Мерлин

Утер угомонился, но мнения своего не изменил. Он продолжал ворчать, рычал на каждого, кто к нему подходил, и вообще сделался таким несносным, что я отправил его искать невесть куда запропавшего Пеллеаса. Я знал, что Пеллеас непременно вернулся бы к сроку, и начал о нем тревожиться.

Я мог бы поискать какого-нибудь знака в горящих углях, но, скажу по правде, после исцеления и возвращения из Калиддона мне стало невмоготу читать по угольям или провидческой чаше. Возможно, я опасался встретить на тропинках будущего Моргану — такая мысль приходила мне в голову и леденила кровь. А может быть, меня сдерживало что-то другое. Мне не хотелось удовлетворять любопытство с помощью огня или чаши, и я понимал, что прибегну к ним лишь в крайней нужде.

Утер был рад найти хоть какое-нибудь дело. Он тут же велел оседлать коня и с небольшим отрядом спутников выехал из города в полдень. Теперь я был волен заняться собственными делами, в том числе — посетить Кустеннина и Теодрига.

До самой ночи у меня не выдалось ни одной свободной минутки — гости Текли к Аврелию непрерывным потоком, они пили за его здоровье, вручали дары и вместе с наследниками клялись ему в верности. Накануне Рождества Верховного короля чуть не захлестнул поток обещаний и пожеланий. Я разговаривал то с одним гостем, то с другим, стараясь побольше разузнать про земли, где не бывал прежде.

Уже брезжила утренняя заря, когда я наконец отправился спать и внезапно сообразил, что Утер не возвратился. На миг возникло искушение поворошить уголья и узнать, что с ним приключилось, однако я надел плащ и отправился разыскивать лошадь. Монах, на чьем попечении состояла конюшня, храпел на охапке соломы. Не желая его будить, я сам оседлал коня и выехал на холодную безмолвную улицу.

Привратник куда-то подевался, но ворота стояли незапертые, поэтому я открыл их сам и выехал наружу. Порывистый ветер гнал вдоль дороги промерзшую листву. Тучи набрякли снегом. В свете зари они отливали расплавленным свинцом. Я повернул на запад, зная, что Утер в поисках Пеллеаса направился в эту сторону.

Я ехал, отпустив поводья и радовался, что ненадолго вырвался из городской кутерьмы. Мысли мои обратились к Пеллеасу. Быть может, я зря уговорил его посетить Ллионесс. Никто не знает, что там творится. Король Белин мог не обрадоваться визиту незаконного сына. Вдруг с Пеллеасом стряслось что-то дурное?

Я по-прежнему очень в этом сомневался и не тревожился бы, если бы не странная задержка. Разумеется, неприятность могла случиться и по дороге, хотя трудно вообразить, что это за препятствие, с которым бывалый воин не сумел бы разделаться быстрым ударом меча.

Или это что-то совсем иное?

Пустая дорога быстро бежала из-под копыт, и с каждым мигом ощущение опасности усиливалось. Я ждал, что в следующую минуту Пеллеас покажется на гребне холма. Однако я въезжал на холм, а Пеллеас так и не появлялся.

Я ехал до полудня и наконец остановился. Надо было поворачивать, чтобы поспеть в Лондон к сочельнику и коронации Аврелия. Некоторое время я ждал на лесистой седловине, глядя вдаль, потом нехотя поворотил коня.

Не успел я отъехать далеко, как раздался крик:

— Ме-е-р-ли-и-иин!

Кричали издалека, но морозный воздух ясно донес мое имя. Я тут же натянул поводья и резко повернулся в седле. Издалека ко мне во весь опор летел всадник: Пеллеас.

Я подождал. Через несколько мгновений он поровнялся со мной. Дыхание со свистом вырывалось из его горла, лошадь была взмылена от долгой скачки.

— Прости, господин, — начал он, но я только отмахнулся от извинений.

— Ты здоров?

— Да, господин.

— Утера видел?

Пеллеас кивнул, все еще не в силах отдышаться.

— Мы встретили его по дороге...

— Мы? Кто был с тобой?

— Горлас, — просипел Пеллеас. — Я бы приехал раньше, но, раз так вышло, посчитал, что лучше будет...

— Уверен, ты поступил правильно. А теперь расскажи, что случилось.

— День назад на Горласа и его отряд напали в дороге. Он ехал с небольшой свитой, и нам пришлось туго, однако мы держались. Когда уже казалось, что мы не выстоим, появился Утер. Нападающие бросились бежать; воевода пустился в погоню, но никого не догнал. — Пеллеас замолчал, хватая ртом воздух. — Когда Утер возвратился, он выслал меня вперед, а сам сейчас едет с Горласом.

— Сильно они отстали?

Пеллеас мотнул головой.

— Точно не знаю. Я скакал всю ночь.

Я обвел взглядом дорогу в надежде увидеть Утера и Горласа, но даль была пуста.

— Ладно, ничего не попишешь. Надо ехать в Лондон и дожидаться там.

Пеллеас так устал, что не мог ехать быстро. Мы вернулись с опозданием, однако сразу поспешили к Урбану и помылись, прежде чем идти в церковь. Она была уже полна; любопытствующие горожане и придворные толпились во дворе. Мы протиснулись через толпу к дверям, а оттуда почти к самому алтарю и стали возле колонны.

Внутри было светло, как днем; свечи горели золотом, словно небеса после сильной грозы. Синеватые дымки ладана благоуханными облаками плыли к высоким балкам и покачивались над нашими головами, будто молитвы святых. Церковь гудела от волнения. Такого еще не было: король венчается на царство в соборе, принимает корону из рук святого старца!

Мы только-только заняли места, как распахнулись двери и в проход вышел монах с кадильницей. За ним шествовал другой с резным распятием. Далее следовал Урбан в темной ризе и с большим золотым крестом на груди.

За Урбаном показался Давид в епископском одеянии, лицо его сияло в свете свечей. Все взгляды устремились на него, ибо он поистине преобразился. Величественный в своем смирении, излучающий святость, Давид казался посланцем небес, сошедшим благословить нас своим присутствием. Всякий, глядя на него, понимал, что эта ласковая улыбка есть проявление близости к Живому Источнику любви и света. Просто смотреть на него — значило преклонить колени перед Богом, Которому он служит, кротко и покорно приблизиться к истинному величию.

За Давидом выступал Аврелий. Он был одет в белую рубаху и штаны с поясом из широких серебряных дисков и нес на ладонях меч — меч Британии. Его темные кудри были намаслены и зачесаны назад, а на затылке подвязаны шнурком. Он шел легко, лицо его было разом торжественно и весело.

Позади шел Гвителин с узким золотым обручем на белом льняном полотенце. Четверо монахов замыкали шествие — они несли пурпурную императорскую мантию, держа ее за четыре угла.

Все они подошли к алтарю, стоявшему на ступенчатом мраморном возвышении. Урбан и Давид подошли к алтарю, встали лицом к Аврелию, а тот преклонил колени на ступенях.