Месть Бруно

— Хогошо, давай газложим их гядами — все кгасные вместе и все голубые вместе.

— Это будет просто замечательно, — одобрил я. — И ещё: какие цветы Сильвия больше всего хотела бы иметь в своем саду?

На это Бруно не смог ответить сразу, ему пришлось сунуть большой палец в рот и немного подумать.

— Фиалки, — сказал он наконец.

— У озера растёт целая россыпь фиалок...

— Ой, давай пегенесём их сюда! — воскликнул Бруно, подпрыгнув в воздух. — Вот! Хватай меня за гуку, я тебе помогу. Тут по догоге довольно густая тгава.

Я не смог удержаться от смеха: он совершенно забыл, с каким большим существом разговаривает.

— Нет, Бруно, ещё рано, — сказал я. — Сперва нам нужно подумать, с чего лучше начать. Ты же понимаешь, нам предстоит непростая задача.

— Да, давай подумаем, — согласился Бруно, снова засовывая в рот палец и усаживаясь на дохлую мышь.

— Для чего ты держишь эту мышь? — спросил я. — Тебе нужно или похоронить её, или выбросить в озеро.

— Да ты что, я же ею мегяю! — вскричал Бруно. — Как можно устгаивать сад без мыши? Мы делаем каждую клумбу по тги с половиной мыши в длину и две в шигину.

Я остановил его, когда он ухватился за мышиный хвост и потащил её, чтобы показать мне, как ею пользоваться, потому что у меня было опасение, что «феерическое» ощущение исчезнет раньше, чем мы закончим приводить в порядок сад, и тогда я больше не увижу ни его, ни Сильвию.

— Я думаю, лучше всего будет, если ты прополешь клумбы, а я в это время отберу камешки, которыми мы потом разметим дорожки.

— Точно! — воскликнул Бруно. — А пока мы будем габотать, я гасскажу тебе о гусеницах.

— Ну что ж, давай послушаем о гусеницах, — согласился я, собрал камешки в одну кучку и начал их раскладывать.

И Бруно продолжил тихой скороговоркой, так, словно говорил сам с собой:

— Вчега я видел двух гусениц, когда сидел возле гучья, как газ там, где ты входил в лес. Они были совсем зелёные и с желтыми глазами, и они меня не видели. И одна из них собигалась тащить кгылышко мотылька — знаешь, такое оггомное когичневое кгыло, совсем сухое, с пёгышками. Так что, думаю, вгяд ли она собигалась его съесть, — может, хотела сделать себе на зиму накидку?

— Возможно, — сказал я, потому что Бруно вывернул окончание фразы так, будто спрашивал, и теперь смотрел на меня в ожидании ответа.

Одного слова оказалось для малыша вполне достаточно, и он весело продолжал:

— Так вот, понимаешь, она не хотела, чтобы дгугая гусеница увидела мотыльковое кгыло, поэтому ничего лучше не пгидумала, как нести его своими левыми лапками и ползти на пгавых. Газумеется, она пегевегнулась. В гезультате.

— Что в результате? — переспросил я, ухватившись за последнее слово, потому что, по правде сказать, слушал не слишком внимательно.

— Пегевегнулась в гезультате, — повторил Бруно весьма серьёзным тоном. — А если бы ты когда-нибудь видел, как пегевогачивается гусеница, ты бы знал, что это очень серьёзная штука, и не сидел бы с такой ухмылкой, — и вообще я тебе больше ничего не скажу.

— Нет, в самом деле, Бруно, я вовсе не хотел ухмыляться. Видишь, я опять очень серьёзен.

Но Бруно лишь сложил руки на груди и сказал:

— Только мне не надо этого говогить. Я вижу, как у тебя один глаз поблёскивает — точно как луна.

— Бруно, разве я похож на луну? — удивился я.

— У тебя лицо большое и кгуглое, как луна, — ответил Бруно, задумчиво глядя на меня. — Оно не так ягко сияет, но зато почище.

Я не смог сдержать улыбку.

— Знаешь, Бруно, я ведь умываюсь. А луна никогда не умывается.

— Ну да, не умывается! — воскликнул Бруно. Он наклонился вперёд и добавил торжественным шёпотом: — Лицо у луны всё ггязнее и ггязнее с каждой ночью, пока не становится полностью чёгным. И тогда, когда оно всё ггязное, — вот, — он провёл рукой по собственным розовым щекам, — тогда она умывается.

— И тогда оно снова становится чистым, так, что ли?

— Ну, не в один момент, — сказал Бруно. — Скольким же вещам тебя ещё нужно учить! Она его моет постепенно — только начинает с дгугого края.

К этому времени он уже тихо сидел на мёртвой мыши, скрестив руки на груди, и прополка совершенно не продвигалась. Поэтому я был вынужден сказать ему:

— Делу время — потехе час: никаких разговоров, пока не закончишь эту клумбу.

После этого мы провели несколько минут в тишине, пока я отбирал камешки и искоса поглядывал, как Бруно разбивает сад. Делал он это очень необычно: каждый раз, перед тем как прополоть клумбу, он её измерял, словно боялся, что из-за прополки клумба станет меньше; и один раз, когда клумба оказалась длиннее, чем ему хотелось, он принялся пинать мышь своим крошечным кулачком, восклицая:

— Ну вот! Опять слишком длинная! Почему ты не можешь дегжать хвост пгямо, когда я тебе говогю!..

— Я тебе скажу, что я сделаю, — сообщил мне Бруно полушёпотом, пока мы трудились. — Я достану тебе пгиглашение на коголевский ужин. Я знаю одного из стагших официантов.

Я представил себе это и рассмеялся.

— А разве официанты приглашают гостей? — поинтересовался я.

— Да нет, не ужинать! — поспешно ответил Бруно. — Чтобы помогать, понимаешь? Тебе бы этого хотелось, вегно? Газдавать тагелки и всё такое.

— Ну, это ведь не так приятно, как быть одним из гостей и сидеть за столом, верно?

— Конечно, нет, — ответил Бруно таким тоном, словно ему стало жалко, что я такой невежда, — но ведь если ты даже не сэг какой-нибудь, ты же не думаешь, что тебе позволят сидеть за столом, сам понимаешь.

Я ответил, со всей возможной кротостью, что я этого и не думал, но это единственный вариант участия в ужине, который мне по-настоящему нравится. Тут Бруно тряхнул головой и сказал, довольно обиженным тоном, что я могу поступать как угодно, но он знает многих, кто отдал бы собственные уши, чтобы туда попасть.

— А сам-то ты там когда-нибудь был, Бруно?

— Меня один газ пгиглашали, в пгошлом году, — очень серьезным голосом сообщил Бруно. — Мыть супные тагелки, — нет, я хотел сказать: тагелки для сыга, — это было довольно здогово. Но здоговее всего — это то, что я подал гегцогу Одуванскому бокал сидга!

— Да, это в самом деле здорово! — воскликнул я и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

— Ведь пгавда же? — совершенно искренне спросил Бруно. — Ты знаешь, не каждому выпадает такая счесть!