Мережковский

Но присутствовавшие немцы будто и не поняли этого пророчества и мирно аплодировали вместе с другими» (выделено мной. – Ю. 3.). [42]

Текст этой речи не сохранился, но именно она и стала источником для «мифа о радиообращении». По всей вероятности, эта речь действительно была «фрондерской» и «голлистской»: ведь не надо забывать, что в августе 1940 года Германия была союзницей СССР, с которым год назад, 23 августа 1939 года, был заключен Пакт о ненападении. Так что и отечественный социал-интернационализм, и германский национал-социализм были тогда для Мережковского двумя однородными «антихристианскими» силами, берущими в смертельное кольцо христианскую Европу – Польшу и Францию. Еще в 1932 году Мережковский соединял в единую силу «человекообразных варваров» и русских коммунистов и «хитлеровцев»: «Пусть еще не все антихристиане скинули с себя лицо человеческое, но уже все „человекообразные“ явно, не только на словах, но и на деле, как русские коммунисты, или тайно, только на деле, как фашисты и хитлеровцы, скинули с себя маску христианства. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что мир сейчас разделился на два воюющих стана: за и против Человека, за и против Христа» (статья «Что такое гуманизм»).

42

Ср. с рассказом И. В. Одоевцевой о том же «случае в Биаррице»: «Мережковский произнес очень высокопарную, очень замысловатую речь, что-то про Атлантиду, про гибель ее. Для тех, кто хорошо знал русский язык, было понятно, что говорил он о гибели Германии и неизбежной победе России. Немцы, однако, ничего не поняли и аплодировали ему» (Колоницкая А. «Все чисто для чистого взора…»: Беседы с Ириной Одоевцевой. М., 2001. С. 133).

Однако все эти смысловые «нюансы» в эмигрантских кругах не были отмечены. Говорили, что Мережковский в оккупированном Биаррице отпраздновал свой 75-летний юбилей и в присутствии немцев сказал речь, в которой упоминались Гитлер и Жанна д'Арк. Далее произошла смысловая контаминация, ибо все помнили, как в предвоенные годы Мережковский носился с идеей возрождения дантовской мечты об Империи Мира в Италии, сравнивая Муссолини с автором «Божественной комедии». Так, по иронии судьбы «фрондерская» речь Мережковского 14 августа 1940 года осталась в памяти большинства эмигрантов, судивших об этом антигитлеровском демарше писателя по циркулирующим в кругах «русской Франции» слухам, сначала речью «о Гитлере и Жанне д'Арк», а затем и «речью о Гитлере – Жанне д'Арк» (докатился, мерзавец!).

Справедливости ради, нужно отметить, что Мережковский после возвращения из Биаррица в Париж в сентябре-ноябре 1941 года сам подавал в разговорах с прежними знакомыми повод для подобных слухов. Дело в том, что в Биаррице бедствующим Мережковским помогали немецкие солдаты и офицеры – почитатели Мережковского. После юбилейного вечера слух о пребывании в Биаррице литературной знаменитости мгновенно облетел всех находящихся на Ривьере многочисленных поклонников, желающих, вне зависимости от своего нынешнего «политического статуса», засвидетельствовать ему свое почтение.

«Мало-помалу к ним стали проникать немцы, приходили молодые, из студентов, на поклон к писателю, которого знали по переводам, – пишет в своих воспоминаниях Н. А. Тэффи, часто навещавшая Мережковских в те дни (осенью на „El Recret“, как уже говорилось, Дмитрий Сергеевич тяжело и долго болел). – Они благоговейно просили автографа. Мережковский с ними в беседу не вступал, только изредка кричал по-русски: „Скажите им, чтоб несли папиросы“, или „Скажите, что нет яиц“. Гиппиус иногда разговаривала, но говорила все неприятные вещи.

– Вы все как машины. Вами командуют начальники, а вы слушаетесь.

– Да ведь мы же солдаты. У нас дисциплина. Мы же не можем иначе.

– Все равно вы машины.

Я подшучивала:

– А вам, наверное, хочется, чтоб у них был Совет солдатских депутатов с лозунгом «Бей офицерье!».

– Все равно они машины.

Ее сбить не так-то было легко».

По всей вероятности, эти «немцы» и подкармливали Мережковских в очень трудную для них весну 1941 года, когда собранные по «юбилейной подписке» 7 тысяч франков подошли к концу, и они же помогли летом бедствующим старикам, выселенным за неуплату из «El Recret» в меблированные комнаты, оставить наконец Биарриц и перебраться в сентябре в Париж. Это, разумеется, повлияло на личное отношение Мережковского к оккупантам, что и было отмечено мемуаристами, которые общались с писателем в последний, «парижский» месяц его жизни. На востоке в это время уже вовсю шла война между Германией и СССР, и любая симпатия к немцам воспринималась патриотически настроенными «русскими парижанами» в штыки. «Мережковский полетел на нюрнбергский свет с пылом юной бабочки, – возмущался, вспоминая последние встречи в парижской квартире на rue Colonel Bonnet, бывший посетитель «литературных воскресений» и участник заседаний кружка «Зеленая лампа» писатель В. С. Яновский. – Идея кристально чиста и давно продумана: в России восторжествовал режим дьявола, предсказанный Гоголем и Достоевским… Гитлер борется с коммунизмом. Кто поражает дракона, должен быть архангелом или, по меньшей мере, ангелом. Марксизм – антихрист, антимарксизм – антиантихрист, quod erat demonstrandum! ‹…› К этому времени большинство из нас перестало бывать у Мережковских».

Таким образом, никакой речи о нападении Германии на СССР по парижскому радио Мережковский не произносил (да и не мог бы произнести – в июне-августе 1941 года он был в Биаррице, а для такого выступления тогда требовалось личное присутствие выступающего в радиостудии). [43] Все конфликты Мережковского с «левыми» эмигрантами-антифашистами заключались в нескольких домашних спорах «о большевиках и Гитлере» после возвращения «поправевшего» писателя из Биаррица. Мережковский, вероятно, позволял себе вновь поднимать «довоенный» вопрос о необходимости «крестового похода» против «Царства Антихриста». В условиях осени 1941 года подобные беседы многими из его визитеров были (справедливо!) расценены как проявление политической безответственности и существенно повредили репутации престарелого писателя, однако ни о каком «общественном бойкоте» Мережковского, разумеется, говорить не приходится.

43

Долгое время «текстом радиообращения» Мережковского считалась статья «Большевизм и человечество», опубликованная в январе 1944 года (три года спустя после смерти писателя) в профашистской русскоязычной газете «Парижский вестник», издаваемой оккупационным Управлением делами эмиграции во Франции. На самом деле эта статья представляет собой изготовленную в пропагандистском ведомстве фашистской Италии компиляцию из фрагментов искаженного текста неопубликованного эссе Мережковского «Тайна русской революции» (о «Бесах» Ф. М. Достоевского) с включением инородных фрагментов, превращающих целое в военную «агитку».

Как сейчас становится ясно, Мережковский написал это эссе в 1939 году и подготовил две беловые рукописи. Одну передал Л. М. Лифарю для публикации на русском в Париже в типографии «Imprimerie de Navaer», вторую же послал в Италию для перевода и публикации на итальянском языке (по всей вероятности – в Милан, своему постоянному переводчику Р. П. Кюфферле). Перевод «Тайны русской революции» на итальянский был сделан и, вероятно, отдан в издательство, однако, как и «русский текст» в Париже, остался без движения из-за начавшейся в сентябре 1939 года войны. Но если «русская» рукопись так и пролежала в редакционных бумагах до 1990-х годов, то итальянский перевод оказался востребован издателями уже в 1942-м, правда, совсем не так, как то мыслил покойный к этому времени (и потому безответный) автор.

Весной 1942 года Муссолини впервые направляет на Восточный фронт под командование генерала Ф. Паулюса итальянские военные части (так называемую «Голубую бригаду»). Популярностью среди итальянцев это решение «дуче» не пользовалось: война против России (в отличие, например, от африканской кампании) казалась безумной авантюрой, не обусловленной ни политическими, ни экономическими интересами страны. Требовалось солидное «идеологическое обеспечение», тут-то и вспомнили о неизвестном читателю тексте очень популярного в Италии русского писателя-антикоммуниста.

Естественно, «Бесы» Достоевского (как и вообще «Тайна русской революции») интересовали итальянских пропагандистов в последнюю очередь. Нужна была публицистическая статья, свидетельствующая, что лучшие представители русской творческой интеллигенции (каковым, несомненно, был в глазах большинства итальянцев Мережковский) поддерживают войну Германии против СССР и видят в союзниках Гитлера освободителей. Из перевода были вырезаны соответствующие фрагменты, к ним добавлены «актуальные» пассажи о «священной миссии Германии», и под заголовком-реминисценцией («Большевики, Европа и Россия» – «Большевизм и человечество») этот «новодел» увидел свет в 1942 году, как явствует из редакторской врезки к публикации в «Парижском вестнике», – «в одном из итальянских изданий» (на настоящий момент оно не установлено). Вероятно, данный текст был «озвучен» и по итальянскому радиовещанию: его слышал, например, Ю. К. Терапиано в Париже. В конце 1943 года итальянский перевод сфабрикованной из «Тайны русской революции» агитки попал в редакцию «Парижского вестника» уже в качестве «неизвестной статьи Мережковского». О существовании в архиве Л. М. Лифаря авторского русского «первоисточника» (точнее, исходного материала) никто не знал, поэтому текст заново перевели на русский язык и опубликовали. Статья-мистификация «Большевизм и человечество», к появлению которой писатель не имел никакого отношения, в качестве «текста радиообращения Мережковского» была перепечатана в наши дни в «Независимой газете» (1993. 23 июня) и даже, к сожалению, в авторитетном сборнике эмигрантской публицистики Мережковского «Царство Антихриста» (СПб., 2001), в состав которого входит и… «Тайна русской революции». Впервые это написанное в довоенные месяцы 1939 года эссе увидело свет только в 1998 году: рукопись, переданную в Библиотеку-фонд «Русское зарубежье» вдовой Л. М. Лифаря, опубликовал отдельным изданием А. Н. Богословский (Мережковский Д. С. Тайна русской революции. Опыт социальной демонологии. М.: Русский путь, 1998).

Впрочем, долго «конфликтовать» с эмигрантами Мережковский не мог – после возвращения из Биаррица жить ему оставалось менее трех месяцев.

* * *

В Париже оказалось возможным еще «спасти квартиру». Однако на продукты денег не хватает – они живут впроголодь, «позорно» страдая и от нехватки папирос. Но более всего Мережковский боится наступления холодов – памятуя о кошмарной зиме в Биаррице: уголь им тоже «не по карману». Каждый день они выходят гулять, ибо, по мнению Мережковского, «гулянье – свет, а негулянье – тьма», но он от слабости так виснет на руке жены, что у Гиппиус после каждой прогулки отнимается предплечье.

Все эти месяцы он упорно работает над «Маленькой Терезой».

В последний вечер, 6 декабря, вернувшись с прогулки, они спорят, как всегда, «о России и свободе». Ужинать он не захотел, пошел укладываться спать, даже не выкурив традиционную вечернюю папиросу («папиросу надежды», как он говорил). Перед сном Гиппиус заходит к нему в комнату пожелать спокойной ночи. Он вдруг говорит, как будто продолжая завершенный давеча разговор:

– Я, как Блок… «Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне». Ты этого не понимаешь. Но это – ничего…

На следующее утро, в девять часов, Гиппиус будит приходящая француженка-домработница:

– Venez vite, monsieur est malade! [44]

Мережковский сидел в гостиной в соломенном кресле перед потухшим камином. Он был без сознания, едва можно было уловить дыхание. Доктор, вызванный по телефону консьержки, пришел через 15 минут и констатировал кровоизлияние в мозг. Еще через полчаса, не приходя в сознание, Мережковский умер.

На столе остались последние строки, написанные его рукой: «… Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе (Пс. 21, 7). Кутается в темную куколку жалкий червяк, чтобы вылететь из нее ослепительно белой, как солнце, воскресшею бабочкой».

44

Идите скорее, господин болен! (фр.).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

22 июня 1941 года, узнав о нападении фашистской Германии на СССР, митрополит Сергий (Страгородский) сразу после Божественной литургии, которую он служил в московском Богоявленском соборе, обратился к православным верующим с воззванием, мгновенно разошедшимся по всем уголкам СССР:

«Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостностью Родины, кровными заветами любви к своему Отечеству, – писал Сергий. – Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божьей помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую враждебную силу. ‹…› Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины».

Надежды (небезосновательные) фашистов на антисоветскую или хотя бы нейтральную позицию Московского патриархата рухнули уже в первый день агрессии. Православные же по городам и весям вновь собранной к 1941 году имперской территории – как свободные, так и заключенные, как священнослужители, так и миряне – приободрились и откликнулись на зов Сергия.

А было православных много – ибо перепись, проведенная в СССР в 1937 году, сразу же вслед за «пятилеткой безбожия», дала странные результаты: две трети сельского и треть городского населения назвали себя верующими. И ведь нужно еще учитывать оригинальный исторический контекст, в котором та перепись проводилась: далеко не каждый селянин и тем более не каждый горожанин так уж откровенничал, отвечая на параграф об отношении к религии, включенный в опросный лист. Разумеется, результаты переписи сразу же засекретили, но легче от этого главным «переписчикам», конечно, не стало.