Мертвоводец

Амулеты так же отличались в мертвозрении. Те, что едва-едва светились, уже не работали. Остальные – в зависимости от яркости. С управлением, кстати, я без помощи Чирика разобрался. Из призмы торчал слегка шероховатый камешек. Двигался он наподобие грибка на джойстике: чуть в стороны, чуть вглубь. Заряд оставался в трех из красных призм. Тренируясь на них, я узнал, что глубина надавливания задает силу удара, а поворот слегка отклоняет луч. Когда я брал призму неправильной стороной, камешек переставал двигаться, амулет не срабатывал. Защита от дурака – самая настоящая.

Красные призмы стреляли красными же лучами, дробящими и поджигающими. Так же энергия оставалась в двадцатисантиметровой призме, которая пулялась огненными шарами, в одной фиолетовой такой же длины, одной зеленой в 15 см и в одном из маленьких голубых дисков.

Фиолетовую призму я пристроил у себя на поясе. «Жезл Телекинеза» позволял поднимать предметы весом до нескольких сот килограммов. Камни он не резал, но вырвать из земли вросший валун мог. Я даже наловчился черпать им воду из реки. Управляющий камушек – они на амулетах не отличались – позволял выполнять очень тонкие манипуляции.

Зеленая призма оказалась магической «аптечкой». Такую же пустую я подобрал рядом с телом «фоторобота». Мертвозрение указывало, что чем крупнее амулет, тем больше в него влезает энергии. Вероятно, это не было общее правило – вспомнить синее яйцо – но с такими амулетами работало. Судя по размерам призмы, «фоторобота» правда нельзя было спасти, но где-то, я надеялся, могли отыскаться лечебные амулеты мощнее. Даже способные отрастить мне… хотя бы что-то недлинное.

Насчет голубого диска я так и не понял. Видимо, что-то распространенное, раз их было целых три на две небольших группы, но что они делали… Нажатие кнопки к видимому эффекту не приводило. В большом голубом диске с желтыми полосками энергия иссякла совсем. Ах, да, серые призмы оказались обыкновенными зажигалками.

С железными перчатками ничего не вышло. Размер подстраивался сам по себе, пластины были на резинке или на чем–то подобном, но ни одного заклятия извлечь не получилось.

– Экспекто Патронум!

Не знаю, может, воспоминание было недостаточно счастливым… Хотя я вспоминал, как последний раз пил Кока–Колу… Это было прекрасно…

– Акцио, камень!

Ноль эффекта. Я пробовал сообразить что–нибудь с помощью мертвозрения, но ни одна из перчаток не заработала.

***

К исходу седьмого дня диалог с Чириком более-менее наладился. Состоял он большим образом из трехэтажного мата, но понимать мы друг друга начали.

– Сегодня пойдем к твоей деревне, – сообщил я ему после завтрака.

Я неоднократно поблагодарил Многоликого Бога за то, что местный язык не оказался одним из тех, что обходится без местоимений. Это крайне облегчило дело.

– Наконец–то, м’нака! Еды нет – у меня живот проваливается! Камни продадим – большую часть месяца будем отдыхать, ганка!..

Под «большей частью месяца» Чирик имел ввиду 25 дней. Местный месяц делился на две части: 25 и 15 дней, каждая называлась отдельным словом. Если Чирик и знал, почему они делились не напополам, мне он причину не выдал.

–…с телками! Я там одну такую знаю! Силанка! Отсасывает, что хир горит, м’нака!

На самом деле, слово «телки» вполне могло быть и словом «женщина», но в устах рейдера столь почтительное обращение не смотрелось. Это была еще одна его особенность. Помимо того, что он ел, как не в себя, непрерывно матерился и не мог усидеть на месте, Чирик постоянно обсуждал представительниц слабого пола. То, как много их у него было, и сколько всего разного он со всеми ними делал. Его рассказы пестрели географическими подробностями, именами, сюжетными линиями. Я понимал, в лучшем случае, одно слово из трех, но то ли мелкий уголовник настолько наловчился сочинять, то ли действительно был тот еще проказник. Последнее меня даже слегка печалило.

Как на этого неотесанного бандюгана мог кто–то позариться? Точно же неправда! Хотя мне это пока в любом случае без надобности… Кстати, что интересно – на «половой орган», он же хир, у местных посылать было не принято. Это слово вообще не считалось ругательством, по крайней мере в отдельности от остальных. «Тыра», то есть жопа считалась, а гениталии нет.

На сборы ушла значительная часть утра. Чирика я заставил заниматься тупоруком – так называлась местная корова, а сам переложил рюкзак. Дно застелил запасным комплектом термобелья, который я все еще хранил. Второй вместе с джинсовой курткой был на мне. Сверху сложил пистолеты: Глок 19, Макаров, запасные обоймы и патроны к ним. Затем пошел укороченный АК, обоймы и патроны к нему. У Владимира в рюкзаке нашлось сразу несколько пачек, их я еще на Острове конфисковал. Так что еще… ножи, суперскотч, спички походные, походный же наборчик с ниткой и прочим, ручку с парой бумажек, веревку. Затем пошел небольшой запас лаптука и капы, как, если верить Чирику, назывались местные «ревень» и «патиссоны». Их я насобирал в лесу, пока мой переводчик спал. Бутылку 0,5 из под Колы и одну из трофейных фляжек наполнил водой из реки. Последние назывались нуками и были сделаны из чего-то вроде приплюснутого кокоса. Их тоже уложил. Шкатулку с магическими камнями после недолгих сомнений решил все же оставить в тюках на тупоруке. Что сколько стоит я пока не знал, но по всему выходило, что самородки в шкатулке не особо ценные. Старатели везли их в поклаже – я буду делать так же.

Оставшееся в рюкзаке место заложил амулетами: теми, в которых не кончилась энергия. То есть, не амулетами, а катастрами, как они назывались на местном языке. Наверное, вещи, которых в нашем мире нет, лучше называть по–местному. Даже с точки зрения русского языка так правильнее. Так что пусть будут катастрами, ну а магические перчатки – манусами, тоже местное название.

Так же ночью, пока Чирик спал, я собрал и второй рюкзак, оставшийся от «фоторобота». В него положил сломанные бинокли, телефоны, пакетик с бумажками (записки от мамы с братом, деньги, кредитки) и ручкой с карандашами, блокнотом Владимира, флешками. Туда же отправил Глок 43 с запасной обоймой и патронами, туристический топорик, швейцарский нож, пачку туристических спичек. Кроме того, собрал из кучи бандитской одежды комплект более–менее мне по размеру. В общем, я решил сделать схрон на «черный день». Ничего, что «фонило» бы магией, внутрь я класть не стал. Подозревал, что так окажется сохраннее. Подвесил рюкзак на одну из красных сосен, забравшись метров на семь от земли. Причем, место выбрал не случайное, сделал его ориентиром, чтобы через него отыскать арку портала, около которой бросил меня кожаный вор. На поиски целых три ночи ушло. Это еще при том, что с пятидесяти метров я ощущал портал через мертвозрение. От сосны до арки я отмерил триста шагов, а направление указывала ветка, на которой висел рюкзак.

Закончив с поклажей, я сам переоделся. Джинсовая куртка, простреленная гранатой и подпаленная как у меня, могла сойти за местную одежку, а вот трико из синтетики выделялось, так что сверху я надел штаны одного из бандитов. Предварительно постирал. Под курткой у меня так и осталась пара кобур с пистолетами – Глоком и Макаровым, в карманах – запасные обоймы, складной нож и изолента. На ремне так и оставил мачете, а со второй стороны закрепил три катастра: «Руку», «Огненный Шар» и «Черту». Рукой оказался «Жезл Телекинеза», а Огненный Шар и Черту я уже и на местном знал. Черта могла означать и линию, и отрезок, но мне первый вариант перевода больше нравился. Это были те призмы, что выпускали тонкие красные лучи, которые дробили и поджигали.

Под катастры у бандитов на поясах висели очень удобные системы из ремешков – сузки, как я выяснил у Чирика. В похожие на Земле вставляли полицейские дубинки. Только здесь еще и размер отверстия регулировался. На таком поясе я амулеты и закрепил, туда же повесил нож–тайник.

***

Двинулись. Первые часа два-три шли даже весело. Я любовался видами, прощупывал окрестности мертвозрением, Чирик радостно матерился. Точнее, рассказывал, как и что мы будем делать с разного рода женщинами… я надеялся, что речь именно о женщинах.

Постепенно, голос спутника стал стихать. Оборачиваясь на него, я замечал, что мечтательная улыбка на его лице скукоживается, ее место занимает осторожный взгляд. Глаза у него при этом, будто втягивались внутрь, становились глубже. Этот жест я более–менее успел изучить. Он означал беспокойство, настороженность. Наверное, даже испуг. Спустя несколько минут он остановил тупорука.

– Что?

– Опасно. Дай катастр.

Впереди лес отходил метров на двести, уступая место чахлому кустарнику и болотистой почве. В дождь здесь наверняка появлялось полноценное течение, которое собирало воду по окрестным лесам и несло ее в Костлявую. Так называлась река вдоль которой мы шли. Не очень обнадеживающе, правда? Я сначала думал, что это имя собственное, но потом заметил, что косточки из местных ящериц, которых я ловил Рукой, Чирик иногда называл так же.