Месть фортуны. Фартовая любовь

— Шмонали долго! Но не пронюхали! Хату опечатали. Закрыли. Теперь в ней никого нет. Трясли Борьку в лягашке про близнецов. Тот на пирожках попух. Вякнул, что смылись пацаны на поезде, еще зимой. По деревням побираться подались. — С тех пор в город не вернулись. Может, насмерть замерзли где-нибудь. Такое уже бывало с подземными пацанами. Ну, а если живы, по теплу воротятся.

— А лягавые что в ответ?

— Велели, чтоб возникли в ментовку?

— Нет! Сами рисуются. Узнают всякий раз. Без понту сваливают.

— Данилку посеяли?

— Не трясли за него никого. А вот нашу малину секут всюду. Уже сколько хаз сменили! Пасут менты и чекисты. Последние даже к подземке клеились, чтобы про нас пронюхать. Но не обломилось им, не высветила «зелень». Не мылятся подземные к ментам, не кентуются с городскими. Хотя чекисты сколько «уток» подбрасывали. Не клюнули. Пронесло.

— Трудно стало фартовать! — вздохнул стремач.

— А когда легко было? — удивился Сивуч.

— Мне пахан велел вам башли передать. И Задрыге долю! За Короля! От него ей записку привез! И забыл! Надо ж! Вовсе тыква трухлявой стала! — сетовал стремач.

Капка ждала, когда он ее вытащит, подошла к Сивучу, спросила осторожно:

— Ботни, это верняк, что Олег, ну этот хмырь, ботаник — женатый? Или ты Тоське туфту подпустил?

— Стемнил. Чтоб выкинула его из души. И ты за ним не стремачи! Дерьмо он! Нутром чую! Неспроста тут кружит. Поверь!

— Я их целый месяц пасла. Обоих. Все видела и слышала. Ничего сомнительного. Мы их не интересуем! Он даже записку Тоське оставил, про любовь. Опоздал малость.

— Это на твое счастье. Тоська ночами ботает, когда кемарит. Он о ней, и о нас сразу все выведал бы.

— Думаешь, он мент? Подсадка?

— У ментов на это кентеля не хватит. Бери выше!

— Чекист?

— Теперь в очко попала! Коль не могут Черную сову накрыть сами, хотят через вас на нее выйти. И припутать всех…

— Темнишь, дед! Я его сколько закадрить хотела! Не обломился! Если все, как ты трехаешь было, он ко мне стал бы клеиться, а не к Тоське! Она кто для малины? Что может вякнуть «зелень»? — не поверила Капка. И спохватившись, закрыла форточку.

— Тоська не ты. Это любому видно. Она пусть и немного знала о Черной сове, но имела ход в хазу к пахану, и, главное, могла знать про музейную рыжуху. Она им дозарезу нужна. Ради нее эта афера!

— А зачем Тоська? Могли на Митьку выйти! Это и ближе и быстрее! — испугалась собственных выводов Задрыга.

— А, может, на него пытались выходить? Да Шакал менял хазы. Прокол получился. К пахану его уже не пустят стремачи. Да и зачем возникнет к Шакалу, коли свалил в откол? Опять же не надыбает его. А сам пахан в подземку не возникнет. Это верняк! Вот и вышли на Тоську. Ты — ушлая! Не проведешь! Чуть что не глянулось — «перо» в горлянку — и гуляй Вася! Тоська — не ты! Потому ее приглядели. Чтоб риска меньше было.

— Но Тоськи нет уже!

— Теперь другое отчебучат. Иль за тобой увиваться станет этот хмырь!

— Тоську он давно мог закадрить. Зачем ему было тянуть резину?

— Для натуральности. Да и пас он мою хазу. Нутром чую. Каждого пацана! И меня с Лангустом! Стерегись хмыря! Подсадка он!

— Тряхну! Расколю гада! Посмотрим, кто кого попутает! — взяла Капка записку из рук стремача. И прочла написанное пьяной рукой:

— Возникни, Задрыга! Мне не по кайфу без тебя! Кто старое вспомнит, тому — глаз вон! Я жду! Король…

Капка сожгла записку в камине. Она не затронула душу, перестала верить Остапу окончательно. Она даже не злилась на него. И не подумала написать в ответ хотя бы пару слов. _

Капка пришла на полянку, где работал Олег. Шалаш стоял на месте. Его никто не убрал, не раскидал и не сжег. Хотя он явно мешал старику, какой наблюдал за каждой травинкой на поляне.

Задрыге не верилось в слова Сивуча об Олеге. Но проверить еще раз — никогда не лишне. И девчонка решила сменить тактику.

Она убрала со двора чайный столик, предпочтя пить чай в хазе и только со своими. Утром, когда заметила Олега, вышла из дома, вернула записку с объяснением.

— Вы опоздали! Она уехала! — усмехнулась едко и впилась взглядом в его глаза.

— Адрес подскажите, — попросил тихо и полез за ручкой и блокнотом.

— Я не знаю! Мы в разных городах живем, видимся крайне редко.

— Что ж, извините! — опустил Олег голову и поплелся в лес за стариком.

Капка мчалась следом. Ловя всякое слово. Но за весь день Олег даже головы не поднял. Измерял рост трав и цветов, что-то разглядывал под лупой, писал в толстенную тетрадь свои наблюдения и говорил со стариком только о работе.

Задрыге стало неимоверно скучно в соседстве с ними. И обматерив обоих молча, ушла из леса, продрогшая от росы, сырости и молчания.

Колька с Шуриком занимались под наблюдением Лангуста. Учились без промаха забрасывать «кошку» на крышу дома и залезать по тонкой бечевке легко и бесшумно.

Петька одолевал высоченную березу. Он уже не уставал, как раньше, но не укладывался в отведенное время. Запаздывал на две-три минуты с подъемом. Лангуст давал мальчишке немного отдохнуть и снова заставлял подниматься вверх.

Данила учился метать ножи. Раньше у него с этим ничего не получалось. Теперь из трех бросков — два попадания в цель. Но Лангуст недоволен, хмурится. Фартовый не имеет права на промах. Даже на один из сотни. Потому кричит, ругается на парня. Показывает, объясняет еще и еще. Данилка старается изо всех сил. Но нож снова скрутился в полете в спираль и, не достигнув цели, упал, воткнувшись в землю.

— Ну, дубина безголовая! — слышит Капка знакомую брань, самой не так давно доводилось слышать и похуже. Сивуч — не Лангуст. Куда как круче натаскивал «зелень». И кулаков своих при этом не щадил, и пацанов не жалел.

Теперь Сивуч ослаб. Лангуст за ним, как за ребенком, следит. Лечит, кормит, моет, стирает, готовит поесть.

Задрыге помнится, как обрадовался Лангуст ее приезду, оно и понятно, получил передышку от домашних забот.

Да и то признать надо, уставал мужик. Все последние годы на него шестерки «пахали». Сам пальцем не шевелил. Теперь все своими руками делать пришлось. И не только для себя.

Капка, когда вошла в дом, враз приметила, что не сидел Лангуст сложа руки. Все вокруг было чисто вымыто и постирано.