Месть белых воронов

Спокойствие. Закрываешь глаза и представляешь морской прибой, крик чаек и рассыпающийся песок под ногами. Бежишь вдоль берега с мокрыми ногами и чувствуешь самое прекрасное, что есть в этой жизни – свободу. Ты можешь громко-громко закричать, можешь разбрасывать брызги волн… да вообще что угодно, и никто ничего тебе не запретит. Лежишь на шезлонге, раскидывая ногами, и прикрываешь лицо и плечи полотенцем. Чтобы не получить ожоги. Раскладываешь на песке свое имя из камней и коллекционируешь ракушки в пакете, чтобы увезти их с собой и положить в шкатулку на память о прекрасном морском путешествии. И дышится легче. Так сладок вкус свободы… Как свежая медовая пахлава. Но реальность разбивает мои мечты о скалы, и камнем летит вниз, в ледяную воду. От которой ты вмиг приходишь в себя. И видишь перед собой телевизор, по которому транслируют передачу про Сидней. Визуализируешь лето и море, как только можешь. Ведь неизвестно, когда ты сможешь ощутить это на себе в реальности. И сможешь ли вообще.

Как иногда и бывает, ко мне присоединился Тим. И будто бы все как раньше: я, брат, Дискавери и четыре стены. Но не хватало самого главного. Родителей. А таинственная неизвестность и непонимание происходящего пугают больше всего. Зато теперь у нас появилась большая мечта – побывать в Сиднее. Это где-то в Австралии, там всегда жаркое лето и умеренно теплая зима. Там есть кенгуру и верблюды, и еще много живности и растений, но главное – там есть кристально чистое море, где можно увидеть свои ноги. Я узнал, что такое Порт-Джэксон – это трехрукавный залив в юго-восточной части побережья Австралии, включающий в себя протяженную Сиднейскую бухту длиной двадцать километров при ширине один —три километра и глубиной до шестидесяти метров. Так сказали по телевизору. Я сам не проверял. И вот в эти, хоть и недолгие минуты, когда мы с братом вместе закрыли глаза и наслаждались шумом волн из телевизора, кажется, я и был счастлив. Но совсем этого не понимал, и даже не заметил, как мы начали с ним сближаться. Жаль, что ненадолго. Детство – очень сложное время, гораздо сложнее чем быть взрослым. А так хотелось бы сейчас взять и протянуть ту нить, которая могла бы проложить путь от телевизора к Сиднею. К нашей с Тимом дружбе.

Несмотря на то, что больше трех месяцев мы не выходили на улицу даже подышать свежим воздухом, на жизнь в домике возле леса, конечно, грех было жаловаться. Тетушка Агата пыталась делать все, чтобы мы были счастливыми, на сколько это возможно. И росли, зная, что такое уют и забота. Об этом свидетельствуют новые теплые свитера, носки, свежевыглаженные рубашки. Свечи за вкусным ужином и теплый, брызжущий своим ярким пламенем, камин. Мы узнавали новое из ее мудрых рассказов, нам было интересно абсолютно все об этом мире и ее прежней жизни. Мы пытались ухватиться за каждое ее слово и боялись, что она вот-вот закончит. Потому что такое происходило довольно часто. Видимо, какую-то часть прошлого тетя так и не смогла отпустить, и поэтому ей так больно было об этом рассказывать. Нам хотелось узнать, какая жизнь может ожидать нас за пределами этих стен. Но мы и представить себе не могли, что на самом деле там будет. За этой стеной нас поджидал настоящий монстр, жадно наблюдая за каждым нашим действием и готовя для меня и брата ловушку в виде своих объятий.

Глава 5

В этот день тетушка Агата поняла, что мы выросли. Хотя на самом деле она давно начала это замечать, однако все равно по-прежнему отмахивалась от этих мыслей, как от назойливой мухи. Она хотела продолжать заботиться о нас и чтобы нам по-прежнему нужна была эта забота. Каждый вопрос о родителях застревал комом в горле и у нее, и у нас с братом. Но кажется, что ей оказалась не под силу эта ноша. И она больше не может делать вид, что все хорошо. Она больше не может врать, что мама с папой на заработках где-то в Австралии (однажды из нее вырвалось это, потому что на заднем фоне шла передача про Австралию. И она ухватилась за это услышанное слово, как за спасательную подушку, ведь придумывать что-то новое не было сил и времени. Тогда мы не сопоставили эти два факта, но позже я догадался). Прошло уже полтора года, как мы не видели и не слышали своих родителей. И тревожность поселилась в наших маленьких сердцах уже на долгие годы. Не было ни дня, что бы мы с грустью не посмотрели друг на друга перед сном или за ужином. Все это происходило молча, но этих безмолвных фраз было достаточно, чтобы понять, о чем говорит взгляд. А после все снова шло своим чередом: телевизор с природой и паззлы Тима, обед, рассматривание шкатулки тетушки Агаты, прогулки в окно и даже смех и улыбки. Но все эти улыбки имели привкус горечи и свой фирменный отзвук в области сердца. Там по-прежнему колет и болит. Там по-прежнему пусто.

Мы сидели на стульях, а тетушка села напротив нас на свое любимое кресло, которое мы все называем «кресло для вязания». Между нами повисла утомительная пауза в виде молчания. Как будто все прекрасно понимали, но сказать вслух не могли. Я отчетливо слышу каждый стук сердца и тиканье старых часов. Жду, когда кто-то наконец решится прервать молчание и рассматриваю шторы на окне, как ни в чем не бывало. Это сделала тетушка Агата, как я и ожидал. Или просто молча надеялся на это. Обычно после фразы «Только не переживайте» или «Вы уже взрослые и должны понять» становится в тысячу раз страшнее. И мозг отказывается понимать и слышать все последующие слова. Но мы с Тимом держимся и пытаемся сконцентрировать свое внимание на уголках губ тетушки Агаты. Только бы не спугнуть. Она сказала, что родители погибли пять дней назад. Лучше бы мы все-таки спугнули слова с ее губ. Во рту пересохло, а пол уходил из-под ног.

Все следующие вопросы пролетели мимо тетушки Агаты и ударились о вечно закрытое окно. Это все, что она смогла нам выдать на сегодня. Горькая и душераздирающая правда, которую нам просто нужно принять. Сегодня мы и правда повзрослели, хоть и до полных восьми лет оставалось еще пара месяцев. Надежда увидеть родителей хотя бы еще один раз рассыпалась на маленькие кусочки, как песок сквозь пальцы. Больше никогда папа не посмотрит на меня своим строгим взглядом если что-то не так. И также никогда не улыбнется. А он, как мы выяснили, очень даже умел улыбаться. И как же сейчас не хватает объятий мамы. Крепких, но нежнее, чем шелк. Я даже не знаю, что страшнее: узнать о смерти родителей в свои семь лет или же, наоборот, не узнать о ней совсем. Но случилось так, как случилось. С другой стороны, мы бы все равно в конечном итоге вынудили бы тетушку рассказать нам все. И она бы уже не смогла так стойко держаться при наших вечных допросах, это слишком тяжело для женщины с такой хрупкою душой и сердцем. Так что бессмысленно гадать, как было бы лучше. Все произошло так, как должно было. Кроме смерти моих родителей.

Сказать, что эта новость оказалась для нас болезненной – значит набрать в рот воды. Если это конечно можно назвать новостью, ведь мы все давно догадывались, что явно что-то не так. Поначалу мы верили в сказки о командировке, потом начали подозревать что-то неладное, но все же пытались отгонять от себя страшные пугающие мысли. Не накручивать себя и, тем более, тетушку. Мы смотрели на море через экран и до мелочей продумывали свое путешествие, в которое мы обязательно отправимся, когда вырастем. И когда, наконец, придумаем лекарство от альбинизма, чтобы спокойно нежиться на солнышке, не беспокоясь об ожогах. Мы изредка смотрели на мир в окно, тайком подглядывая за шторы с азартом внутри, как любой ребенок, когда он понимает, что делает что-то запрещенное. Мы думали о родителях и переживали, но каждый по-своему. Молча у себя в голове и совсем не подавая виду. И лишь только чрезмерное напряжение в воздухе вовсю кричало об этом.

Вначале Тим перестал приходить смотреть со мной передачи по Дискавери, потом вовсе отказывался есть со всеми на кухне и хоть как-то контактировать со мной и тетей. Наша связь оборвалась, так и не перейдя на какой-то новый уровень. Вскоре я тоже совсем отдалился и даже не пытался наладить с ним отношения. Не только ему, мне тоже было тяжело. Почему он решил, что ему хуже всех? И это молчание и вечная тишина давили на меня куда хуже четырех стен. Кто и пытался еще хоть как-то с натянутой улыбкой делать вид, что все нормально, так это тетушка. Она неизменно вставала с первыми лучами солнца, чтобы приготовить нам оладьи с малиновым вареньем. Даже если мы наотрез отказывались есть. Она ни на день не оставила уборку и хозяйство. И пусть с более озадаченным видом, но она все так же продолжала смотреть свой любимый сериал вечерами. Все как всегда, не считая черных дыр в нашей груди. Не считая того, что у нас отняли самое дорогое, и мы совсем не в силах что-то изменить. Мы общались лишь взглядами, и наши зрачки говорили громче языков. Так бывает, когда тебе и твоим близким одинаково больно.

Несмотря на нашу временную игру в молчанку, мысли в наших головах не умолкали. В ней с большей силой витали вопросы, что касается гибели родителей. Почему? За что? Как это произошло? Кто в этом замешан? Были ли они тяжело больны? Ведь мы не замечали этого раньше. Но эти вопросы так и остались жить в голове, застряв в ней еще надолго. Ведь было ясно, если они выберутся наружу, так и останутся неуслышанными. А значит, там таится что-то очень страшное и серьезное. Какая-то тайна, которую от нас так старательно прячут. От этого становилось еще хуже, и я каждую ночь не мог уснуть, постоянно размышляя и фантазируя. Мне было страшно, что это «что-то» когда-то доберется и до меня. До моего брата. Что мы тоже должны умереть. Я знал точно только одну вещь: я не хочу умирать. И в полной темноте, с закрытыми окнами, так по-особенному невыносимо об этом думать. Неизвестность пугает больше всего. Это правда. Как только в доме выключались светильники и свечи, я начинал видеть тьму. И в этой тьме всегда пряталось «оно». «Оно» поджидало меня возле кровати, пока я чистил зубы. «Оно» стояло возле двери, когда я переворачивался с одной стороны кровати на другую. «Оно» молча сидело в кресле и терпеливо ждало пока я усну. Чтобы забрать и меня. Поэтому я не спал (по крайней мере, пытался не спать). Но всегда засыпал под утро, когда уже не было сил контролировать свое тело. Когда оно становилось ватным и мысли улетучивались куда-то вдаль от этой комнаты. Той ночью «оно» снова не забрало меня. Видимо, еще не настало мое время. И в эти минуты мне было до жути интересно, что же тогда чувствовали родители? Когда смерть забрала их. Было ли им так же страшно, как мне?

Брат продолжает играть в молчанку и портить нервы мне и тете. До этих событий интонация его голоса всегда была ровной и безэмоциональной, этим он всегда напоминал мне робота. Но сейчас же мне кажется, что скоро он забудет все выученные слова и станет похож на скелет. Я тоже уже не такой болтливый, как раньше. Но с тетушкой Агатой мы перешли на какой-то новый язык – язык жестов и вздохов. Когда Тим в очередной раз отказывается есть или когда мы молча вспоминаем о маме и папе, мы переглядываемся и тяжело вздыхаем. И кажется, что весь мир понимает, о чем мы хотим сказать. Но не можем. Все слова будто вдруг закончились. И иной раз мне кажется, что их вовсе не существует. Все слова из словаря не те. Они не подходят, чтобы описать ту боль, что кроется внутри. И жизнь уже точно никогда не станет для нас прежней. И я никогда уже не буду тем ребенком, что когда-то жил в домике за холмом. Родители показали мне мир, приоткрыв шторы. Но теперь я один на один с этим миром, который оказался слишком суров для ребенка. Мне нужно двигаться дальше, познавать новое, жить. И скоро я сам приду к этой мысли, но не сейчас. Сейчас же моя детская импульсивность мешает мне прийти к этой истине. Нужно время, чтобы все стало на свои места. Чтобы я смог отпустить родителей, а не вспоминать их лица каждую минуту своей жизни. Чтобы найти силы открывать глаза и радоваться новому дню. Найти силы жить свою маленькую жизнь.

***

Я с закрытыми глазами задуваю свечи на яблочном пироге и загадываю свое единственное и заветное желание. Разгадать тайну смерти наших родителей. Напротив меня сидит Тим и задувает свечи со своей стороны. Мне кажется, он загадал то же самое. И это тот самый редкий случай за долгое время, когда мы снова сидим все вместе за одним столом на кухне. Когда тетушка не приносит отдельно еду Тиму в комнату. Когда мы позволили себе улыбнуться. Сегодня тринадцатое июня. Наш восьмой день рождения. Но, кажется, повзрослели мы уже пару месяцев назад. День прошел тихо и спокойно. Мы просто позволили себе выдохнуть и провести время вместе. Тетушка приготовила всеми любимый Рататуй и достала новую кружевную скатерть. И вроде бы все так же почти молча мы общались друг с другом, но в этот день не был таким тяжелым воздух. Родители хотели бы, чтобы мы жили. И мы живем. Наверное, только благодаря этой мысли мы все же отметили наш день рождения и даже задули свечи. И каждый из нас представил маму и папу за нашим семейным столом. Как в тот вечер, когда мы впервые оказались на пороге этого дома. Когда закатное небо было ярче красок в альбоме, звенели бокалы, а улыбки не спадали с наших лиц. Счастливый был вечер. Жаль, что не повторится.