Метро
Шрифт:
Пустовалов снова усмехнулся.
– Занятия как положено, с план-конспектом, – продолжал Харитонов, сверкая глазами из темноты. – Сначала хождение строем, повороты на месте и в движении. Потом ужин и опять занятия. А через час, когда все легли спать – учебная тревога. Нападение противника превосходящей силы и марш-бросок на пятнадцать километров в полной выкладке. Половина блевала потом, а треть в обмороке. Но зато, какая учеба! В общем, отдохнули час и снова занятия… И так целые сутки – до возвращения нашего отличника. В общем, когда рядовой тот вернулся, с ним что-то произошло. Что-то очень неприятное. В комнате бытового
Харитонов замолчал, и потянулся стволом автомата к часам на полу.
Виктор, сидя на тренажере-бабочке у входа поворачивал голову то на Харитонова, то на Пустовалова, который к его удивлению улыбался, слушая омерзительную харитоновскую историю.
– И что потом было с ним? – Спросил Ромик.
Харитонову, наконец, удалось подцепить часы Пустовалова на полу.
– А потом стал он образцовым солдатом. Молодых гонял, когда старшие ушли. Я бы его сержантом сделал, дисциплину-то он хорошо держать умел. И ведь все по уставу! Я говорю тебе военную карьеру делать надо. Но он отказался. В день увольнения он пришел ко мне попрощаться, я пожал ему руку и вручил три смартфона – на память говорю о службе, вместо дембельского альбома.
Харитонов подтянул к себе пустоваловские часы и поднял за ремешок. На дисплее было восемь нулей. Шесть больших и два маленьких. Таймер завершил обратный отсчет.
– Так вот я иногда думаю, – медленно произнес Харитонов, разглядывая часы, – как много зависит от того во что ты веришь. Ведь если бы тот рядовой действительно за справедливость боролся, а не гордыню свою тешил – дескать, он не такой как все, особенный, то разве полез бы он в петлю?
Харитонов перевел взгляд на Пустовалова.
– Много потерял?
– Почти все, – ответил Пустовалов.
Харитонов засмеялся и положил автомат на колени.
– Но ведь кое-что осталось?
– Самое главное.
– За это я спокоен. А то ведь жалко тебя… Вон посмотри на шкета, – Харитонов кивнул на Виктора, – он не унывает, хотя лох по жизни. И за всю жизнь ему не заработать столько, сколько ты в одной своей сумке таскаешь, а он радуется как бобик.
Пустовалов неожиданно встал с «римского стула» и, поправив автомат, отправился в дальний угол.
– А ты что? – спросил он на ходу, – чего не радуешься как бобик?
Харитонов потер грудь, будто чувствуя тесноту в ней.
– Ты не поймешь.
– Отчего, мы ведь в России живем.
Пустовалов расстегнул ширинку.
– Ты – головой уже нет.
В тишине, редкие далекие крики разбавляло лишь мощное журчание струи.
– Так что же делать? – Спросил Виктор, когда Пустовалов вернулся к «римскому стулу».
– Спать. Сейчас это самое полезное дело.
– Я имею в виду, если поезда так и не начнут ходить.
– Ну, тогда им точно понадобится
наша помощь.– Кому им?
– Тем, кто сидит в этом бункере. – Пустовалов кивнул на гермодверь, и через секунду захрапел.
Харитонов с улыбкой смотрел на Пустовалова, поигрывая его электронными «Casio»
На этот раз злость сделала свое дело.
Атлет не спеша стягивал одежду, напевая старый хит Наташи Королевой, и не подозревая, что в это время пара «льдинок» пристально наблюдает за ним. Даша вытянулась на лестнице нижнего этажа во весь свой небольшой рост. Над площадкой не мигая сияли только ее большие глаза.
Даже в обнаженном исполине Даша так и не смогла увидеть женщину. Развитый трапециевидный торс бугрился резким мышечным рельефом. Не каждый мужчина сумеет «раскачать» такие бицепсы и икроножные мышцы. Если эта Инга и была когда-то женщиной, то мужские гормоны стерли в ней последние женские черты. Будто почувствовав что-то, обнаженный атлет прервал пение и обернулся, но увидел лишь то, что и должен был увидеть – металл и стены. Когда Даша выглянула снова, она увидела то же самое. Сердце ее забилось сильнее.
Катя уже спала, и Даша, глядя теперь в ее безмятежное спящее лицо, ощутила жалость к ней, вспомнив, что она пережила сегодня. Но «правила игры» изменились, Даша сама до конца не понимала, откуда в ней взялась эта решительность.
– Какого хрена трясешь меня! – Катя с трудом открыла глаза и тут же снова их закрыла.
Даша рассказала ей все, что увидела.
– Ну и что?
– Ты, правда, не понимаешь? – Даша присела к ней на кровать. – Эта лесбиянка лжет!
– О-ой, – протянула Катя и снова попыталась лечь.
Даша схватила ее за руку.
– Послушай-послушай. Я видела у нее два ключа. Коэлум и инфернум.
– Чего? – Недоверчиво переспросила Катя. – Слушай, уймись.
– Просто подумай. Зачем она врет, что мы закрыты тут снаружи? Господи, ты хоть понимаешь, какой это бред! Через семнадцать часов никакой выход не откроется! В лучшем случае, мы услышим очередную ложь…
Катя устало смотрела на нее.
– А в худшем…. У ее подруги перебинтованы запястья, и эта ее фальшивая улыбка – все это ложь и ложь, которой тут все пропитано! Она скрывает боль!
Катя закатила глаза и зарычала в подушку, которую подтянула себе на колени.
– Ты тоже никогда не улыбаешься, и что? У тебя что-то болит?
– Сама подумай – зачем мы им сдались? Зачем она врет и не выпускает нас? Помнишь люк внизу? «Царство Аида», где блин, какие-то невероятные подземелья, очень удобно ты не находишь?!
– Ну что ты хочешь?
– Надо бежать отсюда. Сейчас!
– Обратно?!
– Да нет же, наверх!
– Слушай сейчас пять утра. Даже если так – мне некуда идти. Я поссорилась с матерью и не могу завалиться к парню в это время!
– Понимаю! – Катя достала смартфон и увидела привычные пустые деления. – Как только мы выберемся, и появится сеть, я переведу на твой счет сто тысяч. Твой номер привязан к сберу?
Катя кивнула, хмуро поглядев в глаза-льдинки, в которых отражался свет дисплея.
– Или сниму в ближайшем банкомате. Обещаю. Сто тысяч. Ты снимешь номер в гостинице…
– К черту твои деньги!
Даша замолчала, пристально посмотрела на Катю.
– Думаешь здесь действительно опасно? – Спросила девушка.