Мертвые бродят в песках

В романе Сейсенбаева персонажи все более обращаются от гнусной и нелепой жизни сей к сверхценностям: предания, легенды, песни, что из народной сокровищницы фольклора и из древности протягиваются, но и еще выше – тянутся к Богу, Аллаху, Корану. И цитируются из этой книги прекраснейшие стихи – о сотворении благого мира и дивной природы. Более того, принимается интернационализм в религиях: Библия тоже читается. Правда, оттуда берется, из Нового Завета, самая «языческая» его книга – Откровение Иоанна, или Апокалипсис, где чуть ли не адекватно описывается то, что совершается вокруг Кахармана.

И все же тот предел в Духе: послушание Корану, заветам отцов. Ну а если я такой блудный, сорвался уж с путей, как вон джигит Кахарман и многие персонажи Сейсенбаева из его поколения, – им то как быть? Нет в них той закваски и мерного ритма, что в их отцов вложены патриархальным бытом. Они уж расшатаны изначально – и как собраться в целость, Личность? Или так и оставаться ареной противоборствующих импульсов и понятий, в шизофренической ситуации распада, раздвоения и разумножения личности, как наш Кахарман, с умом, не развитым культурой, но с сильной натурой, рвущейся действовать? Самочинно взятый им на себя долг вершить правду-справедливость приводит его к убийству, а совесть – к самосуду самоубийству. А улучшение рода, породы и развитие в личность предоставляет сыну, МИНУЯ СТАДИЮ ПОКАЯНИЯ. Но как же сыну улучшиться, коли он снова по тому же кругу будет идти и не получил в отце опыта-примера: осилить отчаяние, переступить преступление даже свое с помощью раскаяния – и так выйти на второе дыхание, на следующие ступени восхождения в Личность? Ведь и наш добрый Кахарман в общем пребывает в убеждении, что этот мир – зол, а сам он хорош, и если стал дерьмом, то это от условий мира, а не от себя. И в этом плане высший (даже по сравнению с Кораном) казахам уровень подан Абаем, к кому в книге Сейсенбаева не раз обращаются. Абай ведь устремлял вектор казаха внутрь себя: как вылечить свое зло и пороки.

Вслушаемся в контекст, в котором появляется образ Абая. В районе Синеморья (их Арал) седьмой день бушуют соляные ураганы. «Ураган часто меняет направление и способен уничтожить весь урожай в целинных областях, не пощадив и хлопок Узбекистана. Тогда и над Иртышом пройдут соляные дожди…

«Значит, беды наших родных краев могут сказаться и за тысячи километров?» – простодушно удивлялась Айтуган (жена Кахармана. – Г.Г.).

«Да, недуг, который случается в одном конце Земли, обязательно даст знать о себе совсем в другом. Таковы закономерности природы. Вот бы так было и в человеческом обществе! Увы, нет этого»…

«Ты все о том же печалишься, Кахарман, – мягко ответила Айтуган. – Раньше я не понимала строчек Абая: «Не будь сыном своего отца, а будь сыном своего народа», – думала: как же такое может быть? А теперь знаю: есть такие люди на земле, и один из них…» – Она не закончила, отвернулась, зарделась…»

…Мчатся годы, все чаще и чаще человек задумывается о своем предназначении, и если ты мыслящий человек, тебе невозможно пройти мимо великого Абая. Кахарман издавна не расставался с книгой Абая. Он страдал над ее страницами. Ибо была она и правдива, и горька. Но и черпал в ней силы, оттачивал ум…. Он понял, что Абай – разный. И еще – что у каждого свой Абай».

Вот это, личность Абая в каждом, – уже переход от Судьбы к Свободе, от Рода – к Личности. (Не могу еще добавить: от фатализма ислама, с его акцентом на Предопределении и судьбе, – к христианскому творчеству личности в свободе…).

А ведь загадочно звучат эти строки Абая, как коан дзенбуддийский. «Не будь сыном своего отца» это прерыв цепи Рода и его рока (подобно и у Христа: да оставит человек отца и мать и пойдет за Мной…) и означать может свободу выбора человеком своего пути и возрастания в Личность, становясь членом более широкой общности – народа. Но тут подстерегает еще большая взаимозаменимость индивидов, джигитов, как особей природных. Так что как «сын своего отца» – более в этом может быть индивидуальности и ближе переход к Личности.

Григорий Гачев

Мертвые бродят в песках

Со скорбью в душе посвящаю эту книгу РЫБАКАМ АРАЛА, ЖИТЕЛЯМ СЕМИПАЛАТИНСКА, ЖЕРТВАМ ядерного безумия и экологических катастроф ХХ века – чьи голоса бьют набатом, чьи души стонут над планетой и взывают к разуму живых.

Автор

… Вода!

Ты – величайшее в мире богатство, но и самое непрочное в мире – ты, столь чистая в недрах земли. Можно умереть подле источника, если в твоей прозрачности есть хотя бы маленькая примесь магния. Можно умереть у твоего озера – если оно солончаковое. И даже утренняя роса становится ядовитой, если есть в ней соль. Ты не терпишь примесей, не выносишь ничего чужеродного, ты божество, которое так легко спугнуть… Но тто простое счастье, которое ты даешь, – бесконечно.

Антуан де Сент-Экзюпери, 30-е годы ХХ века

Здравствуй, ласковая, прохладная вода!

В ушах путника даже слабая родниковая

капель звучит как мощный гул моря

– так ты желаннна в пустные, вода!

Роллан Сейсенбаев

1968

Здесь, у самого аула Караой, Сырдарья начинает шириться, бурно шуметь, вскипать желтоватой пеной у берегов. Всяк стоящий на берегу поймет ее радость. Словно бы она, тащась день изо дня по горячим пескам, уже теряла надежду добраться до моря, уже задыхалась, а здесь, у самого аула Караой, ударил вдруг ей навстречу гул долгожданного моря и она вся встрепенулась, расправилась, весело затрубила – и понеслась, мчится к нему, верная и преданная, вот уже тысячи лет, вот уже тысячи лет…

Всяк стоящий на ее берегу, впрочем, не может не заметить и другое. Он обнаружит, что река с годами медленно, но верно мелеет, берега осыпаются. Он подумает об этом, и станет на сердце у него сумрачно. Так отвечает человеческая душа на любое исчезновение, на любую смерть. Среди окружающих ли ее людей или среди природы. Ибо исчезновение, ибо уход в небытие того, что когда-то было рядом и, быть может, казалось вечным, – это лишнее напоминание человеку о его бренности…

Молодой учитель географии стоял на берегу и с жалостью смотрел на реку. Да, она мелела. Там по всему верховью, из нее жадно сосут воду промышленные предприятия, воздвигнутые на берегах за последние годы. Вода ее уходила в песок, бесхозно выплескиваясь на огромные плантации хлопка и риса, разбросанные вдоль обоих ее берегов… Если так будет дальше, то скоро Сырдарья окажется испитой до дна. Однажды она не принесет свою воду морю – она умрет. Если умрет река, умрет и море. Если умрет море, умрут и рыбаки, и землепашцы, и животноводы, населяющие ее берега. Вымрут и аулы, разбросанные по всему побережью. И дальше – смерть потянется к городам…

Трудно все это было представить учителю Жалелхану, но такое вполне могло случиться. Он уже третий год учительствовал в Караое; приехал сюда сразу после института, по направлению. За это время сколотил из увлекающихся ребят небольшой географический кружок. Видя, что они любознательны, учитель выводил их в походы. За разговорами, за увиденным, за услышанным ребята лучше узнавали родной край; да и самому ему было интересно. Прошлым летом они прошли вверх по Амударье, а в этом решили совершить путешествие по Сырдарье…

Они шли весь день, только к вечеру учитель дал команду. «Ребята, привал!» И вот уже потянулся дымок костра, туристы принялись готовить ужин, но прежде всего конечно же бросились купаться. После ужина все, как это водится в походах, потянулись к костру, зазвучала гитара, некоторые, впрочем, отправились спать, утомленные дальней дорогой. Учитель, помешивая палкой в костре, спросил школьников:

– А знаете ли вы, что в истории практически нет властителя, который не побывал бы на берегах Сырдарьи?

Ребята, приготовившись слушать, молчали. Красное солнце уже скрылось за песчаными холмами, было сумрачно. В степи за спинами ребят юркали суслики, пробегали вслед за ними лисы…

– Лет триста или двести назад еще до нашей эры эти степи населяли воинственные саки. Персидский царь Кир надумал однажды их покорить. Но дорожили саки своей землей. Они разбили персидское войско, а самого Кира взяли в плен…

Мягкий голос учителя завораживал. И не только ребят. Совсем молоденькая его коллега Жадыра, только только после института, слушала его с той девичьей задумчивостью и смущенностью, которые ясно выдавали ее нарождающееся чувство.