Месть негодяя

— А я думала, вы хотите отдать в нашу спорт-школу своего ребенка, — говорит разочарованно. — Я же детский тренер парусного спорта, а уроки виндсерфинга даю от случая к случаю.

— У меня пока нет детей, — отвечаю, тоже несколько разочаровано. Мне бы хотелось заниматься виндсерфингом у такого тренера.

— Почему? Вам пора…

Ее непосредственность вызывает улыбку.

— Не могу найти человека, — отвечаю, едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.

— Неужели никто не нравится? — искренне удивляется, как будто в жизни так не бывает и все нравятся всем.

— Это я не нравлюсь.

— Не может быть!

— А что далеко за примером ходить, вот, например, вы, Катарина, согласились бы родить мне ребенка? — спрашиваю внезапно.

Вопрос застает ее врасплох. Не удивительно. Такой вопрос от постороннего застал бы врасплох кого угодно. Откровенно говоря, хотя это и мой собственный вопрос, он застает врасплох даже меня — секунду назад я не собирался спрашивать ничего такого.

— У меня есть парень, вообще-то, — наконец, отвечает не слишком решительно.

— Чем он занимается?

— Тоже работает здесь детским инструктором.

— Детским инструктором — это хорошо, значит, детей любит. Наверное, он мечтает, чтобы вы родили ему малыша? Вы такая красивая, у вас должны получиться красивые дети.

— Не спрашивала…

— Так пойдите прямо сейчас и спросите!

— У него сегодня выходной. Знаете, вообще-то мы никогда не говорили ни о чем таком.

— Тем более.

По тому, как она смотрит на меня, понимаю, не может определиться — относиться к моим словам серьезно или как к шутке. Поэтому улыбается, но взгляд остается серьезным. Я тоже так поступаю в подобных ситуациях, поэтому сохраняю на лице серьезность, но глазами улыбаюсь…

— И что делать, если он скажет, что не хочет от меня детей? — спрашивает не уверенно.

— Сэкономите время! Вам нужен человек, с которым у вас будет перспектива. Разумеется, надо жить сегодняшним днем и все такое… Особенно, пока молод и здоров. Но если заранее знаешь, что впереди тупик — жить сегодняшним днем бессмысленно! Вы не обращали внимание, как красиво выглядят уходящие за дверь люди? Если хотите сохранить красоту и силу, время от времени уходите и не оборачивайтесь. Я, например, научился радоваться, если вдруг обнаруживаю, что уперся лбом в стену или загнан в угол. Главное, вовремя нащупать щеколду и рвануть настежь дверь… Короче, вот мой номер телефона, если когда-нибудь наберете, буду рад… — отрываю от сценария внушительный клочок, размашисто пишу местный номер мобильного.

Катарина уходит озадаченная. Через минуту меня грызет совесть — а что если она расстанется с парнем и будет несчастной?! Ненавижу приносить несчастья и причинять боль. А если не расстанется, если, наоборот, я помог? Он скажет, что любит и хочет ребенка, и через девять месяцев мир получит еще одного маленького яхтсмена или яхтсменку, или просто чудесную кроху, стремительно растущий комочек тепла — это же здорово! А может, дело не в Катарине? Может, подсознательно я снова и снова пытаюсь проверить себя? Если пройдут еще годы, а я никого так и не встречу, никого, с кем хотелось бы прожить рука об руку до глубокой старости и умереть в один день и час, и, возможно, даже секунду — что тогда? Готов ли я спуститься с небес и покорно принять земные стереотипы, согласно которым, если в сорок у тебя все еще нет семьи, значит, с тобой что-то не так!.. Готов ли я сделать слепой и отчаянный шаг навстречу только потому, что кто-то в этот момент будет готов сделать такой же шаг навстречу мне?

Раньше рожали непредсказуемо. Шли походными шеренгами из Рима на восток, скрипели на ухабах истории тяжелыми повозками, груженными боевыми доспехами, хлебом и вином, завоевывали новые земли, открывали миры. И любили, любили, любили в пути. Не задумываясь, хорошо ли, и что будет завтра.

Опасность умереть в бою рождает правильное отношение к любви. Привычная сытость делает сердце вялым. Кровь густеет, печень гниет, как зубы чревоугодника, и жажда жизни проявляет себя, как вера в бога — увы, слишком поздно, когда врачи беспомощно разводят руками, а близкие, если они есть, обреченно тоскуют и украдкой трут слезящиеся глаза… Чтобы быть сильным и не разучиться любить, мужчина должен иногда уходить на войну. Или хотя бы придумать себе войну, свою войну, в которой есть только он и его враг. Бывает, враг — это тоже он. Воевать с собой трудно — редко у кого получается быть беспощадным. Но если все же вступил на этот путь, однажды обязательно получишь в награду полные легкие радости…

…На верхней палубе прогулочного кораблика под брезентовым навесом накрыт стол. На мангале жарятся шашлыки. На столе нарезка — сыр, колбаса, соленая рыба, хлеб. Вокруг стола с рюмками в руках «пасутся» рослые спортивные парни… Я ненавижу их, ненавижу всю их воровскую породу, привыкшую красиво жить за счет других. Талантливые и не талантливые фильмы, книги и песни в последние годы зачем-то приучили нас презирать ментов, а этих окружили ореолом романтики, сделали из них героев. Но мне по душе другие герои, чье время, увы, прошло. Но, может быть, еще наступит снова.

Я в первый раз играю с Глазковым, раньше мы не работали вместе. Когда утром в вагончике проходили текст, все получалось. А сейчас он как будто не слышит меня, как будто за моей спиной зрительный зал мест на семьсот. Хочется крикнуть ему: «Паша, ау! Я здесь!» Может, и ему со мной неудобно? Или испытывает потребность в дистанции, чтобы от сцены к сцене ее сокращать? Или это потому, что во второй съемочный день все вокруг кажутся посторонними, и это создает эффект театра, а Паша — активно «практикующий» театральный актер. Мы с ним сейчас как будто играем в жмурки и оба водим — тыркаемся на ощупь с вытянутыми вперед руками, зовем друг друга, шарахаемся, пытаемся кричать. Хотя, порою, чтобы услышать и быть услышанным, требуется лишь шепот…

В лесной могиле под дождем…

Под дулами пистолетов Глазков копает могилу. Главный мрачно пьет водку, облокотившись о крышку багажника черного БМВ, что с легкой руки нескольких талантливых парней превратился сначала в красивый символ эпохи, а потом в набивший оскомину штамп. Красивые символы почти всегда превращаются в штампы — рано или поздно. И в этом, по-моему, слабое место любого символизма.

— Не убивайте его! — кричу. — Филипп удачу приносит! Его еще в институте все называли везунчиком…

Ужасно смешно, по-моему, когда кого-то всерьез называют везунчиком, а этот кто-то на заднем плане размашисто орудует лопатой, роет себе могилу… Особенно, если это Филипп, с этим своим вертикальным чубчиком, похожим на козырек бейсболки.

— Какая, к черту, удача? Ты посмотри на него, Родион! — резонно негодует Главный. — Не дай бог, нам с тобой такую удачу!

— Зачем убивать? — упорствую. — Отдай его под мое начало, отработает в Тирасполе… Чего стоят несчастные десять тысяч долларов, что на нем висят, в сравнении с кучей лаве, что я с его помощью для тебя заработаю?

Практичный ум Главного мгновенно принимает решение:

— Ты прав, Родион. Эй, братва, расстрела не будет. Поехали!

Бросает Филиппу недопитую бутылку водки, садится в БМВ, машина с пробуксовкой срывается с места, разбрызгивая лесную грязь. А мы остаемся в лесу, в свежей могиле. Начинается дождь. Он игрушечный, как и казнь — нас обильно поливают рассеянной струей воды из брандспойта специально вызванной для этого из города пожарной машины. Пьем из горла игрушечную водку, орем от восторга, что оба живы, обнимаемся, танцуем под игрушечным дождем и изо всех сил стараемся сами не быть игрушечными.