Мерзость

* * *

Шум главного двигателя, словно урчание кошки, успокаивал нервы. Тихо и размеренно одинокое судно брело по спокойному морю. Лишь редкие мелкие волны ударялись о борт «Плутона», заставляя воду пениться и шипеть, будто кобра, услышавшая звуки флейты. На поверхности тёмной воды, точно огромный уличный фонарь, сияла полная луна. Каждую мелкую и колючую звёздочку можно было разглядеть у себя под ногами. Так что терялось ощущение тяги земли: и вот уже «Плутон» не слоняется по ледяному Охотскому морю, а взмыл в небеса и дальше, в космос, на пути разрезая напополам уставшие за день, спящие облака. Нетёсов поднёс ко рту тлевший на конце сигареты уголёк. Тот был точно солнце, неожиданно ставшее таким несоизмеримо маленьким, ведь теперь здесь правила ночь. Антон поднял глаза вверх и увидел над собой море. Такое же огромное, таинственное и пугающее. И облака, точно гигантские льдины, безучастно проплывающие мимо. Нужно только дождаться утра, и на них, если хорошо приглядеться, обязательно можно разглядеть морских котиков. Море над головой раскинулось куполом, уходившим куда-то далеко-далеко, на многие мили во все возможные стороны розы ветров. И где-то там, куда не мог пробраться взгляд маленького человека, море над головой наконец-то встречало небо под ногами.

Нетёсов докурил вторую сигарету подряд. Маленький уголёк вылетел из его пальцев и, пролетев несколько метров над морем, навсегда потух где-то в тёмной пучине. Свет, сопровождаемый пьяными криками, пробивался из иллюминаторов в надстройке. Почти весь рядовой состав собрался в каюте одного из мотористов. Они ели сушёную рыбу, украденную из трюма, и пили дешёвую водку.

– Пистолет, сука, опять нажрался как свинья! – звенел возглас электромеханика.

С трудом пережёвывая слова, что-то кому-то доказывал боцман. Доносился рычащий крик Гены.

Антон совсем замёрз на холодном северном воздухе, лицо покрылось коркой, пальцы сводило. Он добрёл до надстройки и тут же погрузился в обжигающе-горячий воздух. Нетёсов старался незаметно, словно мышь, проскочить мимо шумной каюты, однако ему так и не удалось не поймать на себя пьяных взглядов членов экипажа.

– Антошка, ты чего там мёрз? – закричал пьяный боцман. – Вон у тебя вся рожа красная как помидор! Заходи к нам, выпьем.

– Спасибо, Альбертыч, я спать хотел лечь, – пытался отмахнуться Нетёсов.

– Какой спать, матрос?! – закричал тот ещё громче. – У нас перегруз через пару часов начнётся. Спать он собрался!..

– Заходи, Антошка! – зарычал Гена. – Мы тут Захарыча поминаем!

– Кого? – недоумевающе промямлил боцман. – А, ну да! Захарыча поминаем. Зайди, выпьем.

Антон ещё попытался отвертеться, но под возгласы: «Ты чё, Захарыча не уважаешь?!» всё же согласился выпить рюмку.

Перегруз начался спустя четыре часа. «Плутон» встал на якорь недалеко от покрытой снегом земли Камчатского полуострова. Вдалеке маячили редкие огоньки какой-то рыбообрабатывающей базы. Судно залил свет прожекторов с мостика и судовых устройств. Из надстройки стали появляться члены экипажа с кружками горячего кофе в руках. Боцман занял место в кабине грузового устройства, стёкла которой в ту же секунду запотели из-за перегара. Матросы стали цеплять гаки за крышку трюма. Гена с Коляном были мертвецки пьяны. Руки не слушались, ноги подкашивались, вместо слов изо рта вылетали снежные хлопья бессвязных звуков, больше походивших на коровье мычание.

– Гена, твою мать, ты со своим Пистолетом хоть что-нибудь правильно сделать можешь?! – гремел боцман, вытирая запотевшие стёкла кабины. – Опять нажрались как скотины! – кричал он, видимо, забыв, что ещё пятнадцать минут назад они отдыхали в одной компании.

Гена буркнул что-то в ответ, но, наверное, он и сам бы не разобрал, что именно собирался сказать.

– С кем же меня отправили работать… – с печалью в голосе процедил боцман, сплюнул резиновые слюни себе под ноги. – Вот пьяниц, как вы, терпеть ненавижу!

К борту судна пришвартовали плашкоут, донельзя забитый замороженной рыбой. Палубной команде наконец-то удалось сдвинуть крышку трюма, и бледный лунный свет, тонувший в судовых прожекторах, озарил маленький деревянный ящик, прячущийся под бэгами, частично покрытыми инеем. Экипаж столпился возле трюма, будто в театре, следя за недвижимым гробиком. Они смотрели, как будто не моргая и стараясь не дышать, точно дикие звери на своего павшего сородича. Раздался судовой звонок, отдающий команду экипажу спуститься в трюм и начать погрузку судна.

Спустя пару часов работы трюм частично заполнился брикетами с замороженной рыбой. Моряки вдыхали морозный воздух рефрижераторного устройства. «Майна! Вира!» – гремел крик рефмашиниста, подменявшего старпома на посту тальмана. Со временем моряки и вовсе потеряли интерес к замороженному телу Захарыча и больше не бросали в его сторону осторожные, пугливые взгляды.

Покрытые инеем ресницы прикрывали уставшие, скучавшие по сну глаза моряков. Красные лица устремились к небу, где океан звёзд закрыла собой грузовая стрела, опускавшая в трюм очередную партию рыбы. Волна ударила в борт, судно качнуло, пьяный боцман от неожиданности налетел на рычаг, грузовая стрела устремилась вниз. Паника охватила моряков, на которых сверху полетели брикеты с замороженной рыбой.

– Бойся! – завопил прокуренный голос боцмана.

Члены экипажа разбежались в стороны, и только несчастный Колян не мог понять, куда ему бежать, а потому просто упал на палубу и закрыл голову руками, будто это могло спасти его в случае, если двадцатикилограммовый брикет упадёт на него сверху.

– Прячься, придурок!

– Пистолет, помрёшь же, дурак!

Крики моряков эхом разлетались по трюму. Колян нашёл в себе силы подняться и бежать на голоса коллег, но поскользнулся на инее и на всей скорости влетел в одинокий гроб старшего помощника Захарыча. Колян рухнул на него всем телом, послышался хруст сломанной доски.

– Пистолет, живой? Пьяница несчастная! – ругался из своей будки боцман. – Аккуратней надо быть!

Колян распластался на ящике с Захарычем и стонал от боли.

– Побойся Бога, Колян! Захарыча разбудишь, – тихо сказал электромеханик.

Команда разобрала остававшиеся брикеты с рыбой. Плашкоут отшвартовали, следующая партия должна была подойти через двадцать минут. Моряки разошлись по углам полузаполненного трюма. Нетёсов смотрел на равнодушную луну в просвете. Из окна грузовой кабины в ночной воздух выбивался сигаретный дым из лёгких боцмана. Раздавался хрипящий кашель. Кто-то из членов экипажа курил прямо в трюме, где и так было тяжело дышать из-за хладагента.

– Пистолет, походу, Захарычу гроб сломал, – сказал электромеханик Толик. – Слышали, доска хрустнула?

Гена с мотористами стянул бэги с ящика. Две досочки действительно сломались при падении Коляна. Простыня в районе лица старпома свисала, оголяя серую безжизненную гримасу. Нетёсов посмотрел на ящик, где покоился Захарыч, и только сейчас, в лучах лунного света, заметил, что большие голубые глаза старшего помощника по-прежнему открыты.

– Захарыч смотрит. – В воцарившейся тишине могло показаться, что Антон сошёл с ума.

– Чего? – прохрипел Гена.

– У Захарыча глаза по-прежнему открыты, – тихо проговорил Нетёсов.

Экипаж переводил взгляд то на гроб Захарыча, то на Антона.

– Даже сейчас продолжает следить, чтоб мы работали. – Улыбка выступила на лице Коляна, но, заметив, что больше никто не смеётся, он тут же поспешил спрятать её подальше.

– Как будто его гробницу тут расхищать пришли! Да, Антоха? – сказал Толик.

– А может, это и есть гробница? – ответил тот. – А мы тут соседствуем с Захарычем.