Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах

Соломон Исакович съездил в центр, на улицу, где жил прежде. Там в одном из министерских домов у него был знакомый лифтер, и Соломон Исакович надеялся разузнать у него насчет работы по этой части. На месте он своего знакомого не застал, а когда разыскал его дома, тот сказал ему, что лифты теперь пошли все автоматические, лифтеров мало где держат, а если и есть сотрудник в подъезде, то Соломону Исаковичу на такое место с его анкетой рассчитывать нечего. Зато он посоветовал Соломону Исаковичу поехать на хлебозавод, где, по слухам, нужен был сторож.

На хлебозаводе место было временное, пока не вернется попавший в какую-то передрягу постоянный сторож, и зарплата ничтожная. Соломон Исакович догадывался, что постоянный сторож, знавший на заводе все ходы и выходы, на зарплату внимания не обращал. К нему и самому подошел как-то один из грузчиков, глубоко пьяный, но незлой мужик. Соломон Исакович, тщательно следивший за каждым своим шагом, приготовился было к неприятному разговору, но грузчик постоял рядом, посмотрел молча на Соломона Исаковича, вздохнул, пробормотал: «Э, куда!» — и пошел по своим делам.

За те недели, что Соломон Исакович проработал на хлебозаводе, он успел-таки взять у них справку. С этой справкой он сразу пошел в домоуправление. Девушка долго молча смотрела на справку, затем отложила ее в сторону и занялась следующим посетителем. Соломон Исакович стоял сбоку от окошечка, повторяя про себя, что дело его чистое, что бояться ему нечего и надо спокойно ждать. Но девушка, разговаривая с очередным посетителем, время от времени клала руку на его справку, как бы припечатывая ее к столу, и Соломону Исаковичу становилось все более не по себе. Он уже начал жалеть, что затеял всю эту историю, зубы хоть и плохо, но служили, ему захотелось тихонько повернуться и уйти, но справка его лежала, придавленная твердой рукой девушки, и оставить ее значило бы нарываться на неизбежные новые осложнения.

Наконец у окошечка никого не осталось. Девушка встала, собрала со своего стола домовые книги и начала расставлять их по полкам. Из внутренней двери к ней подошел управдом, заговорил с нею, она кивала, отвечала ему, улыбалась и выглядела совсем как человек. Соломон Исакович откашлялся и сказал:

— Будьте добры, мою справку.

Девушка и управдом обменялись еще несколькими словами, а затем оба одновременно уставились на Соломона Исаковича.

— Я просил у вас справку, — повторил Соломон Исакович.

— Подождать не можете? — почти в один голос спросили девушка и управдом.

— Я жду уже больше часа, — ответил Соломон Исакович.

— Всю душу он мне, всю душу вымотал своими справками, — с чувством сказала девушка.

— Куда? — сказал управдом.

— Куда для предъявления? — спросила девушка.

— В поликлинику.

— Ну чего, дай ему справку, — равнодушно сказал управдом.

Девушка негромко сказала ему что-то.

Управдом мельком взглянул на Соломона Исаковича и сплюнул на пол:

— И пускай катится, а тебе чего.

Девушка села за свой стол, вложила копирку в книжечку бланков.

— Справку с места работы, — сказала она отрывисто.

— Вот же она, я вам ее давно дал.

— Я вас не спрашиваю, когда вы мне ее дали. Фамилия, имя, отчество? Адрес? Место работы?

Управдом стоял за ее спиной и смотрел. Девушка выхватила домовую книгу с полки, проверила прописку Соломона Исаковича, со стуком открыла коробку с печатью.

— Ничего, Клава, не нервничай, — сказал управдом. — Пускай попользуется напоследок, полечится на дармовщинку.

— Полечится? — Клава пришлепнула печать и рванула бумажку из книжечки. — Я бы их полечила…

Соломон Исакович договорился с соседями из нижней квартиры, что будет сидеть с их детьми до возвращения родителей с работы. Детей было двое, мальчик семи лет и девочка девяти, оба приходили из школы рано. Деньги и тут были очень небольшие, но зато не надо было никуда ездить, и, кроме того, ему приятно было иметь дело с детьми.

Первые несколько дней Соломон Исакович поджидал их у них дома, разогревал им обед, пытался заставить делать домашние задания. Но дети томились в тесной квартире, рвались на улицу, а родители умоляли Соломона Исаковича их туда не пускать, и однажды, не зная, что придумать для их развлечения, Соломон Исакович привел их к себе. Хотя в квартире у него не было ровным счетом ничего интересного, с этого дня они начали проводить у него все свободное время, приходили к нему прямо из школы, и вечером ему с трудом удавалось выгнать их домой.

Приманкой служила сама квартира, а вернее, ее единственная комната, большая и совершенно пустая. В первый день дети остановились на пороге этого дивно пустого, ничем не забитого пространства, как зачарованные, а потом словно сошли с ума, скача, валяясь по полу, ползая на коленях и визжа в приливе чувств. Соломон Исакович раз и навсегда позволил им делать там, что они хотят, и звук этих неслыханных слов: «абсолютно все, что хотите», — произвел на них магическое действие. Они без капризов ели, что он им давал, безропотно делали уроки на кухонном столе, затем исчезали за дверью комнаты — и Соломон Исакович знал, что до вечера может быть спокоен.

В присутствии детей он не заглядывал в комнату, не проверял, что они там делают и что туда приносят, не велел им убирать за собой и не требовал чистоты. Изредка из комнаты доносились вопли — дети дрались. Соломон Исакович выжидал минуту-другую, если вопли не прекращались, стучал в стену и громко говорил:

— В чем дело?

Обычно этого было достаточно, вопли переходили в сдавленное пыхтение; если накал страстей был слишком велик, он подходил к закрытой двери и распоряжался:

— Оба сюда!

Они выкатывались в прихожую, жалуясь друг на друга и требуя, чтобы он их рассудил. Соломон Исакович, не слушая жалоб, загонял их в ванную, быстро обтирал им разгоряченные лица мокрым холодным полотенцем, приглаживал волосы и отпускал.

Дети были избалованные, замученные не столько родительской любовью, сколько животным страхом за их физическое благополучие, приученные к бесконечным запретам и ограничениям, которые были неизбежны в тесной, убогой обстановке их жизни и преодолевались только слезами, криками, отказом от еды и болезнями. Их родители завидовали той легкости, с которой Соломон Исакович управлялся с детьми, и, как он догадывался, не раз обсуждали его в присутствии детей.

— Конечно, — сказала ему однажды девочка, сидя за столом в кухне и поджидая, пока разогреются котлеты, — ты можешь себе позволить не обставлять квартиру, не то что другие.

— Да? — сказал Соломон Исакович.

— Ты в своей комнате купался, — вставил мальчик. — Всю квартиру нам в прошлом году испохабил.

— Потому что, — продолжала девочка, не обращая внимания на брата, — ты все равно скоро отсюда уедешь.

— Почему ты так думаешь? — спросил Соломон Исакович.

— Папе управдом сказал. И очень хорошо, что ты уедешь, по крайней мере, квартира достанется порядочным людям.