Месть по-французски

Слуги удалились в свои комнаты. Тавернер отправился искать своего хозяина, хоть и заявил, что просто идет прогуляться. Жаклин как потерянная бродила по палаццо. Была уже полночь, когда она поднялась наверх. Дом был тих и безлюден. Миновав свою маленькую комнатку, она направилась в спальню Николаса. Тонкая свеча в ее руке давала мало света, и она поставила ее на столик у двери и огляделась в поисках канделябра.

— Оставь так, — донесся до нее из темноты голос Николаса.

От облегчения Жаклин чуть не заплакала. Закрыв дверь, она прислонилась к ней. Было очень темно, и она с трудом разглядела, что он стоит у окна, глядя в звездную ночь.

— Ты тут давно? — спросила она.

Николас повернулся, и Жаклин увидела, что на губах у него вновь играет холодная насмешливая улыбка, которую она надеялась больше не увидеть.

— Недавно. Он мертв.

Жаклин изумленно уставилась на него:

— Кто?

— Рексхэм. Я рассчитался за тебя, моя дорогая. Теперь хотелось бы знать, кто рассчитается за тебя со мной…

— Ты его убил?!

— А ты могла сомневаться в этом? — Он резко взмахнул рукой. — Я ведь умею убивать. Хотя на этот раз сам себя превзошел — два человека меньше чем за месяц. Но не волнуйся, это была честная дуэль с массой свидетелей. Нас никто не будет с позором изгонять из Венеции.

Жаклин услышала в его голосе отчаяние и вдруг поняла: ее бессердечный, полусумасшедший Блэкторн вновь стал человеком. Подойдя к нему, она приподнялась на цыпочки, взяла его лицо в ладони и прошептала:

— О Николас, мне так жаль…

— Жаль? Почему же? Еще одна смерть от моей руки мало что меняет. А если кто-то и заслуживал смерти, то это Рексхэм. Ты лишь одна из его многочисленных жертв, не первая и не последняя. Он заслужил именно такую смерть: лежа в своей крови и моля о великодушии.

— О боже! — прошептала она, обнимая его за шею. — Николас…

Он резко отстранил ее.

— Извини, но я не в том настроении, — сказал он с горьким смехом. — И вообще, я сейчас не гожусь в компанию. Я продержался сколько мог, но развлечения Венеции не для меня. Я освобождаю тебя от своего присутствия.

Жаклин схватила его за руку.

— Николас, я люблю тебя!

— Не надо! — резко бросил он, но руки не отнял. — Как же ты не понимаешь?! Ведь я постоянно доказываю тебе: я чудовище, я не стою любви, вообще не стою ничего…

— Я люблю тебя! — повторила она, обвив себя обеими его руками и все теснее прижимаясь к нему. — Я люблю тебя…

Внезапно он издал какой-то странный звук и опустил голову на ее плечо. Жаклин почувствовала, что его пронизывает дрожь, и прижала к себе его голову, как прижимала бы раненого ребенка, как прижимала бы утерянного брата. Подняв голову, она прижала свои губы к его. Когда Николас начал целовать ее, она не сопротивлялась — наоборот, сама начала расстегивать пуговицы на его рубашке, а потом стащила ее с плеч. Жаклин нашла небольшой шрам, который оставил ее нож, и приникла к нему губами. Она целовала его плечи, его по-мужски плотные сосцы, его живот — и, наконец, прижалась губами к бугру под бриджами.

— Нет, Жаклин! О бог мой, да, да… — еле выговорил он, не в силах больше сдерживать себя.

Она сорвала с него одежду. Его кожа была гладкой и горячей. Она хотела его, нуждалась в нем! Следуя инстинкту, она опустилась перед ним на колени и взяла его трепещущую плоть в рот.

Николас вцепился ей в плечи и опять застонал, не в силах более сдерживать себя. Потом поднял ее, и, обхватив его ногами, она стала двигаться в такт с ним, дрожа от наслаждения. Их тела покрывал пот, и внутри нее что-то вдруг взорвалось, и тело, казалось, разлетелось на миллион кусков. Она услышала его крик, крик восторга и наслаждения, и, не отрывая своих губ от него, все впитывала и впитывала в себя его семя.

Николас умудрился каким-то образом донести ее до кровати. Жаклин лежала рядом с ним и чувствовала, что ей страшно, как никогда в жизни. Он как будто бы выпил ее до конца: ее волю, силу, гнев. Она существовала теперь только вместе с ним, для него. Она баюкала его в своих объятиях, гладила и целовала его спутанные волосы, плакала и чувствовала, как ее слезы мешаются с его слезами.

Это был сон, мечта, идиллия. Они проводили в спальне целые дни, лаская друг друга с горячностью и страстью, любовью и нежностью. Они занимались любовью в кровати, на полу, на столе, в ванной. Стоя, сидя, лежа. Он не мог насытиться ею, вновь и вновь погружаясь в ее тело. Она не могла насытиться им.

Жаклин понимала, что когда-то этому придет конец. Прошлое настигнет ее рано или поздно. Перед ее затуманенным взором стояла сцена в доме мадам Клод, когда мужчины устроили на нее аукцион. Рексхэм победил, но ведь остальные тоже запомнили ее. И Николасу придется убить их. Ее не волновало, что погибнет несколько развратных мужчин. Но мысль о том, что может погибнуть один, самый беспутный, убивала ее.

Она всегда считала его таким сильным, таким хладнокровным, неподвластным каким бы то ни было эмоциям, кроме собственного гнева. Но теперь гнев и желание отомстить исчезли. Красивый молодой человек, которого она когда-то так любила, был снова здесь, вместе с ней, но с ней же был и ее мучитель. Все слилось воедино. Негодяй, предатель, потерянная душа, романтический юноша — все это был он, и он нуждался в ее любви больше, чем понимал это сам! Ей хотелось одарить его этой любовью, убаюкать на своей груди, успокоить его измученную душу. Она хотела стать для него возлюбленной, матерью, другом и ребенком. Но Жаклин знала: ее присутствие в его жизни окончательно уничтожит его — завершит то, к чему он так долго стремился и чего так долго избегал.

Им оставалось недолго быть вместе, и тем драгоценнее становились эти мгновения. Утро они обычно проводили в постели. Солнце играло на их телах, и Николас пытался научить ее всяким пикантным штучкам, а она изо всех сил колотила его кулачками, поняв правила игры. Днем он иногда уговаривал ее прокатиться в гондоле и безжалостно высмеивал до тех пор, пока кожа ее не начинала приобретать зеленоватый оттенок. Тогда он приказывал гондольеру остановиться и потом на руках нес ее домой. Жаклин еще больше укачивало от этого, но она молчала.

Вечерами, поужинав под звездами холодным цыпленком, они танцевали. Николас напевал старинные английские мелодии, а она вновь училась танцевать вальс.

Ночью, если Николас не мог заснуть, она баюкала его в своих объятиях, и он все рассказывал ей о своем прошлом, о своих неблаговидных поступках, о своей вине перед ней, перед людьми, перед самим собой. Он рассказывал ей о женщинах, которых погубил, о состояниях, которые наживал и терял, о бездумной погоне за удовольствиями и о том, что он хотел бы забыть. Больше всего он хотел забыть о том, как предал юную пятнадцатилетнюю француженку со светящимися от любви глазами…

Жаклин выслушивала все. И все равно его любила. Она была воспитана в церковном представлении о том, что исповедь очищает душу. Пожалуй, в случае с Николасом это было именно так. Исповедуясь ей, он снимал груз со своей души. Он теперь мог смотреть ей в глаза и улыбаться без всякой насмешки. Он научился даже смеяться.

Однако все это лишь укрепляло Жаклин в принятом решении. Она должна оставить его. У нее нет выбора. Конечно, когда она исчезнет, это приведет его в ярость. Но останется хотя бы маленький шанс, что он найдет кого-нибудь еще, кого-то достойного любви, и тогда груз былой вины навсегда покинет его.