Меридон (др.перевод)

– Господи, ну и ленивое же ты отродье, – говаривал Роберт; и Джек с извиняющейся улыбкой прятал лицо в широкую кружку.

Хуже всех была Кейти. Она оставалась на койке до последнего, и ни свист кипящего чайника, ни запах жарящегося бекона не могли ее выманить наружу. Она выходила только тогда, когда мы начинали собираться уезжать, и Роберт колотил в стенку фургона, угрожая ее выволочь. Зрелище она собой по утрам представляла выдающееся. Глаза красные и опухшие, волосы расплелись.

Роберт делался мрачнее тучи, увидев Дэнди или Кейти до того, как они причешутся и умоются, и часто бросал взгляд на Джека, убеждаясь, что его сын не может захотеть таких девушек.

Но Роберт был слеп. Он все проморгал.

Было в нем какое-то высокомерие, которое помешало ему увидеть то, что творилось в пути каждый день. Дэнди и Джек собирали хворост, Дэнди и Джек носили воду из ручья, Дэнди и Джек отставали, а потом догоняли нас бегом, раскрасневшиеся и потные. Роберт высматривал что-то другое, он искал проявления нежности, смотрел, не ищет ли Джек общества одной из нас. Он не знал, что Джек давно миновал время ухаживаний, когда кричал нам с лестницы: «Привет!» – и смотрел на Дэнди у огня. Теперь ему было нужно, чтобы она утоляла его жажду, но в перерывах между повторяющимися волнами похоти и насыщения они друг к другу не стремились.

Они не были товарищами. Дэнди всегда предпочитала мое общество. В пути мы снова стали привычными друзьями, как в детстве. Когда я правила фургоном, она сидела рядом, прислонившись к моему плечу. Когда правила она, я раздавала карты воображаемым игрокам, перекидывая в одну руку все червы, передергивая снизу, сверху, из середины.

– Видела, Дэнди? – снова и снова спрашивала я.

Глаз у нее был острый, но мне часто удавалось ее обмануть.

Когда она отправлялась браконьерствовать, то всегда приносила мне что-нибудь в подарок: голубое перо, сброшенное сойкой, раннюю белую фиалку. Когда я ехала верхом на Море, а она правила, я иногда пускала коня рядом с фургоном, поглядывая на нее, наблюдая, как она лениво погружена в свои мечтания.

– О чем думаешь, Дэнди? – однажды спросила я ее, и она улыбнулась – мило и бездумно.

– Как и ты, – сказала она, кивая на вязкую грязь на дороге и свинцовое зимнее небо. – О теплом очаге и хорошей еде, которую поймал и сготовил кто-то другой.

Когда мы устраивались на ночь и Кейти, завернувшаяся в одеяла на своей койке, не мешала, Дэнди молча протягивала мне гребень, и я расчесывала и заплетала ей волосы, как делала с тех пор, когда мы были совсем малышками. Иногда, когда я не чувствовала себя колючкой-недотрогой, я позволяла Дэнди распутать мои кудри, расчесать их и заплести на ночь.

Потом я целовала ее, лежавшую на койке, на сон грядущий. Кожа ее пахла мускусом: женским потом и теплом, сеном и дешевыми духами. Любимый, знакомый запах моей сестры.

Они с Джеком не были друзьями. Когда Джеку нужно было общество, хотелось идти с кем-нибудь рядом или посадить кого-нибудь с собой на козлы, он вытягивал шею за угол фургона и свистел:

– Эй! Мэрри!

Часто, когда он ехал верхом на Снеге, я ехала на Море, мы съезжали с дороги, чтобы пронестись рысью по полям или галопом подняться на вершину холма. Если я шла за фургонами, он подстраивался под мой шаг и болтал со мной – лениво, беспечно. Рассказывал мне о деревнях и городах, где работал, а я рассказывала ему, как объезжать лошадей, дурить простаков и крапить карты. Он научился оставлять меня в покое, когда я качала головой и не приближалась к фургонам. Научился не трогать мои растрепавшиеся от ветра кудри и не класть руку мне на плечи.

– Не тискай меня, – раздраженно сказала я как-то вечером, когда мы поили лошадей у ручья и Джек мимоходом приобнял меня за талию.

Он убрал руку.

– Я к тебе и не притронулся почти! – пожаловался он. – И не тискал я тебя, я…

Он подыскал слово:

– Похлопал. Как лошадь.

Я хихикнула.

– Тогда – не похлопывай меня, – сказала я. – Я не пони.

Он ухмыльнулся и с тех пор держал руки при себе, как я и велела. По-дружески.

Он был здоровым молодым зверем, в самом расцвете, он искал себе пару. Он бы и со мной заигрывал, если бы я хоть чуть-чуть его приветила. Он пожирал глазами Кейти, когда думал, что никто не видит. А с Дэнди они уходили с дороги, чтобы целоваться и любиться, чуть не каждый день. Из одной похоти – думаю, она ему даже не нравилась.

У Дэнди он был первым мужчиной, и она наслаждалась удовольствием, которое он ей дарил. Джек не был девственником, но в Дэнди нашел страстную любовницу, чье желание могло сравниться с его. Они не были друг в друга влюблены, но пристрастились друг к другу. Той весной, когда мы каждое утро ехали к восходу, на восток, они искали и находили друг друга, размеренно и неизменно, как поворачивающееся мельничное колесо, через день. В остальное время они просто спокойно общались.

Кейти наблюдала за ними со все понимающей улыбочкой. Она думала, что Джеку скоро надоест Дэнди, и она была права. Она ни словом, ни улыбкой не поощряла его – на уме у нее была моя золотая гинея. Но я была уверена, что как только я выплачу ей долг, сделка будет расторгнута, и она станет дразнить Джека и флиртовать с ним, пока он ее не предпочтет Дэнди. Что могло случиться потом, я не могла представить. Но я снова и снова возвращалась к этой мысли, тревожась, сцепится с ней Дэнди или презрительно откажется бороться.

– Матушка Мэрри! – смеясь, сказала Дэнди, увидев мое удрученное лицо.

Самым несчастным среди нас был Уильям. Он не жаловался, но его круглое лицо стало унылым, как луна, а глаза погрустнели. На исходе второй недели Роберт спросил, что его тревожит, и Уильям признался, что ему не нравится кочевая жизнь. У него было ощущение, что мы должны куда-то прибыть; а не просто ехать и ехать дальше. Мы с Дэнди озадаченно уставились на него, но Кейти кивнула, словно поняла.

– Он, верно, не выезжал до сих пор из Уарминстера за всю свою коротенькую жизнь, – сказала она. – Так, Уильям?

Он скорбно кивнул.

Роберт отбросил свою эмалевую тарелку на траву и откинулся, ковыряя в зубах травинкой.

– Ну, если тебе все это настолько не по душе, я тебя готов отослать домой, – сказал он. – Там для тебя полно работы, видит Бог. Миссис Гривз придется нанять парнишку, чтобы помогал ей хотя бы с огородом и садом.

Лицо Уильяма просияло, словно кто-то вставил свечку в круглый китайский фонарь.

Роберт постучал по зубам ногтем большого пальца.

– Надо будет подыскать парня на твое место, – задумчиво сказал он. – Такого, чтобы умел управляться с лошадьми и знал, каково в дороге.

Он больше ничего не сказал, но когда мы остановились под Винчестером, он надел лучший коричневый сюртук и уехал в город на Снеге. Вернулся он с тощеньким парнишкой в домотканых бриджах из работного дома. Я с первого взгляда признала в нем цыгана.

– Вся его семья в тюрьме, – сказал Роберт, знакомя его с нами. – Отца, скорее всего, повесят. Мать сошлют. А его дед с бабкой проведут в тюрьме еще семь лет. То, что он был замешан, доказать не смогли, поэтому просто отправили его в работный дом.

– Замешан в чем? – спросила я, искоса глядя на черноглазого бродягу.

– В грабеже, – ответил Роберт.

Он спустил паренька с высокой спины Снега, потом соскользнул сам.

– Все было не так, как говорят, – сказал парнишка, и мы с Дэнди улыбнулись, услышав нежный рокочущий выговор роми. – Бабушка будущее предсказывала. Леди дала ей шиллинг, чтобы ба сказала, верен ли ей любимый. У ба Глаз, она посмотрела леди на ладонь и сказала: «Нет», – он вздохнул. – Леди попыталась забрать шиллинг обратно и нехорошо обошлась с бабушкой. Старик хотел ей помочь, а лакей леди его ударил. Па вмешался, и ма тоже. Кучер леди нас всех отхлестал кнутом и кликнул стражу. Нас и забрали за грабеж, потому что леди не поверила, что ее мужчина предпочел другую.