Мертвое ущелье (Логово)

5. ПОДОЗРЕНИЕ

В семье Ольшиных она была единственным ребенком, и когда появилась на свет, родители решили дать ей имя по фамилии — Оля.

С первых дней войны отец — учитель немецкого языка — ушел на фронт переводчиком, и вскоре мать получила на него похоронку.

Дом у них был собственный с небольшим огородом на окраине Верховска, и когда немцы на грузовиках и мотоциклах въезжали в город, мать Оли оказалась на улице. Она испугалась и побежала панически, подхватив длинную юбку.

Как дурная собака не может спокойно отпустить бегущего человека, так и те чужеземцы: вслед женщине хлестнула автоматная очередь, и она упала лицом в траву, не добежав до своего двора десяти шагов. Оля Ольшина осталась сиротой. Соседи помогли схоронить мать, и горький удушливый комок как будто навсегда застрял в горле девочки, а в глазах поселилась тоска.

В сорок первом ей было четырнадцать лет, она окончила семилетку как раз к началу войны, была тощей, длинной, как все подростки, и совсем непривлекательной. Может быть, именно это спасло ее от внимания оккупантов, которые вовсе не считались с тем, ребенок или взрослая девушка попалась им под руку.

Она возделывала огород и как-то жила. Одной было нелегко, но вокруг бедовали все, и Оля трудилась, кормилась, по ночам запиралась и часто плакала, боясь темноты не меньше, чем немцев. Соседка — тетка Марья — нередко навещала ее, сочувствуя сиротской судьбе, и когда к новому лету Оля стала хорошеть, превращаясь из нескладного подростка в стройную девушку, тетка Марья поняла, что смертельная угроза нависла над девчонкой. Посоветовавшись с кем надо, она отвела ее в отряд.

С Игнатом Оля познакомилась в медпункте, где он провалялся почти три недели с простреленной ногой. Она сидела у его койки, вытирала ему пот со лба, давала брусничную воду, когда он просил пить. Он глотал кислое знакомое питье и словно оживал от этого. Ему вспоминалась северная тайга, его серый собрат Хромой, охотничьи ночи и тревожное побережье, где появилось чужое человеческое логово...

Оле нравилось ухаживать за ним. Раненый разведчик с фронта, который выполнил какое-то важное задание своего командования, да еще такой совсем молодой и... красивый. Ей иногда казалось, что стоит ей отойти от него, как ему станет хуже и он, может, даже умрет...

Они разговорились в первый же день, когда поутру он очнулся от тревожного полусна. В какой-то момент ему даже показалось, что именно она, эта маленькая санитарка, эта девочка, вернула его к жизни.

— Ты кто?

— Оля...

— Дай попить...

Она подала и улыбнулась ему.

— Спасибо.

— Пожалуйста...

Их беседа напоминала разговор двух детей, хотя за плечами у обоих уже была война, потери близких, смерть, огонь...

— Ты с фронта? — спросила она.

— Оттуда.

— Много их убил?

— Нет еще... Немного... — ответил он и почему-то растерялся. Он как-то не думал о том, сколько этих... убил. Воевал, и все. В разведку ходил много раз, иногда случалось и прибить фрица. Попытался сосчитать. Прибавил и того эсэсовца на побережье.

— Пожалуй, двадцать...

Она не поверила. Он это понял по ее глазам. Не поверила потому, что знала, как непросто убить хорошо вооруженного фашиста. А этот мальчишка всего-то чуть-чуть постарше нее.

— У тебя есть родители? — Она не обижалась на него за эту ложь про убитых немцев. Каждый хочет, чтобы счет его был побольше. Каждому надо защитить свою землю и отомстить.

— Нету. Мать, сестер и брата убили. Только отец на фронте где-то...

— У меня тоже. Убили всех... Никого нет...

Игнат закрыл глаза, и оба долго молчали. Только негромко подвывали и потрескивали дрова в буржуйке. Время от времени Оля подкладывала их в топку. И когда отворяла дверцу печки, свет пламени падал на лицо юноши, он ощущал жар от алых угольев и сразу же вспоминал свой давний костер, пещеру, Хромого...

— Болит?.. — Ее голос как будто долетал издалека, сквозь густую толщу полумрака землянки, перемешанного с сонным полузабытьем, с тупой болью раны, с воспоминаниями...

— Не очень.

— Потерпи немного, будет полегче. Хирург сказал, что вовремя тебя принесли. Так что скоро поправляться будешь.

Он слушал ее тонкий голос, и ему казалось, что совсем рядом журчит быстрый таежный ручеек, чистый, как халат, и холодный, как мокрая марля, которую она прикладывала к его жаркому лбу.

Оля незаметно для себя с интересом отнеслась к юному разведчику. И хотя его россказни были не похожи на правду, она чувствовала, что какая-то истина в них есть, и это еще больше притягивало к нему. А он всегда был рад видеть ее возле себя и, казалось, быстрей поправлялся от этого.

Но вскоре произошло событие, изменившее отношение юноши и девочки. Прежде, когда он бредил во сне, она не прислушивалась к его невнятному бормотанию и только вытирала ему лоб. Но вдруг он заговорил отчетливо, и Оля услышала непонятные для нее слова:

— Тихо, Хромой... Жди меня здесь... Ползи вперед... Тихо... Они здесь...

Какой еще Хромой? Ведь это, пожалуй, кличка. В отряде никого так не звали. Может быть, там, на фронте кто-то такой... И кто это «они»? Почему «тихо»? Оля встревожилась. После этой ночи она долго думала над словами разведчика, но так и не решилась рассказать командиру отряда. Чтоб не сочли ее излишне подозрительной. Вот, мол, совсем еще девчонка, везде ей шпионы чудятся. И она стала сама внимательно наблюдать за Игнатом.

Казалось бы, ничего не изменилось. Юная санитарочка так же улыбалась ему и ухаживала, но он, чуткий, как дикий зверь, уловил перемену и загрустил. Понял, что появился тревожный блеск в глазах, что она особенно внимательно слушала его, даже когда смотрела в другую сторону, слушала и незаметно наблюдала за ним. Ему, который, как волк, различал все мелочи и оттенки поведения, голоса, запахов, было все это хорошо заметно. Он не подал виду, но стал еще молчаливей. Вспоминал, размышлял. Напряженно думал над тем, как ему быть дальше, каким путем его возвратят в свой взвод. Ему уже сказали, что его разведданные пригодились командованию, и он порадовался, что работал не зря.

Нога подживала, тишина и покой медпунктовской землянки благотворно подействовали на его организм и восстанавливалась острота слуха. Он стал слышать шорохи мышей-полевок по ночам возле землянки, шаги людей улавливал уже издалека. Различал вдалеке говор, который Оля слышала как невнятный гул...

6. МОЖЖЕВЕЛОВЫЙ ЛУК

В командирской землянке был полумрак. Только огонь из открытой печной топки озарял ее. Топорков не любил без особой надобности жечь керосин. Лампа зажигалась только, когда проходило совещание командиров или когда он сам работал с оперативными картами или с другими документами.