Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..

Действительно, на небольшом журнальном столике находчивый и верный друг полукругом расположил с десяток бутылок Жигулёвского, а внутри его, как стела, возвышалась запотевшая со слезой 0,7 литровая 'Завалинка' по бокам которой, как гордые, стройные и бесстрастные, караульные, стояли, преломляя собой свет в радужный спектр, две хрустальные 50-ти граммовые стопочки. Чуть ближе к переднему фронту столика, как бы замыкая стеклянную часть композиции, величаво и даже солидно, но также симметрично, разместилась пузатая пара полулитровых пивных кружек, одна из которых была на половину отпита автором сервировки. Обрамляла же всё это импровизированное произведение угарного андеграунда, вышеупомянутая и паровозиком разложенная, оставшаяся со свадьбы часть дорогой снеди. Наконец, венцом шедевра, явился янтарно-жёлтый лимончик, как штандарт, искусно прикреплённый надрезом к пробке 'Завалинки', невольно притягивающий своей вызывающей пестротой даже абсолютно равнодушный взгляд убеждённого трезвенника.

Вообще, Крючков ещё с детства любил устраивать разнообразные эффектные штуки и если вначале 'карьеры' он это делал нарочно, что бы привлечь к себе, таким образом, внимание окружающих, то со временем он настолько с этим свыкся, что практически любое будничное действо его непроизвольно становилось неким маленьким произведением 'искусства'.

– Нда... впечатляет, - впервые за сутки неловко улыбнулся Володя, глядя на журнальный столик и едва сдерживая мгновенно и обильно выделившуюся слюну, несмотря на пересохшее, как обезвоженный арык в пустыне, горло. - Ты, это...Серёга, прости меня, если, я там разбил чего или поломал: с гонорара верну, если Сатановский не задержит. Ну, и спасибо, конечно, что зашёл - ты настоящий друг... 'не то, что некоторые...', - подражая ослику Иа из чудесного советского мультфильма про Винни-Пуха, снова грустно буркнул Уклейкин.

– Ладно, - проехали, чуть смутился Крючков.
– Все живы, здоровы и, слава Богу. А посуда...
– да хрен с ней, как говорится, - на счастье. На то и свадьба - будет хоть что вспомнить. Давай-ка лучше, дружище, присаживайся и похмеляйся, а то на тебя смотреть больно.

Уклейкин, словно на выросших крыльях, не смотря на очевидные физические и душевные травмы и изрядный упадок сил, помятой бабочкой всё же относительно ловко вспорхнул к столу и в два огромных глотка опустошил бутылку прохладного "Жигулевского". И впервые за сутки, он тут же всем существом своим почувствовал блаженствующее облегчение, ибо буквально каждая клеточка его организма, получив, наконец, долгожданную толику необходимого вспоможения, впитав его, налилась энергией возрождения. Глаза Вовы, не смотря на известные физические препятствия, излучали ту редкую, ничем не поддельную радость вновь обретённого счастья бытия, что если бы, случайно оказавшийся рядом, фотограф запечатлел, сей ракурс, то оное произведение, несомненно, заняло бы достойнейшее место в мировой галерее искусств, как шедевр сурового реализма начала XXI века России.

Но, увы, человечество так никогда и не оценит по достоинству несостоявшийся уникальный снимок Уклейкина, как некий собирательный образ короткого, пусть отчасти и мнимого, счастья весомой части наших соотечественников всё чаще попадавших в затягивающую трясину житейских неприятностей в те непростые смутные времена перемен.

– Слушай, Вов, а ты это кого во сне так поносил, почти по матушке?
– прервал затянувшуюся паузу Крючков.

– Да, я, откровенно говоря, и сам толком не понял, - вновь растерянно и напряжённо ответил Уклейкин, непроизвольно озираясь по сторонам, - ерунда какая-то снилась: представляешь, чёрт какой-то явился и давай мне морали читать да стращать за то, что я, мол, чертыхаюсь много.

– Что есть, то есть - это он, верно, подметил - есть за тобой такой грешок. А чёрт-то страшенный был или так себе... как, клоун ряженый, у Гоголя в 'Вечерах на хуторе...'?
– попытался подзадорить друга Крючков.

– Да я его и не видел вовсе, но голос такой натуральный был: ну прям как... у тебя сейчас: ты их, что коллекционируешь - 'страшенных' или ещё каких?!
– беззлобно фыркнул, Володя на друга, слегка обидевшись.

– Да будет тебе дуться. Уж и пошутить нельзя. С кем не бывает. Мне однажды, после Светкиного дня рождения - помнишь, когда люстру разбили, изображая пьяных Карлсонов, - вообще приснилось, что я в лотерее миллион выиграю. Да всё так явно привиделось, что на утро, не смотря на почти такое же как у тебя похмелье, побежал с дрожащими руками билеты покупать. Ладно бы ещё на свои бабки, так ещё у всех подряд денег занял... идиот, блин, малахольный! И, что ты думаешь?..

– пролетел как фанера над Парижем, даже рубля не выиграл: веришь ли, с месяц отойти не мог - аж трясло со злости на себя - до сих пор до соплей обидно: как последний дурак на какой-то сон повёлся... Так что с тех пор, во всякие знамения, якобы вещие сны и прочую ерунду - окончательно не верю и тебе не советую, плюнь и забудь, если не хочешь по собственной глупости иметь неприятности.

– Ишь ты, - занятно, хоть рассказ пиши, - снова непроизвольно, но абсолютно без тени насмешки и тепло улыбнулся Уклейкин поучительной истории товарища. - Гм... теперь понятно, отчего ты всю зиму как в воду опущенный ходил - стыдно, стало быть, было; мог бы и поделится горюшком - глядишь и полегчало бы - я ж тебе, Крючков, всё-таки друг, а не налоговый инспектор. Впрочем, после такого количества выпитого - всё что угодно приснится.

– Это точно...
– тяжело вздохнул Серёга, с немым упрёком глядя на стоящие перед носом бутылки с алкоголем.
– Кстати, - впрочем, тут же оживился он, - знаешь, сколько мы вчера на свадьбе осушили?
– очумеешь! Я специально прикинул с утра от нечего делать. Так вот: если брать только водку, то, на всех включая баб по 1,5 (полтора) литра на нос вышло: во как гульнули!..

– Ну и чему тут, хвастаться, - вдруг нахмурился Уклейкин, - видишь в итоге, куда всё выливается, - вновь угрюмо и натужно выдавил он из себя печально-покаянные слова, стыдливо указывая перстом на свои полыхающие заливным багрянцем веки.

– Опять захандрил...
– участливо забеспокоился Крючков, продолжая подбадривать Володю.
– Зря, дружище, - на то и свадьба: вон у Петьки Лоханкина - вообще, как оказалось, челюсть треснула и то ничего - радуется, что, мол, могло быть и хуже - учись философскому взгляду на прозу жизни. Кстати, не твоя ли работа?

– Да брось ты, и так тошно... там такая куча мала была, что чёрт ногу сломит, я вон тоже, как видишь, что светофор отсвечиваю, - досадливо бросил Уклейкин, невольно вновь осмотревшись по углам комнаты.

– Ну, ладно, давай по стопочке, а то одним пивом реально здоровье не поправишь, да и через пол часика мне надо к дому двигать. Сам понимаешь: я теперь человек семейный - особо не загуляешь как прежде: как там говаривал старик Сент-Экзюпери: нет, мол, в мире совершенства...
– как прав... лётчик... как прав...

Они выпили. Помолчали. Крючков закурил, глядя на друга как, опытный доктор, на несчастного пациента. А Вова, тем временем буквально всеми фибрами души, ощущал вторую живительную волну, накатившую на организм с новой, упругою целительной силой, которая тщательно вымывала из его внутренностей не тронутые свежим пивом остатки изгаженных токсикозом шлаков. Мозг Уклейкина ещё более взбодрился.

– Ну, как? Прижилось?
– весело спросил Серёга, видя, как его товарищ на глазах преображался из раздавленного вчерашним катком обстоятельств субъекта во вполне узнаваемую человеческую особь.

– Не то слово, - бальзам. Спасибо тебе, дружище, ещё раз - выручил. А то я и не знал что делать: сам, видишь, еле двигаюсь, а если ещё и Петрович заначку из моего холодильника сцедил, то думал всё - каюк, до магазина не доползу.

– Не стоит благодарностей - ты меня больше выручал. Я ж тебе сто раз по гроб обязан. Помнишь, например, как в седьмом классе, когда за тиристорами для цветомузыки на свалку радиозавода лазили в Чертаново, меня хламом завалило, и ты до ночи меня выковыривал?!..

– Да уж угораздило тебя тогда по самое некуда: я уж думал, если, дотемна не успею, то придётся за помощью звать. А кого?
– кругом ни души: один сторож и тот в хлам в будке валяется.

– А я то, как натерпелся, аж, пардон, чуть не обмочился со страху, едва не помер - хорошо не песком, а радио платами всякими бракованными засыпало, хоть колются и режутся, собаки, да всё ж воздух проходит.

Друзья вновь замолчали, ибо на каждого вдруг нахлынули, те яркие и светлые, более уже неповторимые, а потому никогда не забываемые воспоминания детства, которые каждый человек свято и бережно, как, едва ли, не самое дорогое в жизни, хранит до конца дней своих.