Метаметафора

Мы утратили человеческий смысл своих знаний. Я предлагаю вернуть утраченное, взглянув на небо глазами древних, включившись в игру. Игра называется Метакод.

«На бездонных глубинах духа, где человек перестает быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества... катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритми¬ческие колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир» (А.Блок).

В «подстройке» человека и космоса поэт не просто настройщик рояля, а композитор, музыкант —вот что до сих пор еще не осознано в должной мере.

«Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно... Но он пишет стихами, то есть приводит в гармонию слова и Звуки, потому что он — сын гармонии, Поэт...

Хаос есть первобытное, стихийное, безначальное; кос¬мос — устроенная гармония...

Поэт — сын гармонии. Три дела возложены на него: во-первых — освободить звуки из родной безначальной сти¬хии, в которой они пребывают; во-вторых, привести эти звуки в гармонию; в третьих — внести эту гармонию во внешний мир».

Наша цивилизация и культура оказались слишком робки перед такими прозрениями. Блок, Белый, Хлебников несли нам космическую весть, но мы заткнули уши и зажмурили глаза. Ныне космос поэтов топят в литературоведческих терминах: символизм, футуризм, имажинизм, акмеизм — какая бездна за всеми этими «измами». Разве в них дело? Небо спустилось на землю и заговорило поэтическим го¬лосом.

На исходе XX столетия, космические прозре¬ния поэтов облеклись в блестящие звездные латы совре¬менной космологии. Они надежно защищены формулами и числами от тупости, невежества и непонимания, но мне ближе та хрупкость и донкихотская уязвимость, даже незащищенность поэтического слова, с какой предстало оно перед читателями тогда, в космической наготе и не¬винности, как Адам и Ева перед богом до первого пре¬грешения.

Когда в нашей печати наконец-то с двадцатилетним опозданием появились снимки радужной ауры излучений вокруг тела, я понял, что означает древняя фраза: «одеялся светом, яко ризою», понял, что парча и дорогие каменья — лишь имитация этого космического одеяния. Вспомнил я и древнее предание о том, что Адам и Ева были в раю не просто наги, а в окружении ослепительного света, который потом угас, отчего и понадобилась одежда.

Академик В. П. Казначеев так пишет о сиянии, исходя¬щем от «живого вещества»: «Диапазон сверхслабого излу¬чения живых организмов лежит на границе между инфра¬красной и ультрафиолетовой областью». Как раз у этой границы наше земное зрение отказывает, зато поэтическое космическое око видело это излучение всегда.

Об этом опять же поведал А. Блок:

«Миры, предстоящие взору в свете лучезарного меча, становятся все более зовущими; уже из глубины их несутся щемящие музыкальные звуки, призывы, шепоты, почти слова. Вместе с тем они начинают окрашиваться (здесь возникает первое глубокое знание о цветах); наконец, преобладающим является тот цвет, который мне проще всего назвать пурпурно-лиловым (хотя это название, может быть, не вполне точно). Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно — и пронзает сердце. Уже начинает сквозить лицо среди небес¬ных роз... некто внезапно пересекает золотую нить зацве¬тающих чудес; лезвие лучезарного луча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. Миры, которые были пронизаны его золотым светом, теряют пурпурный оттенок; как сквозь сорванную плотину, врывается сине-лиловый мировой су¬мрак (лучшее изображение всех этих цветов у Врубеля...). Золотой луч погас, лиловые миры хлынули в сердце. Океан — мое сердце».

«Цен¬ность этих исканий состоит в том, что они-то и обнару¬живают с очевидностью объективность и реальность «тех миров»... все миры, которые мы посещали, и все события, В которых происходящее вовсе не суть «наши представле¬ния».

Все напрасно, никто не поверил. А ведь Блок сказал прямо и недвусмысленно. Послушаем его еще раз, ведь великий поэт убеждает нас: «Реальность, описанная мною,— единственная, которая для меня дает смысл жизни... Либо существуют те миры, либо нет. Для тех, кто скажет «нет», мы останемся просто «так себе декадентами», сочинителя¬ми невиданных ощущений... За себя лично я могу сказать, что у меня если и была когда-нибудь, то окончательно пропала охота убеждать кого-либо в существовании того, что находится выше и дальше меня».

Люди разговаривают светом, хотя я сам не знаю, как это происходит. Я сказал бы об этом так:

Дирижер бабочки

Тянет ввысь нити,

Он то отражается,

То пылает.

Бабочка зеркальна,

И он зеркален;

Кто кого поймает,

Никто не знает.

Дирижер бабочки

Стал как кокон:

В каждой паутинке

Его сиянье.

Бабочка то падает, то летает,

Дирижер то тянется, то сияет.

Дирижер бабочки

Стал округлым,

Он теряет тень между

Средней Вегой,

Он роняет пульт

Посредине бездны,

Он исходит светом, исходит тенью.

Будущее будет посередине

В бабочке сияющей, среброликой,

В падающем дальше,

Чем можно падать,

В ищущем полете

В средине птицы.

(К.К. 1989)

Буквы метакода – созвездия. Даже и не буквы, а иероглифы. Догадались об этом давно, но расшифровка подзатянулась.

Пусть мчитесь вы, как я, покорны мигу,

Рабы, как я, мне прирожденных числ,

Но лишь взгляну на огненную книгу,

Не численный я в ней читаю смысл.

В венцах, лучах, алмазах, как калифы,

Излишние средь жалких нужд земных,

Незыблемой мечты иероглифы,

Вы говорите: «Вечность мы, ты миг.

Нам нет числа. Напрасно мыслью жадной

Ты думы вечной догоняешь тень;

Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный

К тебе просился беззакатный день.

Вот почему, когда дышать так трудно,

Тебе отрадно так поднять чело

С лица земли, где все темно и скудно,

К нам, в нашу глубь, где пышно и светло».

(А. Фет)

«Иероглифы звезд» в отличие от букв бесконечно много¬значны. Вот почему я испытываю почти физическую тошноту от популярных ныне разного рода астральных трактатов. В них однозначность, невыносимая для поэти¬ческого слуха.