Мещане

– Что за особенно храбрый я был!
– возразил Бегушев скромно.

– Очень храбрый!.. Товарищи и начальники ваши тогда искренно сожалели, что вы оставили военную службу, для которой положительно были рождены; даже покойный государь Николай Павлович, - эти слова генерал начал опять говорить потише, - который, надо говорить правду, не любил вас, но нашему полковому командиру, который приходился мне и вам дядей, говорил несколько раз: "Какой бы из этого лентяя Бегушева (извините за выражение!) вышел боевой генерал!.." Потому что действительно, когда вы на вашем десятитысячном коне ехали впереди вашего эскадрона, которым вы, заметьте, командовали в чине корнета, что было тогда очень редко, то мне одна из grandes dames... не Наталья Сергеевна, нет, другая... говорила, что вы ей напоминаете рыцаря средневекового!

Бегушев при этом поднялся.

– Куда же вы?.. Подождите Янсутского, все бы вместе день и провели, останавливал его генерал.

– Нет, я имею дело!
– сказал ему решительно Бегушев, главным образом спешивший оставить ресторан, чтобы не встретиться с Янсутским.

– Еще одно слово, cher cousin!
– воскликнул генерал.
– Напишите, пожалуйста, если можно, завтра же Тюменеву, что я ни в чем перед ним не виноват, что я не знал даже ничего, отказывая графу Хвостикову.

Генерал главным образом боялся Тюменева по службе!

– Хорошо, напишу, - отвечал ему с улыбкой Бегушев и, расплатившись за завтрак, ушел.

Генерал дожидался Янсутского часов до трех, наконец тот явился - тоже в штатском платье, с окончательно пожелтелой, перекошенной и как бы оглоданной рожей.

– Где вы были это?
– спросил его генерал.

– В разных местах!..
– отвечал Янсутский.
– Дюжину устриц!..
– прибавил он гарсону.

– Как можно в мае месяце есть устрицы!
– остановил его генерал.

– Отчего не есть?
– спросил Янсутский.

– Устрицы в мае любят, а у них четыре сердца, и вообразите, какие они должны быть исхудалые, - разъяснил генерал.

– В таком случае я ничего не хочу... Дайте мне кофе и коньяку!
– сказал Янсутский гарсону.

Тот подал ему требуемое.

Янсутский, прилив значительное количество коньяку в кофе, начал прихлебывать его: видимо, что он чем-то был очень встревожен и расстроен.

– Я завтра уезжаю в Петербург, - объявил он генералу.

– Зачем?
– спросил тот с удивлением и некоторым сожалением.

– Вызывают по делу Хмурина, - отвечал Янсутский с окончательно перекошенным ртом.

– Хмурина?..
– повторил генерал еще с большим удивлением.

– В качестве свидетеля, не больше!
– поспешил сказать Янсутский; но втайне он думал, что не в качестве свидетеля, а ожидал чего-нибудь похуже. Это в одной только России могут так распоряжаться... вдруг вызывают человека через посольство, чтобы непременно приехал... Спроси бумагой, если что нужно, - я им отвечу, а они меня отрывают от всех моих дел, когда у меня здесь, в Париже, и заказов пропасть по моим делам, и многое другое!

– Но что ж было общего между вами и Хмуриным?
– спросил генерал.

– Между нами, крупными деятелями, всегда очень много общего! Офонькина вон тоже тянут, того даже из Египта, с его виллы, где он проживал.

– Это жида этого Офонькина?
– сказал презрительно генерал.

– Положим, он жид, но он человек очень богатый и чрезвычайно честный!..

– возразил Янсутский.
– Не чета этому подлецу Хмурину.
– Прежде, когда Янсутский обделывал дела с Хмуриным, то всегда того хвалил больше, чем Офонькина, а теперь, начав с Офонькиным оперировать, превозносил его до небес!

– Так наша поездка в Елисейские поля, может быть, не состоится? произнес генерал невеселым голосом.

– Отчего же не состоится?.. Нисколько!..
– воскликнул повеселевшим голосом Янсутский; он в это время выпил еще чашку кофе с коньяком.
– Я, что касается до удовольствий, особенно парижских, перед смертной казнью готов идти на них.

– В таком случае жаль, что я Бегушева не пригласил на нашу прогулку, продолжал генерал.
– Он сейчас здесь со мной завтракал!..

– С Бегушевым, - слуга покорный!
– я никуда не поеду!

– Но что такое у вас с ним?
– спросил генерал с любопытством.
– Он как-то этак... да и вы тоже!..

– Решительно ничего!.. Просто не любим друг друга, взаимные антипатии!
– сказал Янсутский, начавший окончательно ненавидеть Бегушева потому, что Домна Осиповна, после разрыва с последним, в порыве досады на него, рассказала Янсутскому, как Бегушев бранил ее за обед у него и как даже бранил самого Янсутского!

– Между прочим, Бегушев мне сказал, что он знал madame Мерову? продолжал расспрашивать генерал.

Он очень любил разговаривать о молоденьких и хорошеньких женщинах, чего дома ему решительно не позволялось делать.

– Как ему не знать... она близкая приятельница его бывшей приятельницы.

– Это madame Олуховой, если я не ошибаюсь?..

– Сей самой-с!
– подхватил Янсутский.

– Но она уж больше не приятельница Бегушева?
– спросил генерал.

– Нет!.. Напротив - враг его!.. Историю эту вашему превосходительству так надо рассказать... Существовали в Москве два гражданские брака: мой с Меровой и Бегушева с Олуховой, и оба в очень недолгом времени один после другого расторглись - по причинам далеко не схожим.

– А именно?
– любопытствовал генерал.

– Я-с должен был расстаться потому, что, как говорил вам, когда прилив денег был большой, тогда можно еще было удовлетворять желания госпожи Меровой, но когда их уменьшилось, так что же тут сделаешь?..

– Гм!
– произнес генерал, припомня слова Бегушева по этому поводу.
– А какая же причина у Бегушева?..
– спросил он.

– Несколько иная!.. Домна Осиповна главным образом возмущалась тем, что Бегушев оказался скупцом великим!

– Бегушев!
– даже воскликнул генерал, зная всегда кузена за человека весьма тороватого.

– То есть, не в смысле жизни для себя, нет, а для других!

– И то неправда!
– сказал генерал.
– Он мне кузен, его щедрость известна в нашем родственном крупу!

Янсутский, по обыкновению, ненадолго опешил: он не знал, что Бегушев был родня генералу.

– По крайней мере в отношении Домны Осиповны Александр Иванович был таков. Он ей, в продолжение всей их любви, не подарил даже какой-нибудь ленты рублевой, - проговорил он.