Месть Акулы

Дальнейший рассказ Софрона был трафаретен для историй подобного рода — если флегматичное слово «трафарет» можно применить к таким диким вещам. В искусстве, видимо, нельзя. В милицейской практике, где эмоции следует контролировать, давая им выход лишь для достижения конкретного служебного результата или по вечерам, за бутылкой сорокаградусной в компании коллег — можно.

Мучимый комплексом неполноценности и одержимый злобой к нежеланному ребёнку, лишённый нормальных отношений с супругой и неспособный найти им замену на стороне, Арнольд Михайлович совратил малолетнюю дочь. Как водится, говорил, что это у него такие ласки, что она должна уважать папу, что рассказывать посторонним, включая маму, об этом нельзя. Дарил конфеты на палочке, водил в кафе поесть мороженого. Всё открылось, когда девчонка перешла в пятый класс. Людмила Борисовна, хоть и была шокирована правдой, больше всего боялась огласки. Скандал потух, не успев как следует разгореться. Значительная часть вины была возложена на Лаки, за пределы квартиры страсти не вышли. В глазах родственников и знакомых семья продолжала оставаться хоть и далёкой от идеала, но вполне прочной, «не хуже всех остальных». Материальное положение заставляло многих завидовать. На волне перестройки Людмила Борисовна успела отметиться в политике. Вершин Олимпа Иванцова не достигла, но связями и знаниями обзавелась, так что сумела, когда начался отлив, зацепиться за выгодное местечко. Приложение способностям Арнольда Михайловича также нашлось. Он бросил пить и лениться, оставил сетования на жизнь, которым в течение многих лет предавался за кухонным столом в окружении таких же бездельников, и окунулся в омут предпринимательства, выбирая наиболее скользкие и сомнительные с любых точек зрения способы обогащения. Что-то изготавливал и перепродавал, крутился в таможенной сфере, занимался арендой недвижимости и квартирными махинациями. Зарабатывал и прогорал, прятался от кредиторов, организовывал наезды на должников, искал дружбы чиновников и преступных авторитетов. Несколько раз, когда от столкновения различных «крыш», с которыми он работал, стоял такой гром, что казалось, небо рухнет на землю, бросал семью и шхерился по неизвестным углам, выжидая, пока буря уляжется. Однажды рассвирепевшие бандиты чуть не взяли Лаки в заложницы, и только случайность оградила девчонку от смертельно опасного приключения, спровоцированного корыстолюбивым папашей. Тем не менее время шло, и все каким-то образом притёрлось и наладилось. Прошлое не беспокоило Арнольда Михайловича. Дочка стала встречаться с мужчинами и жить половой жизнью, а значит, больше не могла угрожать ему разоблачением. Бандиты отстали: сели, погибли в разборках или стали жертвами организованных конкурентами «заказух», эмигрировали, переключились на новые темы… Удивительно, но Гладкостенному удалось разрешить все былые проблемы, сохранив при этом деньги и лицо перед окружением семьи. Последнее обстоятельство волновало Людмилу Борисовну едва ли не больше, чем все прочие, взятые оптом. Она продолжала вертеться в тусовке несостоявшихся политиков и распоряжалась средствами никому не нужного фонда по защите гласности и демократии. Мелькала на телевидении и митингах, имела отношение к каким-то местечковым выборам в органы власти, проталкивала одних кандидатов и поливала ушатами грязи других, одним словом, жила своей жизнью, получая удовлетворение от процесса и не оценивая результаты, которые на поверку оказывались крайне ничтожными. Арнольд Михайлович довольствовался ролью председателя гаражного кооператива, оказывал незначительные услуги одной преступной группировке, парился в баньке с её лидерами, таскался по срамным девкам, поигрывал в преферанс, выпивал и не стремился к чему-то большему, полагая, что жизнь его удалась в полной мере. Иногда подумывал бросить семью, чтобы окончательно развязать себе руки, но дальше разговоров дело не заходило, да и те он затевал только спьяну, когда хотел потешить самолюбие.

После его смерти Людмила Борисовна и Лукерья Арнольдовна только облегчённо вздохнули, хотя и пришлось для поддержания имиджа устроить похороны в гробу из магазина ритуальных принадлежностей «Чикаго-20», стоимостью три тысячи долларов. На поминки явилось сто пятьдесят человек, половина из которых никогда не видела Шершавчика живьём, а половина оставшейся половины тихо радовалась его внезапной кончине.

Дослушав Софрона, Волгин спросил:

— И что из этого следует?

Задержанный подумал, откусил заусенец с ногтя и решился:

— Лаки мне говорила, что у них дома хранилось оружие. Осталось с тех времён, когда её папа имел дело с бандитами.

— Какое оружие? Газовое, боевое? Винтовка, пистолет, охотничий карабин? Ты лично его видел? Держал в руках?

— Кто ж мне покажет! Но Лаки несколько раз повторяла, что всю жизнь мечтала рассчитаться с отцом. Вы проверяли, где она была во время убийства? А вы знаете, какие у неё есть знакомые? Я, конечно, этого сам не видел, но точно знаю, что они занимаются вымогательством.

— Как ты это можешь знать точно?

— Я всё-таки в клубе работаю, навидался всяких людей. Они как-то приходили посмотреть выступление «Сюрприза». Двое, Алик и Шурик. Алик высокий, под метр девяносто наверное, стрижётся наголо. А Шурику ещё нет двадцати лет, он где-то учится. Плотный такой, невысокий. Всё время резинку жуёт. Вы их обязательно проверьте!

Из дежурки вернулась Тростинкина. Бросила на стол записную книжку, села, посмотрела на Софронова строго, что полностью диссонировало с её возрастом и несерьёзным обликом студентки гуманитарного вуза:

— Нету для вас адвоката, Дмитрий Олегович! Никто не соглашается приехать.

— Как же быть?

— Как быть? Да очень просто! Сейчас я оформлю задержание на трое суток, а завтра вас допрошу…

Работать в выходной день Рите не хотелось, что она красноречиво выразила взглядом, обращённым к Сергею.

Непринуждённо мешая в общении с подозреваемым местоимения «ты» и «вы», Тростинкина взялась за бланки протоколов «сотки». Первый экземпляр она запорола, так что вынуждена была в дальнейшем прибегнуть к помощи Волгина. Когда была написана последняя фраза и Рита, высунув кончик языка, поставила свою подпись, длинную, словно в ней умещались фамилия, имя и отчество целиком, Сергей невольно вздохнул. Такого количества ошибок он не позволял себе, даже учась на юрфаке, когда его впервые загнали на практику в одну из районных прокуратур.

— Кажется, все…

Сергей отвёл Софронова в дежурную часть, поручив её работникам честь дальнейшего препровождения задержанного в изолятор временного содержания. После этого Тростинкина долго собирала свои бумаги со стола кабинета и ещё дольше подкрашивала губы перед обколотым настенным зеркалом, не переставая возмущаться злодейской судьбой, вынудившей её перекроить все планы на уик-энд. Возмущалась она, впрочем, без злости и не забывала искоса посматривать на Сергея, который этого не замечал. Стоя перед окном, он курил в открытую форточку, смотрел, как оседают на его машину хлопья снега, и анализировал рассказ Софрона.

Придавать ему чрезмерное значение не стоило. Ключевых моментов было три: отношения в семье, инцест, оружие. Первые два теоретически могли послужить причиной убийства. Как реализовать такую информацию? Быстрых и эффективных способов не существовало, разве что путём грубого физического воздействия на «железную леди» Л.Б. Иванцову. Попытаться отыскать старые меддокументы и говорить с Людмилой Борисовной, имея их на руках в качестве козыря? Слабовато. Ну подтвердит она, прижатая к стенке, что Арнольд Михайлович спал с Лукерьей, в то время как она срывала голос на митингах в поддержку реформ, а что дальше? Дальше, собственно, ничего, за исключением лишнего повода для клерков из главка придраться к состоянию оперативно-поискового дела и настрочить список бездарных рекомендаций. Ни один «глухарь» ещё не был раскрыт благодаря подобным рекомендациям, но за их игнорирование или ненадлежащее исполнение пострадало множество оперов по всей России. Пообщаться с Лукерьей? Общаться, конечно, придётся, и здесь — карты в руки Андрею, который сумел установить с девчонкой психологический контакт, но тоже сомнительно, что из этого выйдет что-то путевое. Если Лаки причастна к гибели папаши, то станет молчать до последнего. Она сама, Сергей был в этом уверен, из пистолета не стреляла, должна была просить кого-то из друзей, которых не сдаст, как ты её ни уговаривай. «Вымогатели» Алик и Шурик? Установить их полные данные возможно: если они не плод воображения Софрона, а реальные люди, имеющие отношение к дочке Шершавчика, то это лишь вопрос времени, не более того. Лаки и не заметит, как её дружбаны окажутся под колпаком. Но опять-таки, что делать дальше? Тащить их в околоток и «колоть»? Затевать длительную разработку, терпеливо «окучивать», рассчитывая выявить другие эпизоды преступной деятельности? С места убийства Гладкостенного не изъяли ни единого отпечатка пальцев или обуви, не отыскали ни одного свидетеля, который мог бы опознать душегуба. Даже если Алик с Шуриком и признаются, никто их на основании этого признания не осудит. А ведь даже нет личной уверенности и отсутствуют какие-либо оперативные данные о том, что парням действительно есть в чём признаваться. Софронов, оказавшись в шкуре подозреваемого, будет городить всё что угодно, надеясь расположить к себе оперов, выхлопотать если не подписку о невыезде вместо ареста, то «хорошую» камеру в следственном изоляторе и, в перспективе, судебный приговор «ниже низшего».

Акулов поступал просто, полагаясь в подобных случаях на свою интуицию. Если он верил человеку, то шёл до конца, преодолевал любые препятствия, чтобы проверить новую версию. Волгин меньше доверял собственным чувствам, особенно когда с информатором доводилось общаться впервые и при обстоятельствах, вынуждающих того к сотрудничеству с ментами. Лучший, наиболее надёжный информатор — это «инициативник» или «идейный борец», но таких попадаются единицы. В основном приходится работать с людьми, тем или иным способом оказавшимися у органов на крючке.

Акулов доверял интуиции, Волгин больше уповал на трезвый расчёт и анализ, на ежедневную пахоту, а не на прилив вдохновения. Дополняя друг друга, они составляли гармоничную и результативную спарку, но имели один общий недостаток. Что Андрей, что Сергей, оба не любили работать по делам, которые начинал раскручивать кто-то другой. Если сам не побывал на месте происшествия, не осмотрел труп, не прикинул с ходу рабочие версии, не участвовал в самых первых мероприятиях по обходу жилмассива и опросу свидетелей, то никакое ОПД, даже самое грамотное и объективное, никакие рассказы коллег не смогут заменить самые первые, зачастую наиболее верные, впечатления, не смогут дать импульс, который определит вектор розыска и ляжет в основу раскрытия.

— Я готова.

— Поехали…

Тростинкина жила на окраине соседнего района. По пустынным улицам долетели за пятнадцать минут, из которых две ушло на то, чтобы объясниться с инспектором ГИБДД, тормознувшим «ауди» с затемнёнными стёклами за превышение скорости и сильно огорчившимся, когда Волгин предъявил служебное удостоверение. Компенсируя потраченное время и упущенную прибыль, молодой незнакомый сержант обращался к Сергею на «ты» и даже вознамерился прочесть нравоучение, суть которого свелась бы к тому, что нарушать правила можно только в целях служебной необходимости, а не когда захочется форсануть перед девушкой, но был лишён и этого самоутверждающего пустяка. Хлопнув дверью, Волгин уехал. Тростинкина, глядя в зеркало на застывшего посреди дороги сержанта, рассмеялась:

— Похоже, ты его чем-то расстроил.

— Пусть радуется, что я его карманы не ошмонал. Интересно, сколько там было «чёрной налички»?

— Надо же и ему как-то жить…

Управление собственной безопасности главка, призванное бороться с мздоимством в милицейской среде, действовало как-то странно. Ловить коррумпированных полковников оно не могло, а размениваться на мелочёвку, вроде сотрудников ДПС, не хотело, о чём так прямо и заявил в своём интервью начальник грозного подразделения. В результате его служба трепала нервы работягам, на которых жаловались преступники, стремящиеся «торпедировать» своё уголовное дело обвинениями сотрудников в злоупотреблении властью, или присасывалась к результату чужого труда — например, когда опера из обычного отделения ловили за руку постового, приторговывающего героином. Крайне широкие полномочия и технические возможности, данные УСБ, по большей части оборачивались стрельбой из пушек по воробьям, ни одного по-настоящему серьёзного дела они до сих пор не раскрутили.