Мэйфейрские ведьмы

Фотограф смутился, принялся отнекиваться, потом начал извиняться за свою договоренность с детективом, но, что бы он ни говорил, Стелла только смеялась. Через несколько минут она заявила ему, совершенно очаровательно, словно стараясь его успокоить: «Мистер Бранд, вы доведете себя до приступа. Просто отдайте фотографию детективу». Так мистер Бранд и поступил.

Фотография дошла до нас примерно через месяц и решительно изменила наш подход к семье Мэйфейров.

В то время в Таламаске никто специально не занимался расследованием истории семьи Мэйфейров, поступавшие сведения просто подшивались в собранный архив. Артур Лангтри – выдающийся ученый и блестящий знаток ведовства – был знаком со всей хроникой, но полностью отдавал себя изучению трех других дел, остававшихся главными для него вплоть до последнего дня.

Тем не менее вся семейная история не раз обсуждалась большим советом, но решение не вступать в прямой контакт с Мэйфейрами так и не было отменено. Кроме того, вряд ли кто из нас в то время был знаком со всей историей семьи.

Фотография с недвусмысленным посланием вызвала большое волнение. Молодой агент ордена, американец из Техаса, по имени Стюарт Таунсенд (годы, прожитые в Лондоне, сделали из него настоящего англичанина) попросил разрешения изучить историю Мэйфейрских ведьм с целью перехода к прямому расследованию, и после тщательных раздумий досье передали в его руки.

Артур Лангтри согласился перечитать дело, однако помешали неотложные дела. Тем не менее благодаря ему число исследователей в Новом Орлеане увеличилось на одного человека – вместо прежних трех профессиональных наблюдателей там теперь работали четверо; кроме того, ему удалось отыскать поистине великолепного осведомителя, некоего Ирвина Дандрича, выходца из весьма богатой семьи, не имевшего при этом ни гроша за душой, который вращался в высших кругах общества и продавал информацию всем, кто готов был за нее платить, будь то частные детективы, адвокаты по бракоразводным делам, страховые агенты и даже репортеры из бульварных газетенок.

Позволю себе напомнить читателям, что в то время досье семейства Мэйфейр не включало в себя данное повествование, поскольку сравнительный анализ и обобщение материалов еще не были произведены. В досье содержались газетные публикации, фотографии, письма-отчеты Петира ван Абеля, а также огромное количество свидетельств очевидцев и другие записи. Архивариусы составили и периодически обновляли хронологические таблицы, однако, следует признать, эти таблицы оставались весьма схематичными и, мягко говоря, неполными.

Стюарт тогда был занят другими важными исследованиями, и ему понадобилось три года, чтобы как следует изучить все материалы, касавшиеся Мэйфейров. Рассказ о нем и об Артуре Лангтри еще впереди.

После возвращения из Европы Стелла вела еще более бурную жизнь, чем до путешествия за океан: закатывала вечеринки для друзей, не пропускала ни одного бала во время празднования Марди-Гра, причем своим поведением шокировала там буквально всех; более того, ее все чаще и чаще можно было встретить в сомнительной славы заведениях, где бойко торговали спиртным из-под полы. Иными словами, Стелла в полной мере оправдывала свою репутацию роковой женщины.

Наши наблюдатели не испытывали никаких затруднений в получении информации относительно Стеллы, поскольку она постоянно была у всех на виду, а сплетни и слухи о ней в изобилии передавались из уст в уста по всему городу. В одном из сообщений, посланных Ирвином Дандричем в наше детективное агентство в Лондоне (замечу, что он даже не подозревал, для кого предназначена передаваемая им информация), он писал, что достаточно лишь переступить порог любой бальной залы, чтобы немедленно и во всех подробностях узнать, что еще успела натворить Стелла. А несколько телефонных звонков знакомым, сделанных субботним утром, могли послужить поистине кладезем интереснейших сведений.

(Надо сказать, что Дандрича ни в коей мере нельзя обвинить в недоброжелательности. Достоверность его сообщений не подлежала сомнению. Во всем, что касалось Стеллы, лучшего наблюдателя, пожалуй, не было, и, хотя он никогда не упоминал об этом впрямую, из его отчетов можно было с уверенностью сделать вывод, что он не раз переспал со своей подопечной. Однако, судя по записям, даже в самых драматических и, можно сказать, трагических обстоятельствах между ними существовала некая дистанция, Стелла всегда держала Дандрича на расстоянии, так что ему так и не удалось узнать ее по-настоящему.)

Итак, благодаря Дандричу и другим наблюдателям портрет Стеллы после ее возвращения из Европы обрастает все большим числом деталей.

Семейное предание гласит, что Карлотта в то время решительно не одобряла поведение Стеллы и требовала, чтобы та наконец образумилась, – она часто ссорилась по этому поводу с Мэри-Бет. Рассказы слуг (и доклады Дандрича) подтверждают достоверность этих сведений, однако все свидетели в один голос заявляют, что Мэри-Бет не обращала внимания на недовольство Карлотты и считала, что такую жизнерадостную и беззаботную личность, как Стелла, нельзя ограничивать и связывать по рукам и ногам.

Более того, Мэри-Бет как-то призналась одной из своих светских приятельниц (а та рассказала об этом Дандричу): «Если бы мне довелось заново прожить жизнь, я вела бы себя точно так же, как Стелла. Слишком малое вознаграждение получила я за свой тяжкий труд. Так пусть хоть девочка развлечется как следует».

Следует отметить, что в тот момент, когда Мэри-Бет сделала это признание, она уже находилась во власти смертельного недуга и силы ее были на исходе. К тому же проницательный ум позволил ей по достоинству оценить те поистине революционные перемены в культурной жизни, которые происходили в 1920-х годах и которые читатели этого повествования, возможно, не сочтут столь уж важным достижением двадцатого столетия.

Настоящая сексуальная революция пришлась на бурные тридцатые годы и в первую очередь коснулась женской одежды. Однако представительницы слабого пола категорически отказались не только от корсетов и длинных юбок, но и от многих, по их мнению, старомодных привычек и правил. Они стали посещать различные заведения, зачастую весьма сомнительной репутации, где пили, танцевали и развлекались – словом, делали все то, о чем и помыслить не могли всего каких-нибудь десять лет назад. Появление и повсеместное распространение крытых автомобилей обеспечивало конфиденциальность и свободу передвижения. Радиоприемники стали неотъемлемой частью интерьера частных домов не только в городах, но и в самых отдаленных сельских уголках Америки. Движущиеся картинки, то бишь кино, демонстрировали жителям всего мира образцы «хорошего вкуса, роскоши и порока». Пресса, литература и театр проявляли чудеса терпимости к любым откровениям – свобода самовыражения была поистине невероятной.

Мэри-Бет, конечно же, осознавала все эти перемены. Однако у нас нет никаких свидетельств ее отрицательного отношения к происходящему. Несмотря на то что сама она так и не остригла волосы и по-прежнему предпочитала носить длинные юбки (за исключением тех случаев, когда переодевалась в мужской костюм), дочери не было сказано ни слова упрека, хотя из всех членов семьи именно Стелла была, пожалуй, наиболее полным олицетворением времени великих перемен.

В 1925 году у Мэри-Бет обнаружили неизлечимый рак. После постановки диагноза она прожила всего пять месяцев и практически все это время не покидала дома – ее мучили страшные боли.