Месть нерукотворная
Шрифт:
«Вот и всегда она так, — подумала Ольга. — Сначала о других думает, а потом уж о себе. Работает ведь все равно как мужик. Ничуть не меньше, а наравне с Дмитрием. Доходы, конечно, у них просто огромные. Да и вкладывают сколько в прииск! Все окружающие просто диву даются. С другой стороны — недаром же слава по всему Уралу давно идет о том, как хозяева жизнь простых старателей на Айдырле обустроили. Лучших мастеров не только со всего Оренбуржья собрать у себя сумели. Да не обманом, как некоторые. А заботой о простых людях прежде всего. И домики для них новенькие, современные в поселке построили. И свет там есть, и вода, и тепло. А школу какую для старательских детей отгрохали, а сад для малышей, а клуб для развлечений всяких? Работай только, как нужно, а все остальное за тебя давно уже продумали и решили. Вот это, что называется, по-нашему, по-уральски. Не так, как многие сибиряки-выжиги. За копейку удавятся, лишь бы не досталась она их работникам. А уж о семьях простых старателей, приносящих им несметную прибыль, об их житье-бытье позаботиться — упаси Господь. Вот и бастует у них работный люд, и бежит туда,
— Ольга! — обратилась опять Мария к сестре. — А я ведь нашу икону к тебе привезла. Решила, понимаешь ли, пусть у тебя она лучше побудет. Что-то страшно мне за нее вдруг стало. Подумала, мало ли что может случиться? Я ведь уезжаю достаточно часто. Вот скоро опять придется по делам в Москву ехать. Да и Дмитрию надо новое оборудование прикупить в Германии. А слух о нашем Спасе, сама знаешь, давно идет по Уралу. Кто знает, что может произойти за это время? Лихих ведь людей сейчас много в наших местах бродит. Не ровен час, позарятся, унесут, потом ищи ветра в поле. Так мне станет спокойнее гораздо, знаешь. И главное, сохранней наше основное семейное добро будет. Поэтому я хорошенько подумала и в конце концов решила поступить именно так. Ты, надеюсь, не против? Помнишь, сестренка, наше семейное предание? Конечно, помнишь. Но уж наберись терпения, будь добра, я еще раз тебе напомню. Утаил эту икону наш пращур от смутьяна и убивца Емельки Пугачева. Схоронил дома, у родных, за что жизнью и поплатился. Сколь ни искал ее догадавшийся о причине пропажи злодей Емельян, сколько душ ни загубил — считай всю станицу нашу казачью тогда кровью залил, но так и не нашел изображения святого лика, которое пращур спрятал так, что ни в жизнь никому чужому не найти. А семью-то предка нашего, помнишь, наверное, тоже икона спасла. Вот и передается у нас, у Писаревых, сама знаешь, из поколения в поколение завет: беречь ее, заступницу, как зеницу ока. Пуще жизни своей беречь. Пропадет — искать! Найти во что бы то ни стало. Обязательно икона объявится. Напомнит о себе, даст весточку. Но и всегда помнить при этом, коли что неправедное сделаешь, икона тоже сразу даст знать об этом… Такое, Оленька, надо помнить всегда, не забывать. Вот и в Орске цыганка, помнишь, что тебе тогда говорила? Не напрасно ведь. Не правда ли, дорогая моя?
— Твоя правда, Маша.
В комнату входил только что приехавший Василий Васильевич, и сестры прекратили разговор на эту тему.
ГЛАВА 6
Роковое свидание
Свое слово Вогез действительно умел держать при любых обстоятельствах. Знал бы разве его иначе еще с юности весь Союз — шестая часть суши, как человека делового, надежного, твердого, умевшего в любой, даже самой, казалось бы, безвыходной ситуации, в том числе угрожавшей его собственной жизни, непременно выполнять все свои обещания.
«Вряд ли», — ответил он мысленно сам себе, весьма довольный найденной неожиданно формулой. Другое дело, он конечно же, как и все смертные, не всегда торопился с выполнением взятых на себя обязательств. Но помнил о них постоянно.
«Как же так получилось, — стал мучительно вспоминать Вогез, — что в нынешнем случае изменил своей многодесятилетней практике, своему обычаю? Почему не сей раз, забыв все и обо всем, вдруг перешагнул через самого себя, задумал наступить на горло собственной песне? Зачем решился продать эту мучавшую, особенно по ночам, святую икону с прожигающими насквозь, как гиперболоид инженера Гарина, глазами Иисуса? С какой стати не поверил своему внутреннему голосу, подсказывавшему совершенно другое решение, иное поведение? Его, Вогеза, поведение, связанное с запечатленным древним художником, устремленным, может быть, даже в космос, а возможно, и в загробный мир, и черным, как вечность, взором вседержителя? Что мешало тому, чтобы святой лик оставался на даче в Жуковке? Прошло бы достаточно времени, а потом открылся бы да и вернул хозяевам. Причем досконально проверив, на самом ли деле они таковыми являются или, может быть, это, как всегда, „лажа“?»
«Неужели я такой жадный? Неужели жаба заглушила во мне рассудок? — подумал он, ругая и проклиная себя одновременно. — Ведь все знают, я всегда был выше этого, считая, что деньги — пыль, мусор. Потому и держал за кадык тысячи тех, кто не мог, а может, и не пытался преодолеть этот барьер, крысятничал, врал, выкручивался, лицемерил…»
Нет, сутягой, стяжателем Вогез не был никогда и не будет. Кто так о нем подумает, дня не проживет. Это знают сегодня если не все люди из его окружения, то очень многие, и даже далеко за пределами этого круга.
«Тогда что же? Что же толкнуло меня на все это? Нечистая сила какая-то, что ли? Дьявольщина настоящая…
Опять Албанец? — молнией мелькнула в голове Вогеза заставившая содрогнуться, давно мучавшая его мысль. До этого он гнал ее от себя, а вот только теперь осознал истинную ее ценность и правоту. — Лишь бы не опоздать, сделать правильные выводы для себя, а там хоть трава не расти. Будь, что будет.
Да, именно Албанец вначале уговорил меня на эту встречу, а потом сам же и сказал, чтобы я не верил в сказки о фамильной иконе и бабушкиных ценностях. А как не верить? Ведь как только привез ее к себе на дачу, в тот же день по совершенно странному обстоятельству попал на прием к известной в Москве гадалке, которая снимала порчу, сглаз, предсказывала будущее и творила многие чудеса, о которых слухи ходили самые невероятные. Это тебе не Чумак какой-нибудь, не аферистка, как люди сказывали. Вот чудо-то и произошло. А так бы ни за что не поверил.
Юрка-Альбинос, — вспомнил Вогез, — мнительный, боязливый до ужаса человек, что называется, буквально затащил
к ней за компанию. Что поведала и что предрекла эта похожая то ли на старую цыганку, то ли на старую еврейку с измученными полиартритом крючковатыми пальцами обеих рук женщина, Вогез не забывал с той минуты, как пообщался с ней, ни на миг.Надо же, — вспоминал он, зримо представляя ту темную, пропахшую свечным запахом комнату, горящую свечу на застланном зеленой бархатной скатертью большом круглом столе и разбросанную вверх мастью колоду карт на секретере рядом, — гадалка обратилась вначале не к Альбиносу, который с ней договаривался, и тем более неплохо отбашлял предсказательнице, а ко мне. Именно почему-то ко мне, хотя я и стоял в стороне и вообще не собирался, чтобы мою судьбу кто-либо предсказывал ни по картам, ни по руке, ни каким другим способом. Просто интересно было хоть раз „живьем“ посмотреть, как все это делается. И вот, на тебе, посмотрел от души. Чертовщина настоящая получилась, по-другому и не скажешь».
Вначале, — Вогез помнил все до мельчайших деталей, — гадалка, обратившись к нему, спросила, есть ли у него в доме икона. А когда узнала, что есть, уверенно, твердо, может быть, даже резко, не сказала, а, считай, приказала:
— Верни Спаса на место. Торопись. Успеешь, тогда все у тебя и твоих детей будет нормально и спокойно. Если не успеешь, тогда пеняй на себя.
Вот и все предсказание. Дальше внимания на Вогеза она не обращала совсем, занимаясь Альбиносом по самое некуда. По полной, можно сказать, программе. А где место этой иконы? Куда он должен Спаса вернуть? Так и не сообщила. Может, в новый храм Христа Спасителя? Может, еще куда, поди-ка узнай или угадай? Как тут не поверить в сказки, а может, и в были.
Тут Вогез неожиданно вспомнил, что ювелир Емелька, рассматривая икону на его даче, сказал, что у древнего творения такого класса наверняка должен быть свой храм. Что воссозданный на месте бассейна Москва архитектором Зурабом Церетели огромный храм Христа Спасителя — не место для такой иконы. В свое время, говорил он, прежний, стоявший на том же месте у нынешней «Кропоткинской», расписывали и оформляли далеко не художники первой руки, а исключительно богомазы. Лишь им одним под силу было выполнить огромный, особенно по тем временам, объем работ. Такой огромный народно-государственный заказ, деньги на который собирали, можно сказать, ходя с шапкой по кругу. А вот штучные, авторские произведения иконописной живописи, а тем более такого высочайшего класса и ценности, как эта икона Спаса Нерукотворного, кисти, по всей видимости, неизвестного византийского творца, обычно хранились в других, специально им посвященных обителях. Как, впрочем, и все талантливые произведения на библейские сюжеты и те же иконы, созданные Суриковым, Васнецовым и многими другими выдающимися отечественными и зарубежными мастерами. Это теперь, после Емелькиной короткой лекции, Вогез, легко запоминавший такого рода истории, знал абсолютно точно.
«Не исключено, что таким местом для Спаса и был тот самый храм близ Яузы, где из-за него и замочили бедного коротышку-священника, пусть земля ему будет пухом», — подумал Вогез, вскоре напрочь отогнав от себя эту шальную, отвратительную мысль, не имевшую никакого отношения к его ближайшим и далеко идущим планам.
— Этого еще мне не хватало, — пробурчал он себе под нос, с ужасом представляя, как вместе с Албанцем, Альбиносом, Котярой, Гарсоном, Юджином Вепсом и многими другими дружками и братанами возвращает на прежнее место то, что было добыто таким трудом, потом, кровью, да и найдено-то благодаря многим годам непрерывного поиска. Его самого, конечно, прежде всего, да и многих других корешей, из которых уж иных давно нет на белом свете, в частности, и из-за этого поиска, начало коему было положено совсем молодым Вогезом в далеком и жарком Ташкенте. После того как вернувшийся вскоре после войны из немецкого плена его спившийся спустя некоторое время сосед Соломонов рассказал некую историю про клад и спрятанные картины родственника царя.
«Того и гляди, после подобного сообщения ребятишек может даже инфаркт хватануть, прежде всего, конечно, Юрку Альбиноса, который давно руки потирает в ожидании „лаве“», — саркастически улыбнувшись, подумал Вогез.
И что, все это забыть? Всю многолетнюю работу? Тем более когда она выполнена? Все коту под хвост, что ли? «Нет, так не пойдет. Не по-нашему это будет, не по-советски. С другой стороны, а если гадалка права, на кой ляд мне еще новые неприятности, да и семье ни к чему они вовсе, и так натерпелись из-за меня за свою жизнь. Во всем этом какая-то нечистая сила чувствуется, которая выше человеческой воли и разума. И ведет она меня почему-то совсем не туда, куда я сам хочу. Раньше, помнится, она же толкнула меня, как угорелого, на эти поиски. А теперь, после того как все нашел и забрал, совсем в другую сторону. Удивительно даже. Ну да ладно, как решил, так и сделаю. Загоню этого Спаса через красноярского ювелира за рубеж, от греха подальше. Может, к тому же повезет и денег на отправку через кордон уйдет значительно меньше, чем подумал вначале. Может, сотней тысяч баксов вполне обойдусь, а то испугался, насчитал „сорок бочек арестантов“! Тогда все будет в полном порядке. С этими „бабульками“ и там, за бугром, хотя бы на время поселиться можно. Но лучше все же здесь, у нас. Вложить в какое-нибудь прибыльное предприятие, ребята подмогнут, в первый раз, что ли? Да и жить себе потом спокойно, припеваючи у себя на Рублевке. Посоветуюсь, конечно, с друганами для проформы, может, что и подскажут. А то, может, и отдать икону бабе, с которой на днях говорил на эту тему? Может, и взаправду именно у нее место этого Спаса? А если верну, замолю ли все свои прегрешения перед Господом? Или все это сказки? Кто его знает! Пожалуй, лучше все же загоню. Так всем понятней и теплей от полученных за это денег будет. Наверное, так все же будет лучше всем? А может, и не лучше?»