Мёртвая зыбь

На углу переполненного машинами проспекта стоял продавец губок, величественно запрокинув седую голову, словно рассматривая видимый отсюда Акрополь. Он держал на плече палку с ворохом похожих на детские воздушные шарики настоящих, а не поддельных, губок, собранных с морского дна божественно сложенными ныряльщиками.

Задержавшись на перекрестке, Званцев с Лифшицем все еще говорили об античных богах, вспомнив их борьбу с титанами за власть над миром. О том, как они влюблялись, рожали детей и вели вполне человеческий образ жизни. Следили за людьми, помогали героям, и великого героя Геракла сделали бессмертным.

— Рад, что наши древние боги занимают вас, — на чистом русском языке обратился к туристам продавец губок. — Жаль, не вижу вас, мои земляки.

— Но мы перед вами, — начал было поэт, но, спохватившись, понял, что старик слеп.

— Я родился в Колхиде, — продолжал тот. — Жил там на берегу вашего Черного моря и до сих пор своими, уже незрячими глазами вижу Кавказские горы и ту скалу, к которой бегал еще мальчишкой, ту самую, к которой был прикован Прометей.

Он говорил об этом, как о чем-то бесспорном, несомненном, даже обыденном воспоминании детства:

— Я мог бы многое рассказать вам о Колхиде, о золотом руне, об аргонавтах, об Одиссее, о Геракле.

Старый грек заинтересовал писателя и поэта.

— Вы давно перебрались на родину? — спросил поэт.

— На родину предков, — поправил старик и с горечью добавил: — Отсюда виден Акрополь, но не видна наша с вами родина.

— Вы тоскуете о ней?

— Потому и заговорил с вами, услышав знакомую речь.

— А мы под впечатлением Парфенона. Какой непревзойденный гений создал его? — спросил поэт.

— Великий зодчий и ваятель Фидий, друг Перикла, оратора и воина, мечом и словом подчинивший себе всех. Но, увы, уже без него, — вздохнул старик. — Гениальный зодчий по навету врагов, приписавших ему хищение золота с его статуи Афины в Парфеноне, умер в тюрьме. Но разве найдется в мире столько золота, чтобы оплатить его бессмертные творения?

— С вами интересно говорить, — признался поэт.

— Я мог бы рассказать много интересного, чего почти никто не знает.

— Может быть, мы пройдем в кафе напротив? — предложил Званцев.

— О нет, почтенные гости! Там брачное кафе. Туда приходят только люди, желающие вступить в брак, познакомиться. Боюсь, что нам с вами там делать нечего. Я проведу вас в другое место, — и он двинулся по тротуару.

Друзья шли за ним, видя как колышется связка губок на палке. Подошли к кафе с вынесенными на тротуар, как в Париже, столиками.

Усатый официант усадил их за один из них.

Путники, скинувшись своей туристской мелочью, хотели угостить своего спутника. Но он запротестовал. Сказал несколько певучих слов кельнеру и тот исчез.

Вскоре он вернулся, неся бокалы с чем-то ароматным, что нужно было потягивать через соломинки.

— Никак не могу освоиться, что нахожусь на месте древней Эллады, — признался Званцев.

— Посмотрите вокруг, — сказал слепец. — Разве не найдете вы людей, похожих на древнегреческие статуи? Девушки и юноши. Представьте их с античными прическами, в ниспадающих складками одеяниях. Не могу вам помочь в этом. Но уверен, что увидите.

Он помог и был прав, слепец. Слепыми оказались зрячие. Соседи за другими столиками, прохожие на тротуаре показались теперь путникам детьми Эллады.

Вот юноша, если вообразить его в тунике с лентой на лбу, удерживающей пряди волос, его копию можно было бы поставить на пьедестал в музее.

А эта девушка, что так заразительно хохочет с подругой, обе они с классическими чертами лица, с линией лба, продолжающей нос, превратись они по волшебству в мрамор, могли бы поспорить с творениями древних мастеров.

Званцев сказал об этом слепцу и еще больше расположил его к собеседникам.

— Вы обязательно отыщите скалу Прометея в Колхиде. Я вам расскажу как ее найти. Я мальчишкой лазил на нее и нашел выемку от кольца, к которому по велению Зевса прикован был титан на высоте ста локтей. И это кольцо разбил Геракл, освободив Прометея.

В голосе старого грека звучало столько убежденности и он был так уверен в том, что говорил, что слушатели переглянулись.

Старик откинул голову. Его седые вьющееся волосы, повязанные лентой, переходили в тоже седую курчавую бороду, обрамлявшую неподвижное, словно изваянное лицо. Званцев подумал, что таким мог бы быть Гомер.

— Геракл освободил Прометея, приговоренного Зевсем-Громовержцем за похищение огня с Олимпа и передачу его людям вместе с ценными знаниями. Но никто из ныне живущих не догадывался, что в числе этих знаний было и знакомство с божественной игрой. Ею увлекались боги Олимпа и прежде всего сам Зевс. Он сделал богиней этой игры свою дочь Каиссу, которую прижил с одной из восточных богинь, передавшей ей знание мудрой игры.

— Что это была за игра? — заинтересовался Званцев, услышав знакомое имя Каиссы. — Видимо, шахматы?

— Не знаю я, господа. Могу только сказать, что это игра богов. В благодарность за свое освобождение титан Прометей обучил Геракла этой игре. И великий герой, плывя с аргонавтами, коротал за нею долгие дни плавания, научив играть и своих спутников.

— Это миф? — спросил поэт.

— А что такое миф? — в свою очередь спросил слепец. — Это сказание о случившемся, переданное из поколения в поколение. Может быть и с видоизменениями. Ведь с тех пор прошла не одна тысяча лет. Так предания становились мифами. Кое-что забывалось. Например, конец мифа о великом герое Геракле, завоевавшем бессмертие своими подвигами.

— Загладив ими тяжкие преступления, — напомнил поэт.

— Но боги, назначив ему искупление, учли одно важное обстоятельство. Я не всегда продавал губки. Было время — изучал историю. Первую жену Геракла звали Мегерой. А почему “Мегера” на многих языках стала символом невыносимой сварливости? Произношение гласных изменчиво. Отталкиваясь от этого, я сделал вывод о возможных причинах преступлений Геракла. Почему не предположить, что герой был доведен своей сварливой супругой до исступления и не хотел, чтобы семя этой женщины жило в его поколениях. В припадке безумия, способный и на самоубийство, уничтожил он собственных детей. Нет, я не оправдываю его, но пытаюсь понять его действия, что, очевидно, и сделали боги, позволив ему искупить свою вину. Не случись этого, не совершил бы он свои тринадцать подвигов, давших ему бессмертие.

— Двенадцать, — робко поправил Званцев.

Слепец не обернулся в его сторону, вдохновенно глядя поверх голов прохожих, словно видя вездесущий в Афинах Акрополь, твердо произнеся:

— Для людей двенадцать, для богов Олимпа — тринадцать. Об этом результате моих изысканий мало кто знает. Я был и археологом и собирателем народных сказаний. А вот теперь — губки…

— Если вы позволите…, мы купим у вас по губке… я хотел сказать по две губки, — поправился Званцев.

Поэт согласно кивнул.