Мертвый мир - Живые люди
Шрифт:
Я вспомнила, как была совсем ребенком, как родители действительно любили меня. Любили, потому что мной можно было помыкать. Когда ты ребенок, у тебя нет мыслей и каких-то правил, собственных, созданных тобой, у тебя нет причины сопротивляться. Родители всегда больше любят детей, когда те маленькие. Сначала меня замечали, воспитывали, что-то вкладывали, а потом… Потом я словно исчезла. На меня начали обращать внимание, когда я делала что-то плохое, будь то отметка, проступок, ссора. Бабушка всегда говорила: «Чем взрослее, тем тупее», и от этого становилось нестерпимо обидно и даже больно. Просто, когда тебя оскорбляют близкие, это худшее.
Я
Я много чего вспоминала, даже не следя за дорогой, предаваясь прошлому, понимая, что действительно вспоминаю самые мерзкие моменты, самые обидны. Отец ушел из семьи… Теперь у меня появился сводный брат. И знаете, я понимаю, что его я люблю больше остальных. То есть, я действительно любила его, потому что его радость и желание играть со мной были искренними. Он не надевал улыбчивую маску, а всегда смеялся от души, когда я была рядом. Возможно, это из-за того, что он был ребенком…
Когда, кажется, одинокая слеза скатилась по щеке, я поняла, что больше вспоминать ничего не хочу…
Я и не заметила, но прошло уже три месяца. Три месяца, за которые я прежняя изменилась, что-то теряя, но и обретая. Мне срочно нужна была передышка, чтобы понять, кто я теперь такая. Стала я хуже, а может, стала никем?
Эти темные деревья склонились к земле, как бы указывая направление и чувствуя мою печаль, они склонили верхушки вниз, как бы скорбя. Небо было пустым, как и я, оно было темным. Его словно и не было – как и чувств внутри. Я боялась вспоминать, но и мне было все равно одновременно. Я боялась увидеть дом, улицу, город, боялась увидеть то, что с ними стало…
***
К утру, когда солнце уже встало, в который раз заставляя остерегаться всего, я добралась до знакомых мест, но в город не поехала – крупные города кишат тварями. Да и бензин почти заканчивался, а воспоминания лишь оживлялись, заставляя руки трястись, а слезы появляться на ресницах.
– Мама…
Я свернула с шоссе, уходя на песчаную тропинку с заросшими колеями от колес автомобилей, когда до Оттавы оставалось совсем немного. Я уже не знала, потерявшись среди высоких деревьев, куда еду, но не могла ни развернуться, ни просто остановиться. Однако вскоре мне пришлось-бензин кончился, когда вокруг оказался сплошной лес густых елей и сосен.
– Что ж, это должно было случиться, - выходя из машины, громко хлопая дверью, я села на землю, проскользив спиной по холодной поверхности. Слезы, наконец, хлынули из глаз – безысходность, тоска, сожаления. За последнее время я не могла оплакать никого. Нет, у меня не было времени поплакать с того самого момента, как мертвецы повалили забор, а меня оставили, пусть и не нарочно. Теперь же, вспоминая родной город и мать, мне было жаль даже Адама, хотя я начала забывать о нем, как и о Грэге с Бобом. Я слишком
быстро удаляла из своей памяти такой «мусор».Теперь я была одна в совершенно незнакомом месте, а где-то в другой стороне мой дом, покинутый, пустой, может, разрушенный мертвецами. Мой родной город, который эпидемия поглотила за два дня. Всего за два дня! Там осталось всё…
Проплакав какое-то время, я почувствовала облегчение, словно тяжелый камень убрали с груди. Поднимаясь с земли, вытирая слезы рукавом толстовки, я посмотрела в сторону, противоположную той, откуда я приехала.
– Куда-то же эта заросшая дорога должна вести, верно?- соглашаясь с собственными мыслями, я достала рюкзак и пистолет из машины и поплелась по вьющейся широкой тропе. Я шла, почти не смотря вперед, когда наткнулась на ходячего. Я, не осознавая, ударила его по ноге, заставляя повалиться на землю, а после воткнула острый нож в голову. Да, их головы становились все менее твердыми, продолжая гнить с каждым днем. Мертвецы сгнивали и воняли все больше, иногда оставляя на земле после себя куски отвалившейся кожи.
Перешагнув мертвеца, вытерев нож о его лохмотья, которые напоминали одежду рейнджера или охотника, я поплелась дальше, оставляя ржавеющую машину совсем далеко. Я бы продолжала идти, если бы не хруст ветки за моей спиной – он был слишком осторожным и единственным в своем роде, заставляя понять, что это не живой труп, безмозглый и шумный.
Резко развернувшись, я поняла, что на меня наставили охотничье ружье, угрожая. Это был пожилой мужчина со светлой сединой, в тяжелых ботинках на высокой подошве. Его глаза, вокруг которых была сеть морщинок, смотрели на меня, изучая, но охотник не боялся, наставляя ружье, это движение было скорее привычным.
– Где мы? – первый вопрос, что пришел мне на ум, вырвался сам. Пожалуй, этот вопрос мучал меня какое-то время. Я знала, что рядом знакомые места, но где находилась сейчас, не могла понять. Неужели природа так изменилась за прошедшее лето?
– Это заказник Марсейллес. Я Билл, – пожилой мужчина в болотной жилетке, запачканной кровью, пылью и жирными пятнами, со множеством карманов, убрал ружье, показывая свое доверие. Он был уверен в своих силах и, кажется, спокойно относился к одинокому незнакомому подростку на дороге.
– Блэр, - смотря на него, почему-то не чувствуя страха или недоверия, вообще ничего, ответила я, ужасаясь, как звучит мой голос. Он стал каким-то другим – я давно не говорила с кем-то, кроме самой себя.
– Приятно познакомиться, милая, – протягивая руку, охотник добро улыбнулся, как улыбался старичок, довольный хорошим сериалом или яблочным пирогом.
– Вы один здесь? – не понимая, откуда посреди леса взялся незнакомый мужчина, спрашиваю я, оглядываясь по сторонам, как бы продолжая свой вопрос. Только ели и сосны окружали нас, не скрывая за своими стволами незнакомых людей.
– Ты явно переоцениваешь мои способности. Задай себе вопрос, выживет ли человек один в таком мире? – подходя ближе и закидывая ружье за спину, по-доброму улыбнулся Билл.
Я хотела ответить : «да, несомненно», но поняла, что ожидают от меня другого ответа. Поэтому просто промолчала.
– У нас есть группа, там много ребят твоего возраста, - понимая, ответил Билл, как бы предлагая отправиться с ним. – Я там как нянька.
Мужчина рассмеялся своим чуть сиплым от старости голосом от собственного замечания, чуть вороша седые волосы.