Методология истории

С указанной точки зрения, можно, пожалуй, формулировать и понятие о подлинности или неподлинности данного источника или его частей: тот источник, который не зависит от какого-либо другого источника, признается подлинным; и наоборот, в той мере, в какой источник оказывается зависимым, он считается неподлинным; то же, разумеется, можно сказать и о частях источника. [426]

Установление подлинности или неподлинности составных частей источника в только что указанном смысле равносильно установлению в пределах данной группы самостоятельности или зависимости частей данного источника от соответственных частей других родственных ему источников. С такой точки зрения, можно сказать, что критический анализ состава источника сводится к определению степени зависимости его от других источников.

426

Ср. выше, с. 438–439.

Возьмем схематический пример, на котором можно разъяснить сказанное.

Вообразим, например, что источники А, В и С по разложению каждого из них на части представляются в следующем виде:

A = a 1 + a 2 + a 3… + a n

B = a 1 + b 1 + a 2 + b 2… + b n

C = a 1 + c 1 + a 3 + c 2 + a 4 + c 3… + c n.

При рассмотрении A, В и С в их разложениях легко заметить, что между элементами одного и того же вида — а или b или с и т. п. — больше единства, чем между их сочетаниями вида (a + b) или (а + с) и т. п., и что, следовательно, А отражает большее единство сознания, чем В или С; В обнаруживает некоторую разъединенность сознания его составителя, так как содержит два ряда элементов, перебивающих один другой, причем каждый из рядов (a 1 + a 2 + …) и (b 1 + b 2 + … + b n) состоит из элементов, представляющих некоторые черты сходства между собою; С также обнаруживает некоторую разъединенность сознания его составителя, так как сложный ряд образующих его элементов (a 1 + c 1 + a 3 + c 2 + a 4 + c 3… + c n) получился путем скрещивания двух рядов, из которых один — с пробелами. Вместе с тем на основании критериев соответствия с культурой и индивидуальностью можно понять В и С в некоторых из их особенностей, положим, лишь приняв во внимание, что составители их, каждый по-своему, пользовались A, т. е. что составитель В дополнял А, а составитель С сокращал A; с такой точки зрения, можно, например, объяснить наличие в B и С посторонних им элементов, порядок их расположения в B и С, соответствующий в каждом из них порядку расположения тех же элементов в А, сходство их расположения в В и С и т. п. Заключение о зависимости их от А, впрочем, подкрепляется еще рассмотрением обратного предположения — о зависимости А от В или С или же о зависимости А и от B, и от С; при указанных условиях оно хотя и возможно, но маловероятно. В самом деле, предположение, что А — производный источник от источника В или С, возможно лишь при том условии, если составитель А систематически выпускал элементы, характеризующие В или С, а в последнем случае сверх того еще вставлял элементы, недостающие для образования группы (a 1 + a 2 + a 3… + a n); но такая возможность маловероятна: для получения А из В или С составитель А должен был бы восстановить единство данной группы элементов (a 1 + a 2 + a 3… + a n), уже утраченное в В, а тем более в С; но при такой построительной работе и особенно если принять, что составитель А не имел в виду научно восстановить группу (a 1 + a 2 + a 3… + a n), а просто пользовался В или C, трудно допустить, что составитель А не обнаружил бы никаких признаков самостоятельной мысли и не внес бы каких-либо, хотя бы слабых изменений в группу (a 1 + a 2 + a 3… + a n), т. е. что он не взял бы для составления А, положим, элемент вида а' x, а не ах из В или С, или не присовокупил бы к виду а какой-либо случайно захваченный или измененный элемент b или с вида b x, c x и т. п.; при вышеуказанных условиях трудно допустить и то, что источник А меньше соответствует данной культуре и индивидуальности его автора, чем более разъединенные по своему составу источники В или С. Наконец, еще труднее признать, что А зависит и от B, и от С, так как в последнем случае составитель А должен был бы систематически выпускать некоторые элементы, характеризующие соответственно B и C, для получения одного и того же результата, что не имело бы смысла, и следовательно, с такой точки зрения, один из источников — В или С — на основании замечаний, уже сделанных выше, все же представлялся бы зависимым от А. В силу подобного рода соображений можно придти к следующему заключению: гипотеза, что в данной группе источников А, В и С источник А — основной, а В и С — зависимые от него, гораздо более вероятна, чем обратная гипотеза, что А зависит от В или от С или же от В и от С. Если, сверх того, историк может доказать, что А возникло в более культурном центре, а в особенности раньше, чем В и С, он может в случае нужды подкрепить свой вывод или свое предположение относительно производного характера B и С; а зная место и время возникновения А, В и С и индивидуальность их составителей, он может также объяснить реальную связь их продуктов и различия в них и, таким образом, окончательно утвердить свой вывод, что А — основной источник, а В и С — зависимые или производные от него. При рассмотрении источников, один из которых представляет еще большую сложность и образован, положим, из элементов троякого, а не двоякого рода, историк, конечно, опирается на те же принципы, но соответственно осложняет свое рассуждение, смотря по тому роду зависимости, какая в данном случае наблюдается. [427]

427

См. ниже, § 2.

Те же принципы принимаются во внимание и при решении аналогичной проблемы о соотношении между производными источниками. Если например, историк имеет источник A = a 1 + a 2 + a 3… + a n и замечает, что из двух зависящих от него источников В содержит элементы, которых нет в С (положил, a 2 и т. п.), а С содержит элементы, которых нет в B (положим, a k и т. п.), то он полагает, что В и С, по крайней мере в известных частях, не зависят друг от друга; при общей их зависимости от А более вероятно предположение, что различия их по а, особенно при достаточном их количестве и значении, находятся в связи с такою их зависимостью, чем предположение, что каждый из них сокращал или добавлял другой как раз теми элементами, которые уже даны в А; но вывод подобного рода не исключает, конечно, возможности при наличии известных данных относительно В и С, сходных с теми, какие были разобраны выше, придти к гипотезе, что С зависит от В по а или по b или В зависит от С по а или по с; если, например, С содержит заимствования из А через посредство В, то С зависит от В по а; если С содержит заимствования из В характеризующих его элементов, С зависит от В по b или если В содержит заимствования из С характеризующих его элементов, В зависит от С по с, и т. п.

Следует заметить, однако, что число возможных случаев зависимости между источниками или их частями возрастает гораздо быстрее числа самих источников или их частей и что, значит, с увеличением последнего решение вопроса, какое из возможных сочетаний наиболее вероятно, становится все более затруднительным. Вместе с тем нельзя упускать из виду и качественное разнообразие такой зависимости, еще более осложняющее исследование: источник B может, например, быть копией с источника А, или содержать заимствования из А, или оказаться более или менее вольным подражанием А. Степень зависимости В от А также может быть различной: В может зависеть от А целиком или в некоторых частях; при составлении источника N автор может более или менее пользоваться одним из собственных своих произведений (положим, P) или чужим произведением R; он может более или менее перерабатывать то, что он заимствует, или то, чему он подражает, соответственно видоизменяя части P или R; он может допускать такие изменения в одной только их форме, или вкладывать несколько иное содержание в их форму, или переделывать и содержание, и форму P или R и т. п. Ввиду такого разнообразия далеко не всегда удается точно определить ту именно зависимость между источниками, которую можно с наибольшею вероятностью признать бывшей в действительности, и приходится довольствоваться лишь более или менее правдоподобными догадками о ее характере.

Приемы, указанные выше, применяются к изучению самых разнообразных источников, например статуи, известной по копиям; картины, написанной на основании различных исторических преданий; документа, включающего элементы традиции; хроники, отчасти заимствованной из других источников; но они чаще всего прилагаются к критике летописных сводов. В качестве частных примеров ее можно указать на исследования, установившие зависимость Магдебургских анналов от Розенфельдских, или анналов Саксона и Магдебургских от хроники Эккегарда, или зависимость первого Киево-Печерского свода и древнего Новгородского свода от древнейшего Киевского свода по различным спискам. [428]

428

Bernheim E. Lehrbuch. S. 421 ff.; Шахматов А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 419, 420–423, 532 и др.

Таким образом, объясняя известные случаи совпадения данных источников или их частей их зависимостью, можно уже подойти и к построению группы связанных между собою источников; но для надлежащего ее построения следует иметь в виду и те более специальные задачи, которые оно себе ставит, а также те приемы, которыми оно проводится.

Вообще, можно сказать, что построение группы «родственных» источников состоит прежде всего в установлении того из них, который признается «архетипом», оригиналом или основным источником, повлиявшим на возникновение остальных производных членов группы, т. е. воспроизведенных с него копий или источников, содержащих заимствования из него, и т. п.; далее, такое построение нуждается в изучении соотношения, в каком зависимые источники находятся между собою; наконец, по выяснению того положения, какое каждый из них занимает в группе, построение ее завершается в виде схемы, наглядно обнаруживающей изученные их соотношения.

Решение таких задач достигается при помощи общего приема, который можно назвать критикой составных частей источника; она стремится выяснить, можно говорить о подлинности или неподлинности такого источника как целого или следует высказывать суждения подобного рода лишь порознь о каждой из частей, входящих в его состав; в последнем случае она и пытается определить, какие из них подлинные, какие неподлинные. Критика составных частей источника и дает возможность установить архетип данной группы родственных источников, выяснить род зависимости, какая существует между ее членами и облегчает построение ее схемы.

Без «архетипа» или основного источника, очевидно, нельзя дать законченного построения группы связанных между собою источников. Установление его оказывается операцией, сравнительно элементарной или сложной, смотря по тому, сохранился он в действительности или не сохранился; если он сохранился, нужно разыскать его, т. е. в сущности доказать, что один из источников данной группы и есть архетип; если он не сохранился, можно, по крайней мере в некоторых случаях, восстановить его. Следовательно, рассматриваемая операция состоит или в разыскании, или в восстановлении архетипа.

Разыскание архетипа проводится, конечно, на основании общих критериев подлинности или неподлинности источника: оно состоит в различении оригинала от его копий, или от сделанных из него заимствований, или от более или менее вольных подражаний ему и т. п.

Различие между оригиналом и копией проводится при помощи вышеуказанных критериев.

С точки зрения критерия единства сознания, например, нельзя отождествить данное оригинальное произведение с его воспроизведением, т. е. с его копией, как бы совершенна она ни была. Вообще, поскольку единство сознания, обнаружившееся в личном индивидуальном акте творчества и запечатлевшееся в данном произведении во всей полноте его индивидуальности, не приписывается составителю копии, всецело не отражается в ней, она не может быть признана оригиналом. Копия, хотя бы безупречно исполненная самим автором, очевидно, не может обнаружить той степени единства его сознания, какое отразилось в оригинале; при составлении копии творчество автора и его деятельность не могут представить того цельного и независимого состояния сознания, которое существовало при возникновении подлинника, т. е. продукта, в котором индивидуальный акт творчества и его исполнение слились воедино. Копия, даже точно воспроизведенная, тем и отличается от оригинала, что составление ее не требует такой степени единства и независимости: исполнение ее может оставлять ее составителю некоторый излишек психической энергии, благодаря которому мысль его отвлекается в сторону от исполняемой им работы. В последнем случае, однако, нетрудно заметить иногда мелкие погрешности в ее исполнении, уже явно обнаруживающие отсутствие в ней единства сознания, с точки зрения требований которого только и можно говорить о подобного рода погрешностях; и чем сложнее объект подражания, тем менее оно в состоянии соблюсти единство оригинала и тем легче допускает индивидуальные уклонения от него [429] . Правда, известны случаи, когда один и тот же творец повторялся в своих произведениях; но даже если вообразить, что два или несколько его произведений можно было бы признать тождественными, надобно различать повторение одного и того же акта творчества от повторения одного и того же произведения. При повторении одного и того же акта творчества его произведения не зависят друг от друга; при повторении одного и того же произведения, напротив, предшествующее служит образцом для последующего или одного из последующих. Не говоря о том, что повторение одного и того же акта творчества едва ли мыслимо (второй акт уже нетворческий в том именно смысле, в каком первый акт будет таковым, хотя бы потому, что он уже имеет свой прецедент), в действительности повторение одного и того же акта творчества едва ли может иметь место независимо от влияния на него памяти о предшествующем образце; значит, и в таких случаях можно говорить о подражании, принимающем форму самоподражания, и в известной мере применять к нему сказанное выше. С тем большим основанием можно придти к подобному же заключению относительно копии, сделанной с чужого оригинала; подражатель не производит оригинала, а только (в лучшем случае) воспроизводит чужой оригинал; наличие в его сознании представления о «чужом» образце уже делает его сознание менее объединенным, чем если бы такое представление было его собственным и по его содержанию; кроме того, раз образец уже дан, то и сознание подражающего далеко не так тесно связано с ним: оно может уклоняться в сторону, что также нарушает его единство. Следовательно, нельзя приписывать полного единства сознания составителю копии: отсутствие такого единства, надо полагать, соответственно отражается и в его продукте.

429

Ввиду известной познавательной цели можно, конечно, заменять оригинал механически точным его воспроизведением, например, путем фототипии или печатания, что, однако, еще не ведет к отождествлению понятия об оригинале с понятием о его копии, хотя бы и механически точно воспроизведенной; лишь для той именно цели, которую исследователь ставит себе, он может признать значение их одинаковым; но и в последнем случае он не может отождествлять оригинал с копией: иначе он будет обращаться с копией как с оригиналом и, значит, забыв, в каком именно отношении он только и считает возможным признать значение их одинаковым, легко может, таким образом, впасть в целый ряд ошибок.

Следует заметить, что различие между оригиналом и копией проводится и при помощи критерия соответствия: произведение, в вышеуказанном смысле соответствующее не той культуре и индивидуальности, к которой оно будто бы относится, вызывает предположение, что оно неподлинное, т. е. что оно не оригинал, а подражание ему, копия его, более или менее совершенная. В самом деле, историк часто называет копией тот источник, который возник не в том месте и не в то время, к которым он будто бы относится; он признает копией, например, греческую рукопись, писанную, однако, итальянским почерком позднейшего времени, или латинскую рукопись, представляющую местные или позднейшие уклонения в формах и выражениях речи. Само собою разумеется, что историк придает большое значение и индивидуальному характеру работы (в частности, почерку) и считает копией рукопись, писанную «чужим» почерком. [430]

430

Rosenmund R. Die Fortschritte der Diplomatik seit Mabillon. M"unchen und Leipzig, 1897. S. 62, 69, 79. Ср. выше, с. 351.