Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..

'Час от часу не легче, - действительно пора завязывать... или уже поздно?.. Вот она - белая горячка, во всей, блин, красе - дожил, с чёртом лясы точу', - пытался ещё раз сам от себя безуспешно скрыть страшную догадку Володя от чего обескураженный организм его стал вновь обильно выделять пот, но уже на нервной, около истерической почве.

– Да не переживайте вы так раньше времени: я уже сказал, что недуг о котором вы так малодушно подумали про себя и страх которого пытаетесь безуспешно скрыть от меня может произойти, если только пить без меры продолжите. Так что свыкнитесь с тем, что всё это никакой не сон и не болезнь. И не тешьте себя напрасно бессмысленными иллюзорными надеждами, - словно доктор успокаивающе молвил голос, дав окончательно и бесповоротно понять Володе, что сделанный им вывод о том, что голос незнакомца исходит именно от некоего, пока невидимого им чёрта, носящего его имя наоборот.

'То есть, вы и вправду что ли чёрт?' - обречённо и скорее не произвольно вырвался из Уклейкина импульс вопрошающей мысли, падающий со скоростью света в бездну отчаянья и с бесконечно малой вероятностью, но, всё же каким-то чудом надеясь услышать отрицательный ответ.

– Нет в кривду! Опять двадцать пять! Не разочаровывайте меня снова, прям какой-то Фома не верующий, - послышались первые нотки раздражения в стальном голосе, весьма убедительно доказывающем, что он принадлежит именно чёрту.
– С вами, русскими, совершенно невыносимо работать: вечно вы начинаете во всём сомневаться и копаться пока сами себя и окружающих не изведёте до полного изнеможения. То ли дело Европа, а ещё лучше - Америка - одна приятность дело иметь: лишних вопросов не задают, что не скажешь им, сразу верят, - продолжал он, добавив тембр упоительной мечтательности, словно вспоминал о лучших годах своей жизни...
– Впрочем, ближе к делу, - тут же резко одёрнул голос сам себя по причине дефицита времени.
– Так вот, Владимир Николаевич, поскольку, вы, чертыхались всю жизнь сверх меры, то я по роду своей деятельности и явился, дабы предупредить, что если и впредь будете этим злоупотреблять, то большие неприятности в самом ближайшем будущем вам гарантированы.

'То есть вы хотите сказать, что ко всякому сквернословящему человеку чёрт, что ль являться должен? В таком разе вы, наверное, с грузчиков и прапорщиков вообще никогда не слезаете?' - то ли от безысходности, то ли по причине, разом схлынувшего от него вдруг страха в связи постепенным выхода из оцепенения, съязвил, Вова. Он вновь вошёл в редкое, но весьма глубокое русло своего вспыльчивого характера, прорывавшегося в подобных ситуациях наружу мощным фонтанирующим гейзером.

– Во-первых, - я ничего и никому не должен. Во-вторых, - это вы, люди, решили, что чёрт - ругательное слово. Но, согласитесь, любезнейший Владимир Николаевич, что это лишь дело вкуса и привычки, ибо, стоит дать вам любое иное имя для хулы, - вы также будете поносить им всё и вся. И, наконец, - не ко всем мы являемся, а только к тем, кто перебрал опредёлённый лимит упоминания нас по любому поводу в строгом соответствии со своим социальным статусом. Последнее, кстати, сродни одному известному среди верующих Ему людей изречению: не поминай всуе Имя... далее я, надеюсь, вы, как человек начитанный и, не атеистический, - знаете, - жестко, как по стеклу железом, резанул голос.

'Ну, допустим, что всё, что вы мне тут нагородили, правда. Дальше то что?! Мне и так хреново, что хуже уж и некуда...', - несколько устало и вызывающе мысленно ответил Уклейкин.

– Опять 'допустим'! Да что же это такое! Всё! Больше в Россию, а тем более в Москву - ни хвостом, ни копытом: достали эти пьянствующие полу интеллигенты!
– еще более раздражаясь, повышая чугунный голос, извергнул на Уклейкина поток искреннего возмущения фантомный чёрт. 'Этот вызов отработаю, а потом - шиш с маслом: начальству всё равно - оно вечное, а у меня нервы не железные', - уже про себя в расстройстве чувств добавил он.
– Зря вы так, Володя, пренебрежительно к нам, чертям, в моём лице относитесь, мы ж не ангелы какие - и осерчать можем, ежели что не так, не по-нашему. Вы что ж думаете мне охота с вами тут нервы мотать, у меня, знаете ли, своих забот хватает. А насчёт 'хреново', как вы изволили выразиться, со всей ответственностью замечу, что хуже, чем есть, - уж поверьте мне - всегда есть куда худшее положение, - попытался было поставить на место постепенно приходящего в себя Уклейкина некто, назвавший себя чёртом.

Но было уже поздно. Вова, словно двигатель самого мощного в мире русского истребителя 'Су-35' завёлся с пол оборота и со свойственной ему прямотой, скоростью, неуязвимостью, безупречно маневрируя логикой, был неудержим и по-хорошему дерзок:

'Ну, так и убирались бы восвояси, к своей чертовой матери раз дел полно. Ещё пугает...
– глюк похмельный... Я вот, блин, до сих пор не уверен - жив или мёртв, а ты уже весь мозг мой выел!'

– Ну, знаете ли, это переходит все разумные границы приличия. Мало того, что вы, даже не соизволили, извинится за то, что своим частым поминанием нас по поводу и без - вынудили меня, бросив всё, явиться согласно инструкции к вам же на разбор полётов для вынесения должного предупреждения, так и постоянно меня перебиваете и фактически хамите. Из чего я заключаю, что вы, батенька, ко всему ещё и не воспитаны, как следует! А ещё коренной москвич, корреспондент, писатель-неудачник - позор! Теперь я не удивлён тому, что вы в таком разе сочиняете у себя в газетке! А потом, главное, удивляются: от чего это культурный уровень населения упал ниже плинтуса... Мы, что с вами на брудершафт пили, что бы на 'ты' переходить?! Впрочем, изволь - может так до тебя, Вова, быстрее дойдет, во что ты можешь вляпаться, если сию минуту не захочешь по-хорошему договориться!..

'А по-хорошему, это как?! Душу, что ли заложить?! Читали, знаем: нас на мякине не проведёшь, тёртые калачи!' - ощетинившись, парировал нравоучительную реплику чёрта Уклейкин, вконец вымотанный полу телепатическим диалогом и минувшими сутками, твердо, про себя решив, как можно скорее прервать бессмысленную неопределённость своего положения и к тому же задетый за живое упоминанием о своей никчёмной работе в газете.

– Ну, всё! Моё терпение лопнуло! Значит так... Вова Уклейкин. Дабы впредь, ты, нас, чертей, лишний раз не поминал, - то будешь, как и все подобные тебе постоянно иметь в грядущем дополнительные по жизни проблемы со сто процентной вероятностью! И не прервётся чреда неудач твоих до тех пор, пока не осознаешь вину свою и не покаешься любому из нас в содеянном ругательстве. Можешь и заочно: лишний раз видеть тебя - много чести! И запомни, щелкопер: мы, черти, - не особливо гордые, но уважение к себе имеем, и считаться с этим заставим любого, а уж тебя, неврастеника, тем паче!..

– Да пошёл ты, к едрене фени! Дожили, блин! Мало того, что всякие залётные, да ещё, похоже, виртуальные чёрти угрожают, так они ещё и морали читают!
– вдруг, впервые за сутки глухим и хриплым полу басом, с горем пополам прорезался Володин голос.
– Тоже мне пророк рогатый, людей честных пугать вздумал. Сейчас я только глаза как-нибудь открою и покажу тебе, нечисть, где раки всё же зимуют!
– уже близким к своему нормальному тембру голосом продолжал угрожать он голосу.
– Господи! Да я ж крещённый!
– вдруг осенило Уклейкина.
– Ну, теперь точно вешайся бесовское отродье!!!
– победоносно вскрикнул он, и вслепую, превозмогая боль, рукою окрестил место, из которого предположительно исходили угрозы.

'Ну, ну! Попомнишь ты ещё меня...', - последнее, что уловили слуховые рецепторы Вовы перед тем, когда он, наконец, вновь осознанно узрел свет Божий.

Но, со злостью и даже неким остервенением собрав в кулак остатки сил, естественным путём отвёрзши свои опухшие веки, пристально и гневно щурясь, с нескрываемым удивлением вместо предполагаемого и ненавистного чёрта, Вова разглядел сидящего напротив него за столом своего лучшего друга детства - Серёгу Крючкова, который с превеликим удовольствием неспешно потягивал свежее пиво и с пристрастием разбирал на косточки огромную астраханскую воблу.

Глава 2

– Ну, слава Богу, очнулся! Я тебя, мил дружок, битый час дожидаюсь! Ты чего же это, на звонки не отвечаешь, оглох что ли? Хорошо Петрович дома, а то и податься не куда: всех наших обзвонил - штабелями отлёживаются и никто не в курсе, - где ты, - чуть укоризненно, но искренне радуясь пробуждению друга, улыбнулся Серёга.
– Ты чего мобильник посеял?

– Похоже...- печально огляделся Уклейкин, - чёрт его знает, куда я его девал... как теперь работать - у меня ж там все контакты...

– Ладно... не грусти, найдётся пропажа - не иголка, - утешал друга Крючков, с явным не терпением переходя к главной, по его мнению, теме. - Лучше скажи, Джордано Бруно из Лефортово: ты хоть помнишь, что вчера учудил на моей свадьбе...красавец! Где у тебя зеркало-то? Впрочем: ну его к дьяволу - лучше тебе себя не видеть...

– Да вроде помню... местами, - виновато буркнул Вова, одновременно озираясь по сторонам, будто ещё кого-то жадно искал взглядом, - извини, сорвался... ты ж знаешь - характер ни к чёрту, - нарочито отчётливо и с ударением на последнем слове пытался оправдаться Уклейкин.

– А я всегда говорил тебе, Володька, - закусывай и меньше спорь с молодёжью, сам же знаешь какие они нынче деревянные, одно слово - пепси-кольное поколение. Эх... знал бы ты, как потом Светкина мамаша меня пилила! И это в первый-то день брака! Что же потом-то будет?
– теперь я понимаю, отчего столько анекдотов про тёщ. Одно утешает, что у них такие дочки-цветочки. Кстати, вот прими и вкушай: тут пирожки, салаты, бутерброды всякие: супружница моя собрала, - не без гордости заявил Крючков.
– Говорит, мол, отнеси это всё бузотёру Уклейкину: пусть подкрепится, какой-никакой, а - твой лучший друг, кто ему сердечному ещё поможет, один одинёшенек. А я про себя молчу - хихикаю: "ему сейчас, болезному, пивка да чекушу, а не чай с ватрушкой". Вот по дороге и зацепил микстур соответствующих: глянь, натюрморт какой, - Петров-Водкин - отдыхает.