Метель
Шрифт:
– Небось, желает немного попутешествовать – с русской фантазией и размахом – по Европе?
– Если бы! Ты, Магистр, поезжай в Нефёдово. Там всё и узнаешь. Что называется, из первых сладких уст…
– Слушай, старина, а твои мужики уже вскрыли багажник джипа? – спросил Пётр. – Там лежала моя дорожная сумка.
– Сумки с вещами и тюки с «реконструкторской» одёжкой-обувкой Глеб Сергеевич забрал, они с Ольгой ранним утром самолично приезжали на холм в зимнем возке. Всю поклажу прихватили с собой, бумажки разные, включая остатки дамского детективного романа…. Ладно, Пьер, мне нынче недосуг болтать с тобой. Дел – выше крыши! Эти местные мужики – такая серость и дремучая бестолочь. Ничего толком не умеют делать, мать их! Впрочем, обучаются потихоньку, сообразительные, этого у них не отнять. Ты, Магистр, поезжай вот по этой дороге вниз с холма. На первом перекрёстке уйдёшь налево, на втором, наоборот, направо. По деревянному мосту переедешь через узенькую речку, тут
До Нефёдова он добрался часа за два с половиной. Перед арочным деревянным мостиком Орлик испуганно остановился, нервно и неуверенно перебирая копытами. Пришлось потратить на уговоры три-четыре минуты, прежде чем жеребец перенёс его на противоположный берег реки.
«Славный такой мостик, очень красивый и широкий!», – охотно и увлечённо комментировал увиденное внутренний голос. – «Нет ни одной сваи, вбитой в речное дно, арка по-простому переброшена с одного берега на другой. При этом сама конструкция не вызывает ни малейших сомнений-опасений. Всё очень крепко и надёжно. Ширина позволяет всаднику – без каких-либо проблем – разъехаться со стандартной подводой. Поверхность моста ровная и гладкая, что называется – досочка к досочке. Высокие перила покрыты искусной резьбой. А в самой реке бойко плещется крупная рыба…. Ага, вот и усадьба княжеская. Впечатляет, ничего не скажешь! Впечатляет…. Сам господский трёхэтажный дом архитектурно напоминает «царский комплекс» в Детском Селе под Санкт-Петербургом: светло-жёлтый фасад с белыми массивными колоннами, широкая каменная лесенка, красно-коричневая черепичная крыша с печными трубами, по бокам пристроены аккуратные флигели. С правой стороны к дому примыкает старый ухоженный парк с длинной цепочкой прудов, соединяющихся между собой узкими и короткими протоками. С левой стороны – на приличном удалении – расположены здания хозяйственного назначения: конюшни, скотный двор, амбары, сеновалы, кузница, коптильня, многочисленные погреба и сараи…. Да, солидно, блин крепостной! Наверное, поместье полностью автономно. В том смысле, что запросто может существовать – в случае необходимости, понятное дело – не пересекаясь с внешним миром…. Вот и крестьяне нефёдовские – обоих полов – шарятся по округе. Несколько мужиков – в длинных зипунах и островерхих войлочных колпаках – на низком речном берегу усердно перегружают на подводы стог сена, в кузне звенят молоты, возле коптильни громко визжит свинья, очевидно, сейчас её будут забивать. Очень даже кстати, можно и перекусить…. Молодые девки в овчинных полушубках со смешками суетятся возле колодца-журавля: наполняют водой большие деревянные вёдра. Мальчишка-пастух гонит куда-то маленькое баранье стадо. Бело-серые овцы упитанные такие, невероятно лохматые, даже глаза из-за шерсти не видны. А чёрный баран, следующий впереди – видимо, вожак стада – просто красавец. Одни только мощные рога-спирали чего стоят…».
Пётр подъехал к господскому дому, несуетливо спешился и передал уздечку молодому, чисто одетому пареньку, оперативно выбежавшему навстречу из узкой двери правого флигеля, велел – небрежно, но, одновременно, и строго:
– Бока хорошенько очистить-обтереть от инея. Отвести в конюшню. Расседлать. Напоить. Накормить отборным овсом. Если что, шкуру спущу, – ласково потрепал жеребца по заиндевевшей морде: – А ты, Орлик, изволь вести себя тихо и прилично. Без всяких штучек и выкрутасов. Не позорь уж, братец, меня….
– Не извольте беспокоиться, барин! – заверил паренёк. – А с малолетства при лошадях. Понимаю, чай, что к чему….
– Как зовут? – спросил Петька.
– Меня? Емельяном кличут.
– Служи, Емеля! Служи…. Воздастся потом. В смысле, Бог наградит. Может быть…. От людей-то вряд ли дождешься путной благодарности.
– А как мне, барин, попасть в гусары? – неожиданно спросил парнишка. – Очень уж хочется, до слёз…
– В гусары? Двумя путями, дружок. Либо по Божьей воле. Либо по воле его Величества Случая. Третьего, извини, не дано.
Из центральных дверей дома показался до невозможности важный и солидный тип: уже пожилой, в нарядном, местами раззолочённом камзоле, лицо бритое, украшенное короткими, но весьма пышными рыжими бакенбардами.
– Мажордом, – робким шёпотом пояснил Емельян. – Папенька мой. Очень уж строги, не дай Бог. И на руку тяжелы. Мне пора, от греха подальше…. Орлик, пойдём со мной. Пошли, не обижу, угощу солёным хлебушком…
«Обыкновенный дворецкий, то бишь, пошлый лакей-халдей», – презрительно скривился внутренний голос. – «А форсу-то, форсу! Ну-ну…. Попробуй только, гнида раззолочённая, погрубить гусарскому подполковнику! Попробуй, ужо…».
Мажордом важно откашлялся и церемонно спросил, презрительно глядя поверх головы посетителя:
– Как прикажете доложить?
– Подполковник Гродненского гусарского полка Пьер Бурмин!
Он же – Великий Магистр Ордена «Р»! – важно, надуваясь от гордости и спеси гигантским мыльным пузырём, известил Пётр. – Э, милейший, постой-ка! Куда это направился, разрешения не спрашивая? Ты, тварь рыжая, зажравшаяся, хочешь гусарского подполковника оставить на крыльце? Замёрзшего и продрогшего? Типа – хочешь оскорбить и унизить по подлому? Втоптать в придорожную грязь, разбавленную навозной жижей? Да я тебя сейчас! – расстегнул полушубок и со звоном вытащил саблю из ножен. – Изрублю в лапшу итальянскую! В солянку польскую искрошу! Собственные уши сожрать заставлю, языком закусывая! Мать твою, шлюху потомственную в пятом колене…Халдей-мажордом прогнозируемо отшатнулся в сторону, трусливо присел на корточки и, обхватив голову руками, принялся бестолково бормотать извинительные фразы, мол: – «Не хотел обидеть, барин…. Не так изволили понять…. Семеро по лавкам плачут от голода, ещё трое – от холода…. Не губите, Христа ради…».
– Я тебя, рыжую самку собаки, научу Родину любить! – мрачно пообещал Петька, отправляя саблю обратно в ножны. – В том смысле, что вести себя прилично. Без наглости и хамства избыточного…
Из приоткрытого окошка первого этажа раздалось ехидное хихиканье, и скрипучий старушечий голосок радостно известил:
– Узнаю русский гусарский дух! Годы идут, а гусары – всё те же, как и тридцать лет тому назад…. Молодцом, право! Хвалю…. Жано! Проводи господина подполковника в столовую! Только сперва обмахни с него снег, потом помоги раздеться…. И вели уже подавать второй завтрак с кофием! Проголодалась я что-то…
– Слушаюсь, барыня, слушаюсь! – мажордом тут же вскочил на ноги, торопливо схватил в руки веник, прислонённый к одной из колонн, подбежал к Петру и засуетился:
– Барин, повернитесь-ка, я вас обмету чуток! Вот, и здесь позвольте-ка. А теперь спину и ноги…
«Эге, а он, похоже, боится эту неизвестную «барыню» до дрожи в коленях. Даже сильнее, чем обнажённую гусарскую саблю …», – подумал Петька, а вслух поинтересовался шёпотом:
– Как зовут хозяйку? Строга, небось? Кем она приходится молодому князю Глебу? Жано – твоё природное имя?
– Зовут Елизаветой Алексеевной. Князю Глебу приходится двоюродной бабкой, – усердно работая веником, сообщил мажордом краешком рта. – Очень строга. По субботам лично сечёт девок дворовых. Через одну и до крови. Меня же при крещении нарекли Иваном. Теперь вот – Жано…
– Понятное дело, бывает, не расстраивайся…. Емельян, что жеребца увёл в конюшню, сын твой? Лицом больно уж похож.
– Сынок, младшенький…. Очень шустрый и разумный. А, что?
– Пока ничего. Потом переговорим, Ладно, веди уже к барыне, на второй завтрак с кофием…
Столовая княжеского дома Нефёдовых произвела на Петра неоднозначное впечатление.
«Никакой тебе исторической экзотики, чёрт побери!», – капризный внутренний голос даже слегка возмутился. – «Если не обращать внимания на разные мелочи – как то, на отсутствие эклектических ламп-люстр и плазменной панели домашнего кинотеатра – то легко можно предположить, что дело происходит в двадцать первом веке, в загородном доме какого-нибудь бизнесмена средней руки, или областного депутата, что суть – одно и то же. Мебель, искусно стилизованная под антиквариат, стены обклеены бумажными аляповатыми обоями, наборной паркет на полу, на окнах – тяжёлые шторы-портьеры, впрочем, почти все раздёрнутые, поэтому в помещении достаточно светло. Ну и всяческие картины-скульптуры – везде и всюду. Золочёные рамы, мраморные ангелочки-Амуры, громоздкие напольные часы…. Как же без этого? Любовь к искусству всегда была в почёте у состоятельной российской публики, типа – так полагается по высокому статусу…. Иконостас в углу и изразцовый камин? Не, такое и для Будущего не в диковинку. Справа двухстворчатые высокие двери, слева – точно такие же. Да, ожидалось увидеть нечто совсем другое…. Что конкретно? А Бог его знает! Что-нибудь особенное, специфическое, подчёркивающее, так сказать, дух эпохи…. Кстати, по поводу духа. Пахнет, как раз, непривычно – по понятиям двадцать первого века. Всё тот же – как и в светёлке жабинского постоялого двора – аромат свежевыпеченного хлеба и сушёных трав, да и нафталином отдаёт самую малость. Видимо, по холодному зимнему времени года, княжеский дом проветривают не часто, берегут живительное тепло…».
Да и старая княгиня Нефёдова показалась Петьке самой что ни наесть обыкновенной бабушкой, где-то даже узнаваемой.
«Она же очень похожа на незабвенную Татьяну Пельцер! Ну, из кинофильма «Формула любви», где Пельцер играла пожилую тётушку главного героя», – удивлённо-обрадовано известил внутренний голос. – «Многочисленные пёстрые кофточки-телогрейки, надетые одна на одну. Кружевной белоснежный чепец, седые – явно, накладные – букли-валики, умные, внимательные, чуть усталые глаза за толстыми стёклами очков…. Как такая симпатичная и внешне добрейшая бабулька может по субботам лично сечь дворовых девок? Да ещё через одну и до крови? Прав был бессмертный классик: – «Умом Россию не понять. Аршином общим – не измерить…». Страна неразрешимых парадоксов и тупиковых загадок…».