Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
По телу разлилось приятное тепло. А что там на улице? Уже совсем темно, жалкие островки бледного света от фонарей. А кто прячется в темноте? Не разглядеть. Наверняка кто-то прячется.
Юлия отвернулась от окна и выпила второй бокал. Сразу стало легче. Наконец-то улеглось напряжение после разговора со страховой кассой. Все хорошо, деньги ей переведут. Она заслужила и третий бокал. Его можно выпить постепенно, глотками. Перед телевизором. Или послушать музыку. Сати, к примеру. А потом выпить снотворное и уснуть, не дожидаясь полуночи.
И
После пятого сигнала она поднялась со стула, а после седьмого уже стояла в кухне. Восьмой, девятый… она сняла трубку и прошептала:
– Юлия Давидссон.
Журчание прервалось, и она услышала тихий и ясный мужской голос:
– Юлия?
Она сразу поняла, кто это:
– Герлоф?
Когда она в последний раз называла его папой?
– Да… это я.
Он замолчал. Юлия прижала трубку к уху.
– Мне кажется… я думаю, мне удалось кое-что узнать. Как все произошло…
– Что? – Юлия уставилась на пустую стену. – Что произошло?
– Ну, все это… с Йенсом.
– И что? – Она не отрывала взгляд от обоев. – Он мертв?
Она представила себя с номерком в руке. Ходишь и ждешь, пока вызовут. Вызвали – подходи к окну и получай решение. Опять подумала про белые косточки на берегу в Стенвике… но Йенс же так боялся воды.
– Юлия, ты же знаешь… скорее всего, да, но…
– Ты его нашел? – прервала она.
– Нет, но…
– И почему ты звонишь?
– Нет… я его не нашел. Но у меня есть…
– Тогда не звони! – взвизгнула она, зажмурилась и бросила трубку.
Номерок в руке, место в очереди. Только день неправильный. Ей не хотелось бы, чтобы Йенс вернулся именно сегодня.
Она бессильно опустилась на стул и открыла глаза. Все та же тьма за окном, тусклый свет фонарей. Посмотрела на телефон. Поднялась и встала рядом. Ждала звонка, но телефон молчал.
Только для тебя, Йенс.
Посмотрела на приклеенную много лет назад записку над хлебницей и набрала номер.
Отец ответил сразу.
– Герлоф Давидссон.
– Это я.
– Да-да… Юлия…
Он молчал. Юлия набрала полные легкие воздуха.
– Мне не следовало бросать трубку…
– Да…
– Это не поможет…
– Все бывает.
– Как у вас там погода на Эланде?
– Холодно и пасмурно, – сказал Герлоф. – Я сегодня даже не выходил из дома.
Он опять замолчал. Юлия перевела дыхание.
– Почему ты звонил? Что-то случилось?
Он ответил не сразу.
– Да… кое-что случилось… Но я ничего точно не знаю, – поспешно добавил он. – Не больше, чем раньше. Но кое-что случилось.
И я ничего не знаю, подумала Юлия. Прости нас, Йенс.
– А я-то думала… что-то новое.
– Я все время об этом думаю. Нам надо кое-что сделать.
– Сделать? Зачем?
– Чтобы идти дальше… Можешь приехать? – быстро добавил отец.
– Приехать, чтобы идти… очень заманчиво. Когда?
– Как только сможешь. Ты можешь понадобиться.
– Я же не могу
просто так сорваться и ехать. – Она постаралась, чтобы этот аргумент прозвучал достаточно веско.А собственно, почему бы и нет? Она надолго на больничном.
– Скажи хотя бы, в чем дело.
Отец долго молчал.
– Ты помнишь… ты можешь вспомнить, как он был одет в тот день?
В тот день…
– Да…
Она сама одевала Йенса утром того дня. Только потом сообразила, что одела его по-летнему, хотя на дворе была уже осень.
– Короткие штанишки, желтые… и красный хлопковый свитерок, – сказала она. – С Фантомом. Он ему достался от двоюродного брата, знаешь, такие картинки, которые можно переводить утюгом на ткань…
– А обувь?
– Сандалии… Коричневые кожаные сандалии на черных резиновых подошвах. Ремешок на правом оторвался, у большого пальца, на левом тоже еле держался… у него всегда так к концу лета. Я пришила – не покупать же новые, за зиму вырастет…
– Белыми нитками?
– Да, – быстро ответила Юлия и тут же задумалась. – Да… мне кажется, нитки были белые. А что?
– Старый сандалик лежит у меня на столе. Правый. Ремешок пришит белыми нитками… По размеру как раз на пятилетку. Говорю с тобой и смотрю на него.
У Юлии закружилась голова. Она прислонилась к разделочному столу, чтобы не упасть.
Герлоф продолжал что-то говорить. Но она положила трубку на рычаг и вдавила ее что было сил.
Номерок в очереди… скоро выкликнут ее имя.
Минут через десять она подняла трубку и вновь набрала номер Герлофа. Он ответил после первого же сигнала, словно дожидался ее звонка.
– Где ты его нашел? Где? Герлоф?
– Это все не так просто… Ты же знаешь… я теперь не так легок на подъем, Юлия. И с каждым днем все хуже и хуже. Потому-то я и прошу тебя приехать.
– Не знаю… – Юлия закрыла глаза, прислушиваясь к таинственному телефонному молчанию. – Не знаю, смогу ли я…
Она увидела себя. Вот она идет по каменистому берегу, осторожно поднимает маленькие белые косточки и прижимает к груди…
– Может быть, может быть, может быть…
– Что ты помнишь?
– Помню?
– Что ты помнишь из… того дня? Что-то… что-то особенное? Прошу тебя, подумай.
– Помню, что Йенс пропал. Он…
– Я говорю сейчас не о Йенсе. Что еще ты помнишь?
– Я тебя не понимаю.
– Помнишь туман? В тот день в Стенвике был туман.
Юлия помолчала.
– Туман… Да… туман.
– Подумай о тумане. Попытайся вспомнить туман.
Вспомнить туман… и вспоминать не надо. Туман – непременная составная часть всех ее воспоминаний об Эланде. Но не такой густой, как в тот день…
Конечно, она помнила тот туман. Густые туманы на севере острова – редкость, разве что иногда, осенью, натягивает с пролива. Холодные, липкие морские туманы.