Месть негодяя

Володя заказывает безалкогольное пиво, а я — пятьдесят грамм виски и виноградный сок. Когда закончится мой виски, незаметно буду доливать сок и пить, как виски.

— Я не пью алкоголь уже лет двенадцать, — говорит мне Володя. — Я так привык к безалкогольному пиву, что как будто немного пьянею.

«А я так привык жить один, что уже не замечаю одиночества, и порой устаю от общения с самим собой, — думаю. — Общение с самим собой бывает таким утомительным! Приходится отдыхать от себя с людьми…»

— Яна, ты сегодня не пьешь? — вдруг замечает Виталий.

— Я вообще не пью, — отвечает Яна и мило хлопает ресницами.

— На кого похожа Яна? — загадывает загадку Володя. — На какую американскую актрису?

Над столом повисает нетерпеливое молчание. То ли хотят поскорее узнать ответ, то ли надеются, что после ответа сразу прозвучит тост и можно будет, наконец, снова выпить.

«Как хорошо вот так сидеть со стаканом виски, болтать о пустяках и знать, что работа получается… — думаю, наблюдая, как мои новые друзья интересно молчат и интересно жуют закуску, и интересно тискают в пальцах стаканы со спиртным… — Красивые, интересные, талантливые люди. Мне опять повезло!»

— На Анжелину Джоли, — не дождавшись ответа, сообщает Володя.

— Что-то есть, — соглашается Виталий и впивается зубами в крупный кусок сырокопченой колбасы.

— На Джоли? Да, бросьте, господа, ничуть не похожа! — бурно возражает Бонч, вытягивая из глубокой тарелки с овощным салатом широкополый зеленый лист. — Яна, а ты когда-нибудь пила водку?

Он спрашивает с такой смысловой нагрузкой, как будто от того, пила Яна водку или нет, зависит — похожа она на губастую американскую секс-диву или нет.

— Да, конечно, — не моргнув глазом, отвечает Яна.

— Тогда ты обязательно должна сегодня выпить водку, — настаивает Виталий. — Такой повод, у вас закончилась первая неделя тяжелейших съемок!

— Конечно, вы правы! — энергично соглашается Яна.

Мгновенно приносят большой запотевший графин.

— У Яны такое выражение глаз всегда — не поймешь, с нами она или куда-то мысленно перенеслась, — замечает Володя.

«Это распространено среди актеров и актрис, — думаю. — Человек, сказавший, что в актеры идут закомплексованные, отчасти прав. Некоторые стесняются быть самими собой и находиться здесь и сейчас. Им легче мысленно отсутствовать, прятаться и что-то изображать. Пробиться к ним, настоящим, очень трудно».

— Ну, так что, Яна, мы пьем? — наседает Бонч, тянется к Яниной рюмке колбой с рукотворным портвейном.

— Нет-нет, не сегодня! — Яна неловко хлопает ресницами и даже как будто краснеет. Как у нее получается краснеть? Сыграть это почти невозможно. И, тем не менее, мне кажется, она играет. Я всю неделю наблюдаю за Яной. И чем дольше наблюдаю, тем очевидней — ускользающая девушка. Все время прячется, каждую секунду меняет маски, придуманные на ходу. Вот это импровизация! Тому, кто к ней привяжется, не позавидуешь — большую часть времени он будет искать в Яне Яну, ту, которую он полюбил. И не находить. И недоумевать, куда же она делась, ведь была же, была, черт возьми, он точно это знает! Такой и надо делать Наталью — ускользающей! Только так и можно оправдать, почему два серьезных мужчины, многое повидавших и через многое прошедших, всю жизнь борются из-за этой женщины, поставив на кон дружбу, богатство, власть… Если это вытащить на экран, может получиться гениальная главная женская роль!

— Знаешь, Виталик, нам очень повезло с актерами, — говорит Бонч, с каждым глотком коктейля заметно добрея.

— А нам с режиссерами и продюсерами! — тут же мило вставляет Яна, незаметно отодвинув рюмку с водкой подальше от себя.

— Вчера мы сняли шикарную сцену! — вспоминает Володя. — Она уже смонтирована. Толпа пытается взять приступом банк. На экране как будто документальные кадры 90-х. Чтобы оправдать ссадины в последующих сценах, Алексей так здорово отыграл удары из толпы! Но я бы на твоем месте, Леш, поберег голосовые связки. По сценарию тебе приходится много кричать и напрягаться — работай на репетициях вполноги…

— Вы женаты, Алексей? — спрашивает подруга Виталия Наталья. — А дети есть? А в театре работаете?

— Я тоже заканчивал актерский, — говорит Бонч. — Но я не смог работать в театре. Интриги и болото — не мое! Ушел в режиссуру.

Рассказываю, что актерское образование у меня второе, сначала окончил журфак.

— А чем занимался после журфака? — спрашивает Бонч.

Не люблю публично вспоминать прошлое. Отношусь к моему прошлому, как к заповеднику, вход в который разрешен только мне, да и то лишь на Новый год, Пасху и День Победы. Но сейчас мне хочется рассказать.

— Работал за рубежом военными корреспондентом и переводчиком. Создал в Москве одно из первых совместных предприятий. Торговал просроченным итальянским соком и контрабандным рисом, снимал рекламные ролики… Романтическое было время, кстати! После первых проданных фур мы с товарищем купили с выставки спортивный Ягуар — кабриолет. Это был первый новый Ягуар — кабриолет в Москве. С трудом договорились с дилером — они должны были вернуть выставочный образец в Англию. До закрытия выставки оставалось два дня. И мы по очереди дежурили на стенде, следили, чтобы наш автомобиль не сломали, не порезали ножиком брезентовую крышу, не написали на гламурном глянцевом боку какое-нибудь очередное восхваление России (У нас ведь национальная традиция — любить родину за счет кого-то)… Видели бы вы нас на этой машине! Помню, едем по Кутузовскому, а по тротуару дефилируют две роскошные стрекозы — короткие юбки, облегающие пестрые майки, голые загорелые пупки… Мы притормаживаем, включаем на всю улицу Барри Уайта и делаем вид, что не обращаем на них внимания. Красавицы долго улыбались, безуспешно строили глазки, а потом вдруг сорвали с себя маечки, стали, размахивать над головой, как флагами и танцевали, танцевали, танцевали под Барри Уайта, энергично вертя узкими бедрами и звонко стуча каблучками по мостовой… Потом мы на этой машине поехали в Стамбул. В Одессе проспали паром — паромы тогда ходили два раза в неделю — и решили ехать по суше. Прорвались через границу, где пропускают только румын и молдаван, да и то раз в сто лет. Три года я жил в Турции, делал бизнес. Когда случились неприятности, уходил через грузовой порт. А одного моего товарища, как Филиппа, заставили копать себе могилу в лесу. Только его собирались не расстрелять, а повесить. А сначала изображали, что отрезают по локоть руку. Десантным штык ножом с зазубринами, знаете? Его же собственным штык ножом с личными инициалами. Они ему кожу этими зазубринами рвали. Запугивали. Ломали, в общем.

— За что? — спросил Виталий.

— Денег был должен много.

— Мне тоже приставляли пистолет к голове, — помолчав, сказал Бонч.

— И мне, — вдруг сказал Володя, как будто только что вспомнил.

— И мне, — сказала Яна.

Мы переглянулись, удивленно посмотрели на Яну.

Яна снова сыграла, что покраснела:

— Ну, да, а что?

— А тебе-то чего? — удивился Виталий.

— Так…

— Повезло нашему поколению, — сказал Бонч. — Повидали разные времена. Есть, с чем сравнить. Умеем ориентироваться. И ценить жизнь. Когда я учился в киношколе в Польше, у большинства студентов главной темой творчества был суицид. У них там сытая благополучная жизнь. Им не о чем снимать кино… За что тебе приставляли к голове пистолет, Яна?

Яна молчит, хлопает ресницами.

— Может, Яна, ты все же выпьешь с нами? — снова спрашивает Виталий.

— Нет, спасибо, в другой раз, правда. И ко мне сегодня должны из Москвы прилететь.

— Кто у тебя там прилетает? — заинтересовался Володя. — Кто бы ни прилетел, приглашай к нам за стол.

У Яны звонит телефон, она торопливо отходит поговорить. Через минуту возвращается попрощаться.

Виталий и Наташа провожают ее до дороги.

Вернувшись, Виталий рассказывает несколько еврейских анекдотов. Я люблю еврейские анекдоты, потому что они часто похожи на притчу. А притча — мой любимый жанр.

Виталий стрижен коротко, как я. И постоянно улыбается. Всего пару раз за весь вечер он забывал о необходимости улыбаться. Тогда его взгляд становился холодным и пустым, как если бы ему когда-то годами молотком ломали пальцы, как Родиону в восьмой серии, и при этом твердили в лицо: «Ты верил в торжество добра и справедливости? Ну, так получи, еврей!»

С Наташей они нежны и как-то трепетны что ли. Она весь вечер обнимает его, поглаживает по спине, по лысеющей макушке, заглядывает в глаза. Как будто знает, что этот вечно смеющийся зрелый человек может в любой момент соскочить с катушек, и готова сразу его утешить. Ее рука все время у него на плече. А он обнимает ее и гладит. Это так непривычно видеть. Обычно взрослые россияне так себя не ведут в публичных местах. А жаль.