Метод любви

Иногда я проводил вечерок вместе с ним на его работе. Так что и поэт Коля постепенно стал моим приятелем, хоть я так перед ним опозорился, когда он при первой нашей встрече читал свои стихи.

Хотя Сережа и Коля были, конечно, людьми совершенно разными, но было в них нечто родственное. А именно: их жизнь протекала, в-основном, в их черепной коробке.

Я человек противоположного склада. Но они и были рады меня видеть отчасти потому что я человек суетливый, все время чем-то занятый. Более того, хоть меня и раздражает иногда эта моя бесконечная суета и активность, но я даже страдаю и теряюсь, если вдруг случается период безделья. Нам было интересно втроем.

Надо сказать, что к этому времени Коля, к моему удивлению, стал иногда производить на свет кое-что интересное для меня. Как сказал мне Сережа: 'Не зря мне казалось, что все же есть в нем искра Божья'.

Характер у Коли тоже стал значительно лучше. Все же каким бы гениальным не чувствовал себя человек, он все же несколько теряется и злится, если никто не понимает его творений.

В Колином творчестве зазвучали нотки недовольства современной цивилизацией, городами, техническим прогрессом и т.д. В своих стихах он называл автобусы 'железными ящиками для упаковки людей', цивилизацию - 'механизмом людей- винтиков', а самочувствие человека в современней жизни человечества- 'ощущением винтика в часовом механизме бомбы'.

То есть Коля говорил много правильного, но так как он жил стихами и разговорами с людьми похожего склада, то все это носило несколько умозрительный характер. Он смотрел на жизнь как бы в бинокль. И у меня было желание возражать, хотя, конечно, многое он заметил верно.

То есть Коля не понимал, что может быть приятно утром ехать на работу, что от своих жизненных занятий большинство людей хотя и не чувствует той постоянной радости, как он от своих стихов, но вполне могут чувствовать удовлетворение, что от женщины бессмысленно требовать, чтобы она вызывала к себе бесконечную постоянную любовь (как он мечтал в своих стихах), и в том, что она не может вызывать такую любовь, нет никакой ее вины, и даже несчастья в этом нет. Впрочем, от своего творчества он тоже ведь не испытывал постоянного удовлетворения, вот что тоже важно.

Я пытался ему это объяснять, но Коля считал, что все люди, не занимающиеся поэзией или чем-то подобным, менее счастливы, чем он. И что так живут от того, что они мелкие и слабые. Что-то было в нем очень похожее на Сережу, только он был упорен и имел цель.

Впрочем, с ним стало можно спорить, потому что чем лучше становились его стихи, тем терпимее он относится к их критике.

Наши встречи проходили в спорах, правда я заметил, что эти два теоретика умеют очень ясно излагать свои нежизненные мысли, а я, человек практический и знающий жизнь по-настоящему, как-то терялся, когда пытался объяснить им, в чем они ошибаются. Потому что я понимал это настолько хорошо, что у меня как-то не было слов, чтобы это выразить.

В это время я уже успокоился за Сережу, потому что он все-таки стал счастлив и устроился в жизни так, как ему было удобно. Но все же как человек практический, я чувствовал сожаление, глядя на него, что хорошая вещь пропадает, и никому от нее никакой пользы. Иногда на своей работе я думал, что Сережины мозга идеально для нее созданы. Иногда я говорил ему об этом. Однажды в такую ночь, когда Коля ушел к себе писать стихи, я сказал Сереже:

– Похоже, что он все же чего-то добьется. Получается у него, хотя мы и не верили.

– Да, кое-какие успехи он сделал,- зевнул Сережа.

– Великая вещь-упорство.

– Да, чего только люди упорством не достигают,- опять зевнул Сережа.
– Например, со мной в бригаде работал человек, который путем напряженных тренировок научится выпивать кружку пива менее чем за секунду, еще один научился плевать дальше десяти метров.

– Все же надо что-то делать, как-то работать в жизни.

– А я и работаю,- Сережа кивнул на телефон и раскрытый журнал на столе,- свой долг перед обществом я выполняю.

Ночь и в самом деле выдалась хлопотливая. Уже звонили целых два раза, после чего Сережа сам куда-то звонил, он уже успел заполнить целую страницу в журнале.

– Но есть и человеческий долг,- сказал я,- Надо жить в меру своих способностей. Долг человека-делать то, для чего он предназначен.

– Я вообще не люблю слово 'долг',- сказал Сережа, - Особенно в наше время. Слово 'долг' стало словом для демагогов. Когда один человек говорит другому- делай это, потому что это твой долг, то это почти всегда означает, что он хочет, чтобы этот человек сделал то, что не любит и что ему совершенно не нужно.

Подумав немного, Сережа сказал:

– О долге я могу тебе одну историю рассказать. Я ведь никогда не рассказывал, как я в детский дом попал. Так вот мой папаша был наделен чувством долга в высшей степени. Он жил с мамашей только из чувства долга. Хотя моя мамаша была такой, что нужно было быть настоящим христианином, чтобы с ней жить. Отец по работе часто бывая в разъездах, ну а она в это время вела веселую жизнь. Прямо у нас дома, меня она не стеснялась. Так вот я папашу даже просил, чтобы мы с ним ушли, уехали. Но он тогда на меня ругался и говорил, что 'это же твоя мать'. Он, понимаешь ли, был из тех людей, которые в ком угодно умеют найти что-то человеческое, и во всем, что в жизни не так, отыскивают свою вину. И свой долг выполняют, как бы трудно не было, не думая, а выполняют ли другие свой долг перед ними. Так вот папаша однажды вернулся из поездки, а мать как раз только с новым дядей выпила и, ясно, что очень огорчилась и обиделась на папашу, что он заявился не вовремя. И попросила дядю, чтобы он прогнал папашу. Тут даже папаша обиделся и задрался с дядей. А дядя взял топор на кухне и зарубил папашу. Потом сказал, что и нас зарубит, если скажем. Но все-таки дядю посадили, а мамаша через полгода без вести пропала. Вот такая притча о долге.

Когда Сереже было тяжело что-то рассказывать, он рассказывал всегда равнодушно и иронично. После этого мы молчали довольно долго, глядя на облака пара в черном небе за окном. Потом Сережа так же спокойно продолжил:

– Понимаешь ли, у меня уже с детства сразу появлялось легкое отвращение, когда я слышал слово "долг". Любимое слово моего папаши. Который действительно 6ыл человеком. Это был единственный человек, которого я любил в детстве.

Он помолчал немного.

– Потом, как ты знаешь, я в армии служил. Так вот у нас в части был такой случай. Дело было вечером перед праздником. Офицеры выпивали в столовой и вышли проветриться на крыльцо. Тут видят- идет мимо солдат, что-то несет. Один из офицеров кричит ему: "Иди сюда". По виду этого солдата догадался, что тот что-то стащил. А тот только шагу прибавил, потому что он действительно стащил с кухни чаю, сахару и хлеба к чаю. Хотелось ему чайку попить по поводу праздника. У нас в части офицерская столовая примыкала к складу. А возле склада прогуливался часовой. Офицеры ему: "Задержать". Часовой, как наложено, 'стой', выстрел в воздух, а тот побежал. Ну офицер часовому приказал, часовой и уложил этого солдатика из автомата, жаль, конечно, этого солдатика, которому восемнадцать лет как раз исполнилось, но рассказываю я это потому, что тот часовой, конечно, чувствовал себя плохо после этой истории. До этого он был самым обычным человеком, ничем от любого из нас не отличался. Но потом он убедил себя, чтобы совесть его не мучила, в том, что все он сделал правильно. То есть он не только не сделал чего-то плохого, но даже поступил очень похвально. Тем более, что он получил отпуск за образцовое несение службы. Так вот потом, уже перед дембелем, он сказал мне: "Я и брата застрелю, если мне прикажут. Я свой долг всегда готов выполнить". Так что теперь я слово "долг" и слышать не могу.

– Но без понятий о долге жизнь невозможна,- сказал я,- Благодаря родительскому долгу люди воспитывают детей, да просто общество не разваливается, потому что все же большинство людей выполняют сбой гражданский долг.

– Ты путаешь долг и любовь. Коля как-то сказал мне, что чувствует, что писать стихи-это его долг. Но дело в том, что он любит это больше всего в жизни. Родители воспитывают детей не из чувства долга, а из любви. Те матери, которые своих детей не любят, бросают их в родильных домах. Следовательно, нет никакого материнского долга, а есть только материнская любовь. Говорю тебе как специалист по материнской любви. Любовь- это и есть тот единственный и истинный человеческий долг, который человек должен выполнять. А тот долг, который человеку навязывают,- это просто хомут, который на него стремятся одеть другие для своих целей. У меня нет любви к какому-либо занятию, поэтому я и не чувствую, что должен чем-то заниматься. Я могу жить только по любви. И у меня есть силы быть таким. Я и живу только потому, что мне нравится жить, нравится дым этой сигареты, нравится этот разговор.

Но даже такие мудрецы, как Сережа, тоже ошибаются. Например, когда я женился второй раз, он мне предсказывал, что вскоре я стану только еще более несчастным. Но, вопреки его предсказаниям, все устроилось очень хорошо. Я стал вполне счастливым человеком. В том смысле, что часто я честно думал, что я счастливый человек. И даже от всего этого и для Сережи вышла некоторая польза, потому что моя новая жена была такой, что Сережа мог приходить ко мне, не боясь, что его приход кому-нибудь не понравится.