Метеоры

Мы-то, ходившие, смотревшие, трогавшие и нюхавшие, скандировали это нахальное обвинение, лаская взглядами спины и ягодицы стоящих впереди товарищей, всех этих юных тельцов, взращенных для домашних работ, и, значит, парализованных, слепых, лишенных осязания и обоняния.

Рафаэль Ганеша, правду сказать, был довольно чужд мистическим тонкостям Тома Куссека. Он предпочитал традиционным образам Христа пышную и цветистую иконографию Востока. Он был обязан именем индусскому идолу, красочное изображение которого покрывало всю поверхность крышки его парты, — Ганешу, божеству с головой слона, четырьмя руками, томным подведенным взглядом, сыну Шивы и Парвати, постоянно сопровождаемому одним и тем же тотемным животным — крысой. Наивная пестрота красок, санскритский текст, огромные драгоценности, обременявшие идола, существовали только для того, чтобы окружать, пеленать, выставлять на обозрение гибкий благовонный хобот, раскачивавшийся с чувственной грацией. По крайней мере, так утверждал Рафаэль, видевший в Ганеше обожествление ласкаемого полового члена. Каждый юноша, по его мнению, имел право на существование только в качестве храма бога единого, скрытого в алтаре одежд, и которому он жаждал воздать славу. Что да тотема-крысы, то его значение оставалось загадкой даже для самых мудрых ориенталистов, и Рафаэль никогда бы не догадался, что раскроет этот секрет невзрачный Александр Сюрен по прозвищу Флеретта. Это наивное и неуклюжее идолопоклонство на восточный манер делало Рафаэля антитезой тонкому мистику Тома. Но я всегда думал, что Клинкам сильно повезло, что их вдохновляли и направляли два столь диаметрально противоположных главаря.

Из жестокого и страстного общества Клинков и наших поединков в фехтовальном зале я вынес любовь к стали. Но поскольку нынче уже не принято носить шпагу на боку, я составил себе коллекцию потайных клинков, набор шпаг-тростей. На сей день у меня их девяносто семь, и я твердо намерен на этом не останавливаться. Их ценность определяется тонкостью ножен и совершенством замка. Самые грубые клинки располагаются в огромных чехлах — настоящая жандармская селедка, — и они туда просто втиснуты. Но лучшие трости гибки, как лоза. Ничто не вызывает даже намека на то, что они скрывают треугольное, легкое, как перо, лезвие. Замок раскрывается либо нажатием указательного пальца на клапан, либо полуоборотом ручки. Рукоятка либо из резного черного дерева, либо кованого серебра, рога, слоновой кости, иногда с закрепленным на ней бронзовым изображением обнаженной женщины, головой птицы, собаки или коня. Самые усовершенствованные клинки высвобождают при вынимании из ножен две стальные пластинки, закрепленные перпендикулярно клинку, образуя, таким образом, элементарную гарду.

Мои трости-шпаги — это мои дочери, мой собственный девственный легион, потому что ни одна из них еще никогда не убивала, по крайней мере, на службе у меня. Я не хранил бы их у себя, если бы не был убежден, что случай представится, что наступит необходимость свершить акт любви и смерти, объединяющий одну шпагу и двух мужчин. А потому я неизменно верен ритуалу длительного выбора спутницы перед выходом на ночную охоту. Мою любимицу зовут Флеретта — как меня во времена Фавора, — и ее клинок из синей дамасской стали с тройной канавкой — тонок, как жало. Я веду ее под руку, как невесту, только в те дни, что омрачены каким-нибудь предчувствием. Когда настанет ночь испытаний, она будет моей единственной союзницей, единственной подругой, и я погибну не раньше, чем она усеет мостовую телами моих врагов.

ГЛАВА III Холм блаженных

За те двадцать лет, что сестра Беатриса руководила монастырем Святой Бригитты, она перестала разделять религиозное поприще со служением слабоумным. Втайне ее всегда удивляла и даже коробила мысль о том, что можно подходить к детям иначе, чем в духе Евангелия. Как можно уважать и любить их должным образом, не зная о том, что именно нищим духом открыл Господь те истины, которые он сокрыл от хитрых и даже мудрых? В сравнении с Божьим разумом, так ли уж значительна разница между нашим скудным разумом и интеллектом микроцефала? Беатриса полагала, что всякий прогресс в состоянии умственно отсталых безусловно проходит прямо или косвенно через приобретения религиозного порядка. Наибольшим недугом ее подопечных было одиночество, неспособность завязать с другим человеком — пусть даже таким же увечным, как они сами, — отношения, приводящие к взаимному обогащению. Она придумала игры, хороводы, сценки, заставлявшие каждого ребенка включаться в группу, выстраивать свое поведение относительно поведения соседей, — предприятие трудоемкое, требующее бесконечного терпения, потому что единственным принимаемым ими человеческим общением было общение с ней, сестрой Беатрисой, — так что ее присутствие постоянно разрывало ту цепь, которую она изо всех сил старалась установить между детьми.

И тем не менее успех был возможен и даже весьма вероятен в силу Божьего промысла. Господь, знавший каждого из этих детей и расположенный к ним вследствие их скудоумия, окружал их светом духа. И сестра Беатриса мечтала о Пятидесятнице блаженных, что спустилась бы огненными языками к ним на головы, разгоняя сумерки сознания и снимая паралич с языков. Она не говорила об этом, зная, что ее идеи и так вызывали беспокойство в высших сферах и что ее и так чуть не отстранили, — в частности, за упрощенный вариант молитвы «Отче наш», который она сочинила специально для своих питомцев:

Отец наш, ты больше всех Все должны тебя знать Все должны петь твое имя Все должны делать то, что ты любишь. Всегда и везде. Аминь.

Дело дошло до архиепископа. В конце концов он одобрил этот текст, сохранивший — по его мнению — основное содержание. Но было и другое. Сестра Беатриса убедила себя в том, что ее блаженные ближе Богу и ангелам, чем прочие люди, — начиная с нее самое — не только потому, что они не ведают двуличности и соблазнов мирской жизни, но также и потому, что греху, так сказать, не за что зацепиться в их душе. Она была словно околдована этими существами, которым дана — одновременно с наложенным на них жесточайшим проклятием — как бы первородная святость, изначально превышающая величиной и чистотой ту благость, к которой могли бы привести ее самое годы молитвы и подвижничества. Ее вера крепла от ауры их присутствия, и она уже не смогла бы обойтись без их ходатайства без опасных последствий, таким образом, она тоже была пленницей детей, но более неисцелимо, чем ее товарки, потому что они стали основой и живым источником ее духовного мира.

Заведение Святой Бригитты, объединявшее около шестидесяти детей и около двадцати человек персонала, теоретически делилось на четыре отделения, доступ к которым сужался подобно концентрическим кругам. Три первых отделения приблизительно соответствовали классическим категориям, определяемым в соответствии с коэффициентом умственного развития Бине-Симона: умственно отсталые, дебилы средней тяжести и глубокие дебилы. Но у сестры Беатрисы хватало опыта общения с отсталыми детьми, чтобы признавать за этими научными разделениями лишь относительное значение. Тесты измеряют только стереотипную форму рассудка, отвлекаясь от всех прочих форм духовной жизни, априорно предполагая, что ребенок абсолютно беспристрастен и доброжелателен. И потому группы в Святой Бригитте скорее соответствовали довольно зыбким эмпирическим признакам, где критерием была способность детей ладить друг с другом.

Первая группа объединяла детей внешне абсолютно нормальных — за исключением тех моментов, когда у них проявлялись изъян характера или врожденный недостаток, — обучаемых, требующих только особого присмотра. Здесь хорошо уживались эпилептики, глухонемые, импульсивные дети и психотики. Зато второй круг уже не имел доступа во внешний мир. Эти дети изредка говорили, но читать или писать они не научатся никогда. Еще несколько лет назад им, верно, нашлось бы место в сельской общине, где «дурачок» был персонажем традиционным, принятым, даже полезным, находящим посильное применение в поле или в саду. Рост экономического и культурного уровня жизни сделал их изгоями, быстро выявляемыми всеобщим школьным образованием, затем немедленно отвергаемыми сообществом и обращаемыми в полное ничтожество в силу образовавшейся вокруг них пустоты. Им оставалось только противопоставить свое мычание, тряску, валкость, гримасы, взгляды исподлобья, недержание слюны, мочи и каловых масс — упорядоченному, рациональному, механизированному обществу, которое они отрицали в той же степени, в какой оно их отторгало. Старшей воспитательницей этой группы была молодая выпускница консерватории, приехавшая в Святую Бригитту собирать материал для диссертации о терапевтическом воздействии музыки на умственно отсталых. Она собрала хор, потом оркестр, наконец, используя все свое терпение и время, сплотила эту группу в оркестр и кордебалет. Странное, гротескное, душераздирающее зрелище являли собой маленькие артисты, в каждом из которых было что-то непоправимо надломленное, каждому необходимо было самовыразиться и продемонстрировать себя, несмотря на физические и умственные дефекты. На первый взгляд эти нелепые и дикие спектакли казались отчасти жестокими и даже непристойными, но детям от них становилось лучше, гораздо лучше, и только это в конце концов и имело значение. Антуанетта Дюперью стала заложницей собственного успеха. Как отказаться от такого начинания и убить в зародыше то, что обещает так много? Она отложила на несколько месяцев свой отъезд, потом перестала о нем говорить, так и не приняв, однако, окончательного решения.

Эти подопечные, по крайней мере, могли говорить. Глубокие дебилы — из третьего круга — издавали лишь нечленораздельные звуки, смысл которых сводился к двум крайностям: нравится — не нравится, хочу — не хочу, мне хорошо — нехорошо. Их умственный уровень пытались повысить с помощью упражнений, обращенных к практическим и художественным навыкам, но не подключая абстрактную и символическую функцию языка. Их занимали рисованием, лепкой из пластилина, шашечными орнаментами, чтобы получить которые надо было продеть бумажные ленты в параллельные прорези прямоугольника другого цвета или же наклеить на картон фигурки, цветы, животных, которых они вырезали ножницами с закругленными концами. Чтобы исправить их неловкость, недостаток координации их движений, постоянное неравновесие, которое забрасывало их при каждом шаге то вправо, то влево, им разрешали кататься на маленьких велосипедах, объекте, их ужасающем и одновременно страстно увлекающем. Из этих игр устраняли только нервных, психотиков и эпилептиков, но дауны прекрасно проявляли себя в них, и особенно коренастая Берта и ее семь соседок по палате.

Благоразумнее, наверно, было бы исключить всякий намек на символику и словесное выражение из окружения этих детей. Но иного мнения придерживался доктор Ларуэ, молодой врач, проходивший интернатуру по детской психологии, коньком которого были лингвистика и фонология. Как только он добился того, что ему поручили руководить третьим кругом, он решил провести эксперименты, направленные на то, чтобы ввести знак-символ. Он достиг в этом относительных успехов с помощью вторжения в самую страстную сферу окружения глубоких дебилов — велоспорт. Однажды дети с удивлением обнаружили, что залитый бетоном двор, обычно служивший им велодромом, размечен белой краской на дорожки и усеян табличками по типу дорожных знаков: въезд запрещен, пропусти помеху справа, остановка разрешена, поворот налево запрещен и т. д. Потребовались месяцы, пока количество ошибок — довольно сурово караемых временным отлучением от велосипеда — начало уменьшаться. Но зато они исчезли с поразительной согласованностью, как будто дети поняли и усвоили одновременно все двенадцать предложенных табличек. Ларуэ повсюду трубил об этой синхронности, показавшейся ему тем более замечательной, что разнородность группы отобранных детей не позволяла предположить параллельное, но лишенное взаимодействия созревание. Какой-то обмен, сеть взаимообмена должна была возникнуть.

Тогда он решил проанализировать с помощью записывающего устройства те более или менее нечленораздельные крики и звуки, что издавал каждый ребенок. Решительный шаг вперед был сделан в тот день, когда ему показалось, что каждый располагал одинаковым количеством базовых фонем и что этот единый фонетический арсенал включал базовый звуковой материал не только французского языка, но и других языков — английское «th», гортанное арабское «r», немецкое «ch» и т. д. То, что каждый ребенок владел одинаковыми фонемами, невозможно было объяснить подражанием. Мало-помалу из исследований Ларуэ стала вычленяться гораздо более необычная гипотеза, открывающая новые горизонты человеческого разума. Выходило, что каждое человеческое существо изначально владеет всем звуковым материалом всех языков, — и не только существующих или существовавших, а всех возможныхязыков, — но, усваивая родной язык, оно навсегда теряет навык употребления ненужных фонем — фонем, которые могут пригодиться в дальнейшем, если человек будет учить тот или иной иностранный язык, но тогда уже он обретет их не в оригинальной форме, которой когда-то владел, а вынужден будет восстанавливать их искусственно и с погрешностями, основываясь на неадекватных элементах, предоставляемых родным языком. Именно этим можно объяснить иностранный акцент.