Мерзость

«У трупов не бывает обморожений, Джейк. Только у живых».

Я это знаю. Мозг у меня работает, но до смешного медленно — мысли и умозаключения похожи на звуки далеких взрывов, которые приходят гораздо позже вспышки.

Левая нога Бромли лежит поверх правой, прямо над местом ужасного перелома, откуда торчит белая кость и обрывки частично мумифицированных связок.

«Он был жив, когда упал сюда. По крайней мере, успел положить здоровую ногу на сломанную, пытаясь ослабить боль».

От этой мысли меня мутит, и я сдергиваю кислородную маску, опасаясь, что меня вырвет. Но тошнота быстро проходит. Я понимаю, что веду себя как ребенок. Что бы я делал, черт возьми, если бы мне пришлось участвовать в минувшей войне? Эти парни почти все время шли по колено в умирающих и в ошметках тел.

«И что такого? — отвечает рациональная часть моего сознания. — Это всего лишь бедный Персиваль Бромли. Ты никогда не был солдатом, Джейк».

Сквозь разорванную норфолкскую куртку я вижу, что на молодом Бромли было семь или восемь слоев одежды: верхний анорак, который за год холодные ветры превратили в лохмотья, шерстяная норфолкская куртка, не меньше двух свитеров и несколько слоев хлопка и шелка. То, что в окулярах бинокля выглядело как голый потемневший череп, оказалось кожаным мотоциклетным шлемом, похожим на тонкий летный шлем, надетый на мне. Кожаный шлем мертвеца порвался в нескольких местах, и мне показалось странным, что торчащие из дырок волосы Бромли почти белые на концах и темно-каштановые у корней.

И я не вижу ремешков от солнцезащитных очков на повернутом к земле лице.

Совершенно очевидно, что он пытался — и это ему удалось — остановиться, прежде чем соскользнуть с обрыва ярдах в двадцати ниже нас, а его руки застыли в классической позе альпиниста, пытающегося выполнить самозадержание, последнее средство спасения после потери ледоруба. Я осматриваю склон, но не вижу ледоруба Бромли. Как и ботинка, слетевшего с его левой ноги.

Усиливающийся ветер треплет паутину из веревки толщиной три восьмых дюйма, которую мы трое пренебрежительно назвали бельевой, хотя сами пользовались ею в Альпах, — именно это движение и привлекло мое внимание. Веревка туго охватывает талию Бромли, запутанные петли висят на плече, и я вижу растрепавшийся конец в том месте, где она лопнула. Значит, вот что это за «волна», которую я заметил.

«Бруно Зигль говорил, что Бромли и Курт Майер шли в связке, когда их унесло лавиной. Наверное, в данном случае нужно отдать должное немцу — он сказал правду».

Но лавина или рывок при падении оборвали веревку. Одному Богу известно, где оказалось тело Курта Майера. Я снова внимательно изучаю склон надо мной, но не вижу ни мертвого немца, ни троих спешащих ко мне товарищей.

«Может, пустить еще одну ракету? Может, они не заметили первую, зеленую? Она горела всего лишь несколько секунд».

Я решаю подождать. Руки у меня до сих пор не согрелись.

Внезапно я замечаю движение, но не вверху, а внизу — невысокий человек в анораке «Шеклтон» приближается ко мне с востока, траверсом по крутой стене.

«Должно быть, Курт Майер, — мелькает у меня в голове. — Он как-то ухитрился выжить после падения и все это время ждал, когда кто-нибудь найдет его и Бромли».

«А может, Майер тоже умер здесь, и теперь со мной хочет поговорить его мумифицированный труп. Или это просто призрак Перси Бромли».

Одышка и кашель, а вовсе не галлюцинации заставляют меня осознать, что я слишком долго не дышал «английским воздухом». Я возвращаю на место маску и регулятором устанавливаю расход на 2,2 литра в минуту. В голове у меня почти мгновенно проясняется.

Я узнаю Жан-Клода за секунду до того, как передо мной появляется упакованная в многослойную одежду фигура с закрытым очками лицом. Благодаря кислороду мне требуется всего тридцать секунд, чтобы вспомнить: по словам Дикона, Же-Ка должен был подняться в пятый лагерь с группой шерпов и организовать доставку грузов наверх. Должно быть, он увидел мою зеленую ракету и пришел проверить, в чем дело.

Я стою, слегка покачиваясь и опираясь на ледоруб, а Жан-Клод осторожно обходит труп, обнимает меня, сдергивает маску и поворачивается, так что мы оба смотрим на мертвеца.

— Mon Dieu! — восклицание Жан-Клода с трудом пробивается сквозь ветер.

Я опускаю маску, чтобы можно было разговаривать, и объясняю:

— Вне всякого сомнения, это Бромли. Видишь, Же-Ка, эти обмотки. Явно британские. Нога сломана. Наверное, есть и другие повреждения, которых отсюда не видно. Сомневаюсь, что он мог упасть сюда с самого Северо-Восточного гребня и… понимаешь… остаться таким целым. И явно не с Северного гребня — тот гораздо западнее. Наверное, он дошел почти до второй ступени, вдоль водораздела. Здесь нет никаких лавин.

Я слишком много говорил и слишком мало дышал, и поэтому когда зашелся в кашле, то натянул кислородную маску и согнулся пополам, ожидая, пока пройдет приступ.

— Правая нога сломана в нескольких местах, Джейк, — говорит Жан-Клод. — И смотри, левый локоть тоже как будто сломан… или как минимум сильно вывихнут. Думаю, основной удар пришелся на правую половину тела бедняги… — Же-Ка умолкает, прикрывает ладонью глаза (я не догадался, а он сдвинул очки на лоб, чтобы лучше видеть) и начинает изучать склон над нами. — Но ты прав, — делает вывод он. — До Северо-Восточного гребня почти тысяча футов. Он не мог оттуда упасть. Может, с тех скал ниже Желтого пояса… Большая часть твоих расчетов верна, но в одном, друг мой, я боюсь, ты ошибаешься.

— В чем именно? — спрашиваю я, но получается лишь нечленораздельный звук, поскольку клапан рециркуляции в маске не приспособлен для передачи человеческой речи. Я опускаю эту проклятую штуковину и делаю вторую попытку: — В чем?

Же-Ка начинает что-то говорить, но затем умолкает и указывает вверх.

Связка из трех человек — Пасанг первый, Реджи в центре, Дикон замыкающий — медленно спускается по склону, опираясь на длинные ледорубы. Они уже ярдах в двадцати от нас. Я должен был догадаться, что осторожный Дикон, прежде чем отреагировать на мой сигнал, потратил время на то, чтобы соединить всех веревкой, не позволив спускаться по одному.

— В чем же я ошибаюсь? — спрашиваю я, возобновляя разговор с Же-Ка с того места, где он прервался.

В ответ он лишь качает головой и отступает от трупа. Трое наших товарищей огибают тело и останавливаются, образуя полукруг. Я жалею, что не снял анорак и не прикрыл изуродованные воронами ягодицы и вытащенные наружу внутренности лорда Персиваля. Теперь Реджи наклоняется ниже и видит эту ужасную картину — останки человека, с которым вместе росла, как с родным братом.

Моя кислородная маска по-прежнему опущена.

— Мне очень жаль, Реджи, — говорю я, понимая, что мои глаза под толстыми зеленоватыми стеклами очков наполняются слезами. Может, это просто холодный ветер.

Она стягивает кислородную маску и вопросительно смотрит на меня. Очки у нее подняты на лоб. В утреннем свете лицо выглядит очень бледным.

— Мне очень жаль, что вам приходится видеть своего кузена таким, — повторяю я. Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы его нашел не я.

Реджи вскидывает голову, обводит взглядом трех остальных мужчин, затем снова смотрит на меня. Как и все остальные.