Мещанское счастье

Он спрятался.

– Пора! – крикнул Молотов.

Леночка тоже пошла на голос, нагибалась под кусты, посмотрела за дерновым диваном.

– Пора! – раздалось совсем с другого конца сада.

– А!.. вы перепрятались… подождите же!..

Молотов сидел в кусту. Он вдруг почувствовал прикосновение к шее нежной, мягкой руки; он схватил руку и крепко сжал ее в своей большой руке… Леночка хохотала.

– Довольно прятаться… Давайте гулять… Хотите, я еще прочитаю стихи?

– Хочу.

– Пойдемте туда.

Они пошли к забору в тополевую аллею. Аллея разрослась густо, и солнце пробиралось между листьями на черную, прораставшую травой дорожку белыми пятнами. С боков дорожки кустами росла малина, сирень, жимолость, между ними огромная крапива и какая-то жирная трава поднималась от земли. Пела пенка, маленькая желтая птичка, бойкая и шаловливая на свободе и не могущая трех дней прожить в клетке: сейчас стоскуется, нахохлится и умрет. Еще меньшая птичка, гвоздок, порхала по кустам; московки, чижи, пухляки, заблы – всевозможная мелочь лесная и садовая – надували свои горла и издавали разнообразные писки. Наверху стрижи визжат, воробей туда же путается со своим дрянным голосом… В самой глуши сада стоял дерновый диван, по бокам в черных плешах и с густой, сочной травой на средине. Над диваном полубеседка, оплетенная хмелем. Тысячи мелких звуков, производимых насекомыми, составляли аккомпанемент птичьему хору, какого не создаст ни один художник в мире. Сверчок барабанит, оса жужжит густо, кузнечик отколачивает металлические звуки, тонкой иглой вставил комар свой голос, а наверху с визгом несутся стрижи, а еще выше небо голубое, беспредельное, океан лазури и благодати божьей. Голосистый бабий крик слышен издалека. В воздухе аромат и песня.

– Сядемте, – сказала Леночка. – Ну, слушайте: «Кончен, кончен дальней путь, вижу край родимый». – Она долго читала стихи. Молотов не ее слушал, а другую песню, которая совершалась в природе.

– Хорошо? – спросила Леночка.

– Очень хорошо, – отвечал Молотов.

Леночка смолкла.

«Нет, вот что хорошо, – думал Молотов, – сидеть в такое время в беседке, оплетенной хмелем, да еще хорошо, когда тут же сидит какая-нибудь девушка; все одно, любит она вас или не любит, лишь бы кротко было выражение лица ее, лишь бы она не хохотала в это время и не сантиментальничала, а сидела бы молча и смирно».

Лицо Леночки было именно кроткое и спокойное. Она угомонилась и сидела теперь сложа руки, не шевелясь, забыла «стихи» и «ученость». Закутавшись в мантилью, она уселась так удобно и ловко, что ей жаль было потерять положение головы, рук, стана, пошевелить ногою, – приютилась, как котенок на солнце, как дитя, которое, положив головку на руку, долго о чем-то задумается.

Но вот в душе ее непременно промелькнуло что-нибудь… Лоб ее наморщился, черные брови сошлись вместе, глаза посмотрели как-то нехорошо, и малиновые, как вишни, губки сжались, хорошенькое личико сделалось совсем нехорошо. Она отбросила мантилью, ее локти сверкнули на солнце, и раскрылась красивая шейка.

– Пойдемте, Егор Иваныч, на реку.

– Пойдемте, – согласился Молотов, неохотно оставляя диван.

Они отправились на реку. Пришли.

– Нет, здесь страшно, всякий год тонут; пойдемте вон туда, на горку.

Пришли на горку:

– Нет, опять пойдемте в сад; я устала.

«Что это с нею?» – подумал Молотов.

Когда они пришли и уселись под хмелем, Леночка совсем переменилась: скучная такая, усталая, а в хорошенькие черненькие, как угольки, глазки, опущенные вниз, просто не смотрел бы: так там нехорошо, точно зависть оттуда выглядывает. Брови еще ближе сошлись; нижняя губка выдвинулась вперед. Смотрит Егор Иваныч и недоумевает. Вздохнула Леночка так глубоко, так серьезно. «Боже мой, что же это с нею?.. аи, как она постарела!» – Молотову стало жаль Леночки.

– Что за перемена с вами, Елена Ильинишна? – спросил он.

– Никакой перемены нет, – отвечала она.

– Вы такая печальная, – говорил Молотов с участием.

– Скучно мне.

– Чего же вам скучно?

– Не знаю, – ответила Леночка.

У ней стали навертываться слезы.

Егор Иваныч не знал, что делать. Ему неловко было видеть девушкины слезы, как-то совестно. Он боялся оскорбить ее нескромными вопросами.

– Отчего же? – спросил он с замешательством.

– Я думаю, оттого, что жизнь моя худая…

Молотов посмотрел с удивлением на эту бойкую, розовую, кисейную девушку.

– И живешь здесь!.. ну что здесь?.. особенно зимой – снегом занесет… волки воют… никого нету… одна маменька… Какое это житье?

– Зачем же летом зиму вспоминать, Елена Ильинишна?

– Ах, Егор Иваныч, как иногда невесело бывает! отчего это?

Молотов думал: «Ну, что я скажу?.. чего ей?.. право, какая она!»

– Я думаю, оттого, что так я росла… Что я видела? Ничего не видела… Хоть бы брат был у меня хороший… Сестра замужем и уехала…

– Ведь у вас есть брат? – спросил Молотов.

– Бог с ним, с этим братом… Отчего это братья не любят сестер своих? И другие подруги тоже жалуются.

– А вас брат не любил?

– Нет… Мы, бывало, у него не говорим, а дребезжим все… Всегда, бывало, с насмешкой, все назло… Маленькие росли, только и помню, что бил, да ломал все, да ябедничал, а отец был такой угрюмый, строгий, всегда за старших… Что-нибудь сделает худое, да на меня же и нажалуется… Прозвищ всяких надавал… Не мог азбуки выучить без колотушек… Теперь ему же маменька посылает деньги; разве это хорошо? Мужчина должен сам деньги доставать, а сестрам где взять?

Леночка помолчала.

– Была одна знакомая, – продолжала она, – стала учить по-французски, так братец же отбил охоту, коверкает нарочно слова, и сестрица тоже хохочет. Ну, вот и житье!.. А строгость какая!.. всем воля, всем праздник, лишь мы никуда… У папеньки и не заикайся выехать куда-нибудь… и на маменьку прикрикнет… как можно, в самом деле?.. Разве так получают образование?.. Все сама… потихоньку и манерам выучилась, и танцевать, и моду перенимать…

– У вашего отца, я слышал, было большое состояние?

– Давно прожили, я еще маленькая была… Тогда папенька стал богу все молиться… Станет какую-нибудь спасительную книгу читать, наставления делать, а потом бранить нас… просто тоска!.. Что мне богу молиться? я гулять хотела!.. Чем я хуже других?.. Говорят, Таня Песоцкая и умная, и хорошая, и все, – ничего нет хорошего, а вот одевается хорошо, потому что богата…

«Что же это за Леночка? – размышлял с недоумением Молотов. – Сначала я думал, что она хорошенькая, наивная, бойкая провинциалка, которой ничего не стоит назначить свидание с мужчиной, которое, разумеется, ни к чему не поведет, говорить разную наивную дребедень, играть в прятки, словом: делать тысячу детских шалостей. А теперь? Ее одолевает скука жизни, ей не сойтись с подругами, ей хотелось бы… хоть брата хорошего… Кстати, сколько ей лет?» Молотов не мог определить года Леночки: «Восемнадцать ей или двадцать?»

Между тем Леночка продолжала жаловаться, и всего неожиданнее было, когда она перешла опять к брату и сказала:

– Ведь он хороший был… всем здесь девицам понравился… ловкий какой! смешил как!.. только как сестра ни любит брата, он не полюбит сестру.

Леночка замолчала.

– Что вам на это сказать? не поминайте старого – бог с ним… Можно еще поправить дело…

Леночка взглянула на него при этих словах.

– Читайте, учитесь, – продолжал Молотов и вдруг остановился, вспомнив, что юноши всегда предлагают это универсальное лекарство от всех дамских болезней.