Месть Аскольда
Шрифт:
На восток путь заказан. По покоренным землям дважды с мечом не ходят. Оставалась одна дорога. И еще — терпение. Этот безземельный урусский князь, кажется, весьма преданно ему служит. И он должен выполнить его волю — не дать соединиться Даниилу и Михаилу. За это он получит дорогую награду.
…Приказ своего нового хозяина лукавый князь обдумывал всю дорогу. Но так до самой Черниговской земли ничего и не придумал. И только вопрос сопровождавшего его слуги: «Куда поедем: в Чернигов али на деревню?» — натолкнул князя на одну мыслишку.
— Кто в Чернигов, а кто — в деревню! — воскликнул он.
— Стой! —
Путники с удивлением поглядывали по сторонам. За спиной — глухой лес, который они только что миновали. Перед ними — бескрайнее поле с дубом-исполином посредине. А у дуба — гладкий, как галька, камень. Только величиной с пол-избы. Как он сюда попал? Одному Богу известно.
— Не этот ли камень пометил нашу земельку? — спросил Аскольд поднявшегося с колен Путяту.
— Он, милый, он, — глаза купца блестели, как у молодухи при виде статного дружинника. — Лежит, истукан. Ступай, погляди на него, — показал он пальцем на валун, — чья-то рука там морду выбила — ну истинный идол стал!
Аскольд приблизился к камню. И точно идол. Огромные, с тарелку, глазища. Рот от уха до уха. Разомкнись пасть — даже коняга в ней сгинет как миленький. Но не это удивило Аскольда. Налилось вдруг тело силой небывалой! Откуда?! Преобразился Аскольд.
Когда вернулся, даже Путята его не узнал. Брякнул, не сдержавшись:
— Что с парнем-то нашим случилось? Аж светится весь, точно жених на свадьбе. Богатырь, да и только! Уж не землица ли родная так преобразила тебя?
Но ничего не ответил козелец, только загадочно улыбнулся. Действительно, этот камень вдруг напомнил, что встреча с любимой близка. Ему показалось, что он уже держит в объятиях свою ненаглядную, целует дорогое, милое, такое прекрасное лицо. И вдруг другая мысль, словно ушат холодной воды, оглушила его: «Василий! Как опечалится Всеславна, узнав, что я вернулся один. Василий, где же ты?..» Почему-то вспомнились глаза того уродца. До боли знакомые, наполненные мольбой. Почему он его не позвал?
— Это не князь! Не князь! — невольно вырвалось из его груди.
— Что ты сказал? — спросил Путята, увидев, как сник вдруг Аскольд. — Князь? Ты позвал князя? Какого князя?
Аскольду ничего не оставалось, как рассказать Путяте о своем видении.
Купчина выслушал, потом покачал головой:
— Допускаю, что лицо могли изуродовать. Но куда делся язык? Достаточно было ему крикнуть тебе… Не убивайся. Разве мало ты в жизни встречаешь людей, похожих друг на друга? Думается, жив твой князь. Только не там мы его искали. Вернемся, Бог даст, я торговых людишек многих знаю. Всех повидаю, в этом мое слово. Да развяжу свой кошель. Они и под землей его найдут. Так что не печалься. Был бы жив, и тогда твой князь от нас не уйдет… Как там, кстати, мой поживает?..
Михаил Всеволодович, сын Чермного, пребывал в этот день в хорошем расположении духа. Наконец-то вернулся к нему из ссылки его старый друг и верный товарищ, умный, но языкастый и упористый
боярин Федор.Они в гриднице вдвоем. Маленькими глотками потягивают хмельной медок и говорят, говорят, словно пытаются восполнить потерянные годы. Разговор ведется вокруг княжеских сыновей: Мстислава, Симеона и Юрия, но особенно — вокруг Ростислава, которого Федор первым держал на руках и вложил потом всю душу, чтобы сделать из юноши в будущем достойного владыку.
— Князь, а куда запропастился брательник твоей дорогой женушки? — внезапно спросил Федор.
— Черт его знает, — ответил Михаил, отхлебнув хренового кваску. — Был он в Козельске, это мне ведомо. Видать, сложил, как и многие козельцы, свою непутевую голову в нашу дорогую землицу. Царство ему…
— Рано, князь, ты его хоронишь, — перебил Михаила Федор. — Мне ведомо, что его живехоньким видели надысь в Чернигове.
Глаза князя расширились.
— Живехоньким, говоришь? Почему ж тогда никто мне об этом не доложил? Странно… — лицо его помрачнело.
— Ты прав, князь, странно. Если он честно сражался на стороне козельцев, почему до сих пор не показывается на людях? Чего опасается? Одно скажу тебе, князь: нечисто тут дело.
Брови князя сурово сошлись на переносице. В голове закрутилось страшное слово «предатель».
— Неуж?.. — сорвалось с уст Михаила.
Боярин посмотрел на князя. Взгляды их встретились. В темных, светящихся умом глазах друга князь прочел, что боярина тревожит та же мысль.
— Предательство, как ты знаешь, — проговорил Федор, — на Руси издревле считается самым страшным злом.
Михаил недовольно зыркнул на друга. Тот понял и промолвил:
— Не сердись, князь. Слова эти сами вырвались из моего сердца. Пусть земля горит под ногами у этих облыжных душепродавцев.
— Верно говоришь, Федор, — на высокий княжеский лоб набежали морщины. — Да только как его, гада, узнать? Эти лукавцы так и норовят в душу влезть. Они ведь не ты, поперек горла за правду не пойдут. А гладят-то все по шерстке, по шерстке. Или заберется в нору и ждет, изменник, своего часу.
Боярин вздохнул:
— Пусть в твоем сердце никогда не будет места для жалости к этим вероломным и подлым людям. Болит душа за Русь. Сколько ваши княжьи раздоры принесли ей горя. И забываете ведь, какой тяжкий грех берете на свою душу, когда по вашей милости столько русичей гибнет в кровавой бойне!
Михаил вдруг расхохотался. Федор, не ожидая такой реакции, опешил.
— Ты мой второй Сеча. Тот тоже все пытался нас, дураков, урезонить. Жаль воеводу. Праведный был человек, — голос князя стал печальным. — Я сам себя, Федор, не пойму. Истина, которую ты сейчас глаголил, понятна любому дитятке. А вот поди же ты… Сидит в нас какой-то червь и поедом ест высокие, добрые чувства. И имя ему — гордыня.
— Гордым быть — глупым слыть, — заметил боярин.
Михаил тяжело вздохнул. И по этому вздоху Федор понял: не бражка развязала язык князю. Просто ему было необходимо облегчить перед кем-то душу.
Глава 29
Князь Михаил проснулся с тяжелой головой. Во рту пересохло. Ужасно хотелось пить. Увидев на столе жбан, кряхтя поднялся и зашлепал босыми ногами по янтарному ошкуренному полу. Жбан оказался пуст. Он грохнул им о столешницу.