Мерзкий старикашка

– Запросто можно, – отрезал я. – Они тогда были обычными людьми. А ответ на мой вопрос предельно прост, Тумил. Боги управляют людьми оттого, что большинство людей хочет, чтобы ими управляли. А известно тебе, о бестолковейший из послушников, отчего так много среди людей ересей и богохульства?

– Так уж и бестолковейший… – Тумил закусил губу, призадумался, а потом ахнул пораженно: – Ты хочешь сказать, что они нами неправильно управляют?

– Скорее, очень неграмотно и неразумно, – кивнул я. – Вот сам погляди. В отличие от богов, указывать брату Трундналини, что ему делать, я не могу, однако стоило показать ему, что он чего-то хочет и добиться желаемого сам вполне в состоянии, как тот ринулся сворачивать горы. В результате у нас, скорее всего, вечером будет роскошная трапеза.

– А что же мы будем делать с нашими запасами в котомке? – Тумил с хитрецой поглядел на меня. – Я бы мог продать их богомольцам в гостевых домах.

– Что толку в презренных монетах?.. – ответил я занудным тоном записного святоши и, полюбовавшись пару мгновений вытянувшимся лицом пацана, добавил: – Если монеты эти – жалкие медяки? Припрячь-ка пока понадежнее. Только одеяло мое отдай.

Так вот и вышло, что отбытие брата Шаптура в блистательную Аарту, ко двору царя Кагена, было превращено в настоящее празднество. Не знаю уж, что за цитату Круврашпури подсунул Трундналини, но настоятель внял, причем не только внял, но и устроил торжественную службу в главном святилище монастыря, с вынесением к присутствующим Реликвии (что случается крайне редко), воскурениями благовоний, молитвенными песнопениями, принесением в жертву черного барана и церемониальным благословением виновника торжества. Короче, с религиозно-процессуальной стороны подстраховался по полной, дабы никто не мог сказать, что вина в неудаче Шаптура, уж коли он не справится, лежит на его непосредственном руководстве, пренебрегшем положенными ритуалами.

А затем у нас был праздник живота. Брат-кормилец со своими помощниками расстарался и превзошел самого себя как по обильности кушаний, так и по ассортименту. По вкусу сравнить никак не могу, раньше он этих блюд как-то не готовил, но братия чуть языки не попроглатывала. Мне даже обидно стало, что Лисапет такой сухостой и жрет сравнительно немного: столько еды в чужих мамонах зазря пропадает.

Когда заталкивать еду в себя впрок стало совсем уж невмоготу, я потихоньку выскользнул из трапезной – общаться со мной, по старой памяти, никто до сих пор особо не рвался – и сыто развалился на дворовой скамейке, любуясь последними солнечными лучами на горных вершинах.

– Ох, если в монастыре все торжества таковы, то жить тут можно. – Неслышно подошедший Тумил плюхнулся рядом со мной, отдуваясь от обжорства.

Так-то он паренек сбитый крепко, но как тот ежик из анекдота: сильный, очень сильный – но шибко легкий. В том смысле, что мелковат еще и покуда не в состоянии соревноваться в чревоугодии со взрослыми.

– Всяко бывает, – уклончиво ответил я.

Зачем мальчика раньше времени огорчать? Его и без меня найдется кому расстроить.

– Кушак ослабь, чтобы брюхо не передавливало, – посоветовал я.

– Угу. – Он распустил узел и, привалившись спиной к стене, блаженно рыгнул. – Брат Прашнартра, а правда, что перед принятием сана будущий монах неделю постится и вкушает лишь сухари и воду, да и те – только на заре?

– Неправда, – искренне ответил я.

– Это хорошо, – вздохнул паренек.

– Спорное утверждение, – хмыкнул я и начал загибать пальцы. – Во-первых, не только за неделю до принятия сана, но и три дня после него. Во-вторых, не сухари и воду, а воду и сушеный горох. Десять горошин – в первый день поста, девять – во второй, ну и так далее, до одной. В-третьих, не только на заре, потому что проводит эти дни в пещерах под монастырем и заря там или же закат – под землей не разобрать. Да к тому же воды в пещерах хватает – пей не хочу, прямо со стен и сочится, иной раз так и целыми ледяными ручейками.

Тумил покосился на меня, скорчил на мордашке выражение: «Пришел Ржевский и все опошлил», – но ничего не сказал.

– Интересно, а когда брат Шаптур вернется, тоже ведь, наверное, празднество устроят? – спросил он после недолгого молчания.

– Я бы не рассчитывал.

– Почему? – удивился парень. – Разве правильно не отпраздновать выздоровление государя?

– На то, что вернется, не рассчитывал бы, – ответил я, но, разглядев в глазах послушника недоумение, вздохнул и пояснил свою мысль: – Если он царя не вылечит, его, скорее всего, или казнят, или упекут в обитель с самым живодерским уставом из существующих.

– А в то, что брат Шаптур его исцелит, ты, значит, не веришь? – поинтересовался Тумил.

– Ну почему. – Я пожал плечами. – Может, и вылечит, конечно, лекарь-то он очень даже неплохой. Но тогда Шаптура уж точно ждать не следует.

– Это отчего же? – Тумил захлопал глазами. – Ведь все же тогда сложится хорошо?

– Конечно, хорошо. И для царя, и для примаса. Он-то Шаптура в столице и придержит, а если сможет, так и в личные лекари определит Кагену. Под своей, значит, пастырской опекой.

– Ему-то с того выгода какая?

– Ты у нас такой дурак от молебнов или как? – язвительно фыркнул я. – Головой подумай, она тебе дана не только для того, чтобы в нее есть. Трехсот лет не прошло с тех пор, как примас с царем выясняли, кто в стране главнее.

– Так Лжесвятитель же был ересиарх! – возмутился такому сравнению Тумил.

– Конечно, ересиарх, – кивнул я. – Потому что проиграл. А кто победил, за тем и правда. Кстати, знаешь, почему он проиграл и имя его было предано проклятию?

– И почему? – Мальчик поглядел на меня исподлобья.

– Потому что к тому моменту едва полвека миновало с той поры, как Ашшория приняла слова Святых Посвященных. В равнинной-то части страны старые культы повытравили к тому времени или Слову Троих подчинили, а вот в горной князья и витязи верили все больше по-старому, а примаса ни во что не ставили. И, вот ведь совпадение, в царской гвардии горцев было большинство. – Я вновь усмехнулся. – И чего ты смотришь-то так, словно на мне цветы расти начали или узоры разноцветные проступать? Никакой такой я тебе сейчас тайны не открываю, все в хрониках есть.

– Знаешь что, брат Прашнартра? – в сердцах сказал Тумил. – Тебя иной раз как послушаешь, так прям и жить не хочется! Зачем ты мне это сейчас рассказал? Для чего мне оно? Погоди, я понял, кажется… Ты веру мою испытываешь, искушаешь, проверяешь, смогу ли я стать монахом, достоин ли, верно?

– Веру можно испытывать лишь тогда, когда она имеется. – Я облокотился на теплую еще от дневного солнца стену и прищурил глаза. – А у тебя всей веры – дюжина заученных наизусть молитв, смысла которых ты и наполовину не понимаешь, да прочитанная по обязанности Книга Деяний Троих. Как ты вообще в послушники-то попал? Сын князя все же, не абы кто.

– Да… – расстроенно пробормотал Тумил, махнул рукой и на какое-то время замолк, затем тяжело вздохнул и произнес совсем уж невесело: – У отца только и богатств всего, что княжеский титул. А на деле – пара нищих горных деревенек и крепостица на скале, которую ни защищать некем, ни отреставрировать не на что.

Ну прям классика. «Ковры молью проедены, овцы давно съедены».

– И старших братьев, поди, у тебя целый табун?

– Ага, – кивнул Тумил. – Шестеро. Да трое сестер, тоже старших, а им же приданое надо. Я-то последыш. Ну и… Не хватило, в общем, у отца денег, чтобы мне кольчугу, коня и саблю справить.