Мерзкий старикашка
Шрифт:
– Чегой-то у вас такое случилось? – крякнул Аук, сдвинув шапку на затылок.
– Да кто ж его знает? – пожал плечами я. – Приехал кто-то. Теперь кто-то уезжает.
– Ить, а колымажка-то отца-настоятеля, – опознал транспортное средство крестьянин.
– Ну, значит, он куда-то и уезжает. – Кажется, мой вывод был вполне логичен. – Тумил, просыпайся, мы приехали.
Паренек сладко потянулся, легким движением соскочил с телеги и часто заморгал, разинув рот.
– Ну? – язвительно вопросил я. – Что у нас не слава Солнцу? Выезд отца-настоятеля никогда не видал? Так ничего странного,
– Блистательные! – благоговейно ахнул послушник.
Я перевел взгляд на солдат и внимательно их осмотрел.
– Да я бы сказал, не особо. Скорее, Грязнейшие и Пыльнейшие. – Плащи и некая помесь кафтана и халата со стоячим воротником, которую местные побогаче носят в качестве верхней одежды (а воины – и поверх кольчуг, кстати), действительно свидетельствовали о долгом пути, который пришлось преодолеть их владельцам. – Ну или Нестираннейшие, если быть уж совсем точным.
– Да ты только погляди на их шервани, брат Прашнартра! – Это он как раз про халатокафтаны.
– Вижу, – кивнул я. – Все испачканные, даже и не скажешь, какого были цвета.
– Синего! И с вышивкой золотой! – проявило эрудицию подрастающее поколение. – Да ты на сабли их глянь, на ножны!
– Богатые. – Я начал осторожно слезать с облучка, а потому спорить с очевидным не имел желания, дабы в полемическом запале не сверзиться. – Надеюсь, на клинках они тоже не экономили.
– Ну открой же ты глаза! – возмутился мальчик. – Не видишь ты, что ли? Они изукрашены царскими знаками! Это приближенные самого владыки!
– Нет над нами владыки, кроме Святого Солнца и братьев его, – пробормотал я ритуальную фразу и нащупал наконец ногой твердую землю. – Гвардейцы Кагена, значит?
– Да! – почти выкрикнул Тумил.
– И чего они тут забыли, интересно? По разбойным мордам вижу, что не молиться приехали.
– Не иначе как примас помер, – авторитетно заявил Аук. – А эти к отцу Тхритраве приехали, на Святсовет звать, выбирать нового.
– Это да, такие дела без нашего настоятеля не решаются, – важно кивнул я и начал расшнуровывать свою котомку.
Наш глава обители в местной табели о рангах и впрямь стоит довольно высоко – примерно на уровне кардинала без портфеля.
– Хотя с чего б ему помирать-то? – Меня взяло сомнение в правдоподобности версии Аука. – Он же едва-едва четверть века разменял.
– Дык ить это у нас, в Долине Ста Благословений, по полвека порой живут, а то и подольше бывает, а в низинах людишки-то как мухи мрут. Лет двадцать, много если тридцать протянут – и, считай, конец. А все отчего? Оттого что жизнь у них шебутная, и о душе они забывают, – поделился своими мыслями крестьянин.
– Это верно. Все поголовно в греховодничество впали. – Я извлек наружу вяленого карпа из тех запасов, что мы брали на случай отсутствия клева, нацарапал на нем ножиком знак Святого Сердца и протянул Ауку: – Вот, прими в знак моего благословения, добрый человек. Тумил, хорош зырить на солдат, хватай улов, и потопали.
Мы взяли по кожаному мешку с лямками (на юную рабсилу я навесил еще и котомку с остатками продуктового запаса и одеялками – нехай поможет дедушке, пока тот до демобилизации на небеса не
надорвался), каждый кило так по двадцать пять, и пошли на кухню. Миновали монастырскую трапезную, по этому времени, естественно, пустую, и вперлись в царство брата-кормильца и его присных.– Э-ге-гей, братия, принимайте продукты! – крикнул я и плюхнул свою ношу на разделочный стол. – Добытчики рыбки для вас расстарались!
Хотелось бы сказать: «зычно крикнул», но, увы, голос у Лисапета сухой и дребезжащий, так что скорее это можно охарактеризовать словами «шибко громко проскрипел».
– А, брат Прашнартра и послушник Тумил! – Монастырский шеф-повар, прозываемый за глаза Святая Кастрюлька, выскочил из-за обильно парящего чана. – Мы вас позже ожидали. Свежая? Как хорошо, аккурат успеем на жареху. Хотя уж и не знаю, будет ужин с этой суетой или нет.
– Ты мне это прекрати, брат Трундналини. – Я помахал пальцем перед носом Кастрюльки. – Как это можно – от века установленный порядок нарушать? Так и вселенская гармония рухнуть может.
– Ну, это тебе виднее, брат, ты благодати сподобился, с рыбами разговариваешь…
Пошутил, называется! Они что, за чистую монету это приняли?
– Только вот, ты знаешь, с такими новостями гармония – она того… Потерпит.
– Гармония, конечно, потерпит. А вот я – нет, потому как жрать охота. Что у нас тут вообще происходит?
– Погоди, я сейчас. – Брат-кормилец метнулся к сковороде и начал в ней что-то перемешивать.
– Спрячь котомку за спину. – Я ткнул Тумила локтем в бок. – И ни слова про то, что в ней еда.
Паренек сделал вид, что наклонился поправить ремешок на сандалии, а когда поднялся, наш НЗ был уже надежно спрятан у него под плащом. Умный парубок растет, ну прям почти как я сам.
– Гонец из столицы прибыл, – вернулся к нам брат Трундналини.
– А то я это, увидав десяток Блистательных во дворе, не понял. Ты б что-то не столь очевидное сказал, что ли. Например, что он привез срочные вести. – Я фыркнул. – Куда и зачем настоятель собрался?
– Нет, Прашнартра, что ты, отец Тхритрава никуда не едет!
– Да? – Я скептически хмыкнул. – Если бы ты сказал, что на ужин будет зажаренная на вертеле свинья, так и то это было бы не столь удивительно, поскольку рыдван преподобного стоит во дворе и уже запряжен.
– Свининки бы к празднику неплохо, конечно, да не разводит хрюшек в долине никто… – пробормотал Святая Кастрюлька. – А насчет кареты настоятеля это ты зря так. Красивая она, представительная и удобная – на цепях, для мягкости хода. Не то что у иных-прочих – телега-телегой, даром что в позолоте…
– Брат Трундналини, сколько лет мы с тобой знакомы? – мягко спросил я.
– Да изрядно уж… – Он озадаченно почесал в затылке. – Лет семь как, а то и все восемь.
– Тогда скажи, за все эти годы я хоть раз твою стряпню хаял?
– Всякое промеж нами бывало, брат Прашнартра, – протянул он задумчиво, – но такого, чтобы ты про мою готовку плохое сказал, честно говоря, не припоминаю.
– А послушник Тумил – он хоть раз дурное что про это говорил?
– Ну что ты, конечно же нет. – Лицо повара приобретало все более и более недоуменное выражение.