Мертвое озеро

– - Меня будет судить бог!
– - воскликнул Иван Софроныч, появляясь в дверях.-- Вот деньги, которые вы требуете: возьмите их и оставьте нас!

И он подал Переваленке ломбардный билет. Все были поражены, как громом. Любопытные со всего дома, столпившиеся в дверях квартиры, испустили крик радости.

– - Позвольте,-- недоверчиво сказал Переваленко, принимая билет.-- Надо еще посмотреть.

Он снял свои серебряные очки, протер их клетчатым платком, надел снова и начал рассматривать билет. Билет был очень старый: лет двадцать пять или больше была положена неизвестным небольшая сумма, которая теперь с накопившимися процентами составляла ровно сумму, взыскиваемую с Ивана Софроныча.

Удостоверившись в подлинности билета, Переваленко сделал недовольную гримасу. Он знал неудовольствие, вследствие которого Тавровский расстался с своим управляющим, и единственная цель, с которою он начал процесс, состояла в том, чтоб в одно прекрасное утро доложить Тавровскому, между прочим, что прежний управляющий его содержится в тюрьме: хитрый малоросс думал угодить тем своему господину.

Но делать было нечего; он принял билет, расписался в получении и ушел с своими товарищами.

Настя бросилась в объятия отца. Зрители разошлись, довольные развязкой драмы. Только один молодой человек, бывший в числе их, заметил другому:

– - Какой, однако ж, жадный старик! до последней минуты не хотел расстаться с деньгами. А я знал, что деньги у него есть.

– - Да откуда?
– - спросил другой.

– - Он выиграл триста пятьдесят тысяч,-- отвечал первый,-- я сам слышал, как он говорил дочери!

– - Неужели? Слышите, слышите!
– - воскликнул второй, обращаясь к расходившейся компании.-- Да у него, говорят, есть триста пятьдесят тысяч!

– - Как? что такое? откуда? Не может быть! Триста пятьдесят тысяч!

И через несколько минут весь дом толковал об Иване Софроныче, называя его страшным богачом и отчаянным скрягой.

Глава LVII

Свидание

Часу во втором утра по Невскому проспекту ехала прекрасная коляска, обратившая общее внимание идущих и едущих странною противоположностию двух лиц, сидевших в ней. Рядом с молодым человеком, щегольски одетым, сидела худая сгорбленная старушонка в белом чепце с фалбалой и в черном ветхом салопе. Наружность старухи тоже нисколько не гармонировала с тонкими и привлекательными чертами молодого человека. Пока любопытные прохожие старались разгадать причину такого странного товарищества, в коляске происходил следующий разговор:

– - Где же ваша квартира?

– - Ох, батюшка, кормилец мой, далеко. Куда вам забиваться в такую глушь. Я и так доплетусь.

– - Ничего. Вы мне скажите, куда вас везти.

– - В Измайловский полк, касатик.

– - А улица?

– - В Девятую роту, батюшка, в Девятую; дом Ерофеева… О-о-ох!

Старуха жалобно простонала.

– - Что, болит?
– - спросил молодой человек.

– - Ох, болит, батюшка! И как же болит. Чтоб ему, окаянному, ни дна ни покрышки!
– - прибавила старуха с негодованием.

– - Негодяй!
– - сказал молодой человек.-- Жаль, что его не поймали!

– - Ускакал, ускакал проклятый!
– - с соболезнованием, качая головой, говорила старуха.

Между тем коляска быстро проехала людные улицы в поворотила в бедную часть города; домики здесь были низенькие и малые, казавшиеся еще менее, при невероятной ширине улиц, которые не были вымощены; посреди их протекали лужи, в которых плескались утки. Колесо вязло в грязи по ступицу.

– - Вот и Девятая рота. Стой, стой, голубчик!
– - крикнула старуха кучеру.-- О-о-ох! да как же я выйду, горемычная!
– - прибавила она, когда коляска остановилась у ворот деревянного дома.

– - Я вам пособлю.

– - Ни-ни-ни, батюшка! и так, чай, надоело возиться со старухой!

– - Ничего.

Молодой человек осторожно высадил ее и спросил:

– - Ну, куда же?

– - А вон, батюшка, видишь?

И она указала ему небольшой флигель в глубине двора, вросший, казалось, в землю; ибо никак нельзя было предполагать, чтоб его строили таким низеньким. Окна в нем были маленькие, уставленные еранью.

Молодой человек подвел к нему старуху, которая сильно хромала:

– - Вы одни живете?

– - Нет, батюшка, куда одной такую квартиру нанимать!
– - отвечала старуха.-- Ольга Михайловна!
– - крикнула она, увидав в окне женскую фигуру.

Показалась полная и довольно красивая женщина лет сорока в распашном белом капоте.

– - Ахти, господи! Маремьяна Степановна! да вы, никак, хромаете?
– - воскликнула она с испугом.

– - А захромаешь, как переедут!
– - отвечала старуха.-- Моли бога, что еще жива осталась! Стала я переходить Невский, и наскочи озорник какой-то -- повалил! а сам и был таков -- ускакал! Да вот спасибо еще доброму барину.

– - Я поднял ее без чувств,-- сказал молодой человек.-- Помогите мне ввести ее в комнату; ей надобно подать помощь.

Они вошли в небольшую комнату, бедную и неопрятную, в которой помещалось несколько женщин и детей. Вид нищеты неприятно поразил молодого человека.

Девочка лет одиннадцати кинулась с испугом к старухе.

– - Вот моя дочка!
– - сказала старуха молодому человеку.

– - Положите ее, а я пришлю доктора,-- сказал он.-- Вот на лекарство.

Он подал старухе довольно крупную ассигнацию; старуха не верила своим глазам.

– - Кормилец мой! чем я заслужила?
– - воскликнула она и хотела повалиться ему в ноги.

Дверь соседней комнаты тихо скрыпнула, и оттуда выглянула курчавая голова.

– - Ничего, старуха. Я богат. Приходи, когда выздоровеешь: получишь еще. Ты очень бедна?

– - Бедна, батюшка, ахти как бедна! Только и есть, что добрые господа пожалуют: тем и кормимся с дочерью. Да вот у нас жилец.

Дверь соседней комнаты поспешно затворилась, и курчавая голова исчезла.

– - Так приходи ко мне: я прикажу выдавать тебе пенсион -- десять рублей серебром в месяц.

Все бывшие в комнате ахнули!

Дверь снова скрыпнула, и голова показалась.

– - Батюшка! кормилец! благодетель!
– - воскликнула старуха.-- Целуй ручку! целуй ручку!
– - шептала она в то же время дочери, толкая ее к щедрому посетителю.

– - Вот подлинно: не знаешь, где найдешь, где потеряешь!
– - шепнула одна из бывших тут попрошаек той, которую звали Ольгой Михайловной.

– - Счастье, подлинно счастье!
– - отвечала последняя.

– - Вот уж другой пример на моем веку,-- продолжала попрошайка.-- Третьего года на моих глазах Терентьич под карету попал… Шли вместе; что бы мне угодить? так нет! Терентьич как тут был, и через то на всю жизнь счастлив стал: пенсион положили. А мне вот нет и нет счастья!