Мертвым не понять

– Да что это на тебя нашло?! – Он вытащил из кармана брюк носовой платок и, всучив мне свой бокал, начал выворачивать содержимое кармана. По растекшемуся пятну я поняла, что конфеты были с ликером.

– …В следующий раз, когда пойдем куда-нибудь вместе, надену ватник и телогрейку, – ворчал он. – И кстати, что у тебя там такое в кармане – орех?

Я шлепнула себя по груди и…

– …Какая гадость. – Пава уже отделался от сладких фантиков и теперь вытирал липкие от ликера руки.

– Пава! – Я оглядела принца – то, что он был весь в черном с шелковой рубашкой навыпуск, казалось глубоко символичным и одновременно с тем смешным и трогательным.

– Если ты намерена наброситься на меня еще раз, я облапаю тебя сладкими руками по самое не хочу, – пригрозил он. – Будешь приманкой для мух.

– В это время года мух не бывает! – Я вытащила содержимое кармана и теперь держала его зажатым в кулаке.

– Ничего. Мне теперь по твоей милости одна дорога – мыться! – Он попытался было сорваться с места, но я резко остановила его, откровенно окатив шампанским.

– Идиотка! Крызушница! Уничтожительница хороших вещей!!! Теперь я еще и вонять буду на весь зал! Спасибо, дорогая, удружила! – Он забрал у меня свой бокал от греха подальше и надул губы.

Я снова обняла уже не сопротивляющегося и готового на все Павла (обожаю, когда он сердится и визжит) и, схватив его за липкие, сладкие пальцы, с размаху надела здоровенный перстень, некогда принадлежащий нашему учителю, который в тяжелые моменты жизни я таскала собой в качестве талисмана.

– Господи! Диана, любовь моя!.. – только и сумел выдавить из себя он, зачарованно разглядывая камень. – Это же… это как символ власти, могущества – во всяком случае, я всегда воспринимал его именно так!..

«Да, да, могущества и права – только моего на тебя». Я улыбнулась, и тут же Зерцалов сделал попытку приобщить меня к орошению игристыми винами, но я сделала шаг в сторону, и предательская жидкость угодила в стену.

– Фу! Пропасть! А я надеялся, что теперь мне не одному тащиться домой, удрученно улыбнулся он, посверкивая гигантским камнем.

– Ну что поделаешь? – Я проводила его до дверей. Расчет был точен: красавец принц скорее позволил бы прибить себя на месте, чем вышел бы в свет в неглаженой, а тем более сладкой и воняющей винищем рубашке. И слава богу – уж если тут вмешивается Линда, ясно, что дело не чисто. И нежным красавцам здесь ловить уже нечего.

Я вновь поднялась на второй этаж и тут же напоролась на саму Линду. Она стояла около Петра Первого, но, казалось, вовсе не интересовалась им, а слепо глядела куда-то вдаль. «Ну вот – вспомни черта – рожки появятся», – вздохнула я и, вымучив на лице подобие улыбки, поплелась общаться.

– Здравствуй, Линда! – кивнула я головой, желая привлечь внимание медиума, и тут же услышала за спиной ядовитое хихиканье. Ничего себе: здравие было пропето восковой кукле.

Раздался первый звонок. Не испытывая мук совести за то, что лишила Павла обещавшего быть феерическим зрелища и демонстративно пожав руку восковому идолу (должна же была я разобраться – не фальшивая ли передо мною кукла), пошла в зал.

«Живой Линды пока не было, и это не радовало – либо я видела кого-то очень похожего на нее, – размышляла я, ища свое место во втором блатном ряду, – либо медиум уже с Маргаритой, а значит, за последнюю можно быть спокойной, либо дурацкая восковая кукла имеет отвратительную склонность разгуливать по театру средь бела дня и надо надрать жирную задницу поставленному надзирать за нею экскурсоводу или охранникам, ежели таковые имеются».

Спектакль начался долгой увертюрой, и вскоре я увидела на сцене словно разделенную краской на черное и белое Маргариту – она была ангелом этого мира, раздираемого вселенскими противоречиями. На сцене мелькали молодые люди, некоторых из которых я знала по Мюзик-холлу и «Маяку». Маловыразительные внешне, они сплетались в роскошные гирлянды, составляя узоры, время от времени делая синхронные движения. Медленно и помпезно разворачивалась небесная история, боги и богини, одетые в длинные одежды, шествовали на котурнах и ходулях, сияя страшными фосфоресцирующими масками. Согласно выданному в дверях либретто, за облаками решался вопрос о даровании людям божественной помощи в лице двухцветного ангела этого мира – Маргариты.

И вот, наконец небесный дворник разогнал позорно раздетый (знак дурной кармы по сценарию) кордебалет, оставив на сцене Маргариту. На мой вкус, давно пора – вообще таких цыплят не раздевать, а прятать надо.

Сверху полез бумажный экран, отгородив ангела этого мира от зрителей. Тут же в глубине сцены загорелась голубая лампа и то увеличивающийся, то тут же уменьшающийся силуэт Маргариты начал новую главу из жизни ангелов-эмигрантов.

Перед экраном появился темный мужской силуэт. Должно быть, человек этого мира, встречающийся с божественным посланником.

Маргарита побесновалась еще немного, то взлетая, то падая сраженным Икаром, чтобы, наконец, застыть, прижавшись к голубому экрану. Я поняла это по тому, что силуэт сделался маленьким и четким. Теперь наконец-то зашевелился до этого неподвижно стоящий партнер. В руках его явно обозначился длинный кухонный нож, которым он пробил бумагу около уха актрисы. По залу пробежала волна удовольствия. Фигурка Маргариты дернулась, чуть расплываясь, и тут же актер разрезал бумагу до пола и ударил вновь – теперь в месте, где пробился экран, обозначилось темное пятно.

– Жаль, кровь не выглядит кровью – синий прожектор съедает весь кайф, – поделился своими соображениями лысый сосед, сидящий на месте Павы.

– Что? – не поняла я.

– Ну, он же ранил ангела – видите, актриса брызнула красную краску, а невидно. – Он вздохнул и передал мне бинокль. Сидя во втором ряду, мне в жизни не пришло бы в голову взять его в гардеробе.

Актер с ножом сделал, наконец, удобную для себя прореху и под оглушительный марш Шестаковича ворвался на сцену и начал гоняться за ангелом.

– Странное дело – если божественное происхождение показано тем, что тело танцовщицы то увеличивается, то уменьшается, что же они хотят сказать тем, что и земной мужик способен на то же? – Показала я на жутко увеличившийся силуэт актера. Крошечная Маргарита оказалась как раз с той стороны экрана, где бумага была прорвана не так сильно, и теперь, непластично отмахиваясь от преследователя, пыталась вылезти из-под экрана.

Взорвавшиеся духовые отметили жуткую бойню, учиненную представителем этого мира над божественным парламентером. Озверевший мужик снова и снова вонзал свой смертоносный нож в тело уже не сопротивляющегося ангела, отчего экран со стороны жертвы сделался совершенно черным.

Когда музыка достигла максимального накала, садист поднялся и, шатаясь и увеличиваясь так, что его голова перестала вмещаться в пространство сцены, на секунду загородил прожектор и тут же исчез.

Музыка стихла, свет померк, изодранный экран с шелестом поднимался вверх, я перевела дух, и тут раздался истошный женский визг, которому вторил еще один из зала.

По сцене забегали боги, сатиры и люди в джемперах и джинсах. Неожиданно и больно врубился общий свет. На первом ряду, вся в красных каплях, стояла очумевшая от крика и ужаса толстая дама. Она махала кровавыми руками, точно надеясь, что они смогут таким образом очиститься. Распихивая толпу, я летела на сцену, и тут же с другой стороны бежала, крича что-то, Линда.