Место для журавля

– Я побуду несколько месяцев и помогу, - согласилась Дар.
– Но не дольше второго декабря. И не целуй меня так часто - мне непривычны земные ласки.

– Я с ума сойду!
– Алешин сел на край кровати.
– Ты, девочка, невозможная фантазерка. Может, вернемся на землю? Хочешь, я расскажу о тебе? Зовут тебя, значит, Дар. Фамилия и отчество? Скажем так: Климова. Дар Сергеевна. Среднеспециальное образование. Скажем, библиотекарь. Приехала из Пскова или Воронежа. Похоже?

– Пусть будет так, - согласилась Дар и прикоснулась к нему легкой рукой.
– Если тебе удобно, пусть будет так.

– Смешно!
– покачал головой Алешин.
– Послушать тебя, так все нарочно. Услышала, пришла... утешила. Все по заданию института?

Дар не заметила насмешки, ответила вполне серьезно:

– Нет, что ты. Я все сама! Никто в институте не знает... А наша близость... Понимаешь, раз я почувствовала твою душу, значит, мы чем-то близки. Это странно. Вечная разобщенность, невозможность полного слияния индивидуальностей...

Алешин закрыл рот Дар поцелуем, затем тихо попросил:

– Давай прекратим этот разговор. Мне он неприятен. Наука есть наука, пусть и умозрительная, а жизнь есть жизнь. Я философ и не люблю вымышленных миров. Давай просто, без всяких там сказок...

Дар долго молчала, вздохнула, соглашаясь:

– Ты, наверное, прав. Нельзя соединять несоединимое. Меня тоже так учили. Но я никогда не верила... Пожалуй, лучше оставаться извне или полностью подчиниться чужому миру, раствориться в нем. Я подумаю милый. Если ты так хочешь, я подумаю.

Посланец прибыл точно в назначенное время.

Это был маленький седой старичок в горбатом пальто и заячьей шапке. Не вытерев ног и даже не поздоровавшись, он прошел в комнату, сел в кресло. Шапку Посланец положил на колени, всем своим видом показывая, что разговор будет коротким.

– Сегодня шестое декабря, - недовольным тоном сообщил он.
– Что вы себе думаете? Мы и так перерасходовали здесь уйму энергии. Если каждый...

– Переход строить не придется, - перебила его Дар.
– Я остаюсь на Земле.

– В каком смысле?
– опешил старичок.

– В прямом. Я полюбила человека. То есть объект исследования.

Старичок пожал плечами, откинулся в кресле.

– Час от часу не легче, - проворчал он.
– Теоретически, конечно, возможно. По институту было несколько случаев... И все-таки не понимаю: как можно полюбить дикаря?!

– Он не дикарь, - возразила Дар.
– Напротив, крупный ученый, философ. С ним интересно.

– Бывает, - вяло кивнул Посланец и достал блокнот.
– На сколько продлить ваш въезд? Учтите: плотская любовь всего лишь подобие Великого Слияния. Вам придется потом долго очищать душу. Если вы остаетесь, эксперимент переходит в ведомство отдела эмоций. Полгода вам хватит за глаза.

Дар покраснела, досадливо повела плечом.

– Вы не поняли. Я остаюсь насовсем.

Посланец от неожиданности даже привстал. Заячья шапка упала на пол.

– Девочка моя, - сказал он, беря Дар за руку и вглядываясь в ее глаза.
– Вы, наверное, больны. Я сейчас исследую вашу психику и постараюсь помочь. Вы не ведаете, что творите.

– Да нет же!
– Дар высвободилась.
– Я все обдумала. Это не по мне отрешенно наблюдать, экспериментировать... Люди близки нам. Чтобы их познать, надо с ними жить. Стать такими же, как они.

– Это невозможно, - жестко возразил Посланец.

– Разницу в развитии, в ступенях мировосприятия нельзя ни уничтожить, ни проигнорировать. Как бы вы, девочка, ни пытались раствориться в этом мире, вы всегда останетесь инородным телом. Дело не в знаниях: их можно приобрести, передать. Вы будете постоянно ощущать разность духовных потенциалов. Это убьет вас.

– Я привыкну, - возразила Дар.
– Лучше дать счастье одному умному землянину, чем гадать о судьбах всей цивилизации людей. Кроме того, Геннадий самостоятельно нащупал интересные космологические закономерности, я исподволь помогу ему осознать их.

– Но не такой же ценой!
– вскричал Посланец, забыв земную форму вежливого обращения.
– Ты же все потеряешь! Семьсот-восемьсот лет нашей жизни - это по земным меркам бессмертие. Затем биоформа. Ты глянь на меня, глянь! На эту мерзкую, полумертвую плоть. Но ведь я вернусь в ГИДЗ и стану опять молодым, практически всемогущим. Ты же, приняв их жизнь, через тридцать-сорок лет разрушишься, превратишься в тлен. У тебя заберут все, девочка моя, даже крылья. Останется память и запрет вспоминать. И это самое страшное... Когда ты поймешь всю глубину несоответствия, когда осознаешь бессмысленность жертвы...

Дар заплакала.

– Не надо пугать меня, - тихо попросила она.
– Я не хочу быть богом холодным и равнодушным. По-видимому, мне досталось чересчур отзывчивое сердце, а здесь столько беды и невежества. Не надо меня пугать. Мне самой страшно. Но я знаю: раньше и у нас, и здесь, на Земле, сильные всегда шли на помощь к слабым, гордые помогали малодушным повзрослеть. Нас учили: добро должно быть активным. Значит, надо рисковать и жертвовать. Мы разучились жертвовать.

– Есть разные жертвы, девочка моя, - грустно сказал Посланец, поднимаясь из кресла.
– Необходимые и, как бы тебе сказать... восторженные. За которыми, кроме порыва и благих намерений, ничего нет.

Посланец подобрал шапку и из умного, властного собеседника вновь превратился в седого старичка в горбатом пальто. Он снова перешел на "вы".

– Мне жаль вас, - сказал он, глядя на богатые "королевские" обои. Живите как знаете. Но я попытаюсь уговорить руководство института не выпускать вас из виду, не принимать всерьез вашу жертву и ваше отречение.

Посланец впервые за время разговора скептически улыбнулся.

– Может, мы еще и заберем вас. Когда произойдет полное отторжение. Может, удастся. А пока - прощайте.

Он зажег глаза в зеленом спектре, что на универсальном галактическом языке означало пожелание удачи, шагнул на середину комнаты и растворился в воздухе.

Дар несколько минут тупо разглядывала обои, пока не спохватилась: в дверь настойчиво звонили. Два длинных, три коротких. Значит, Геннадий не один, а с гостем.

Аспирант Овчаренко заходил к ним почти каждую субботу. Обворожительно улыбаясь Дар, еще в прихожей незаметным движением доставал из "дипломата" бутылку пива.

– Знаю, знаю, Дар Сергеевна, - говорил он, полупряча бутылку за спину.
– Вы презираете огненную воду. Но нам, хилым интеллигентам третьего поколения, и так почти недоступны пороки. Нам запрещают, но мы философы...