Меж сбитых простыней

Но какой же я глупец! Ничто не вечно. Все это знают, однако никто не верит, что не бывает поблажек. С горечью сообщаю, что вестником срока стал мой шофер Брайан.

Он был идеальный водитель. Говорил, если только к нему обращались, и лишь по делу. Свое прошлое, свои амбиции и свой характер он держал в секрете, чему я был рад, поскольку не желал знать, откуда он взялся, на что нацелен и кем себя считает. Машину он водил умело и невообразимо быстро. Всегда находил, где припарковаться. В любой дорожной очереди, куда попадал крайне редко, всегда был в числе первых. В Лондоне знал все улицы и короткие пути. Был неутомим. Мог всю ночь прождать меня по указанному адресу, не отлучаясь за сигаретами или порножурналом. Машину, обувь и униформу содержал в безукоризненной чистоте. Он был бледен, худ и опрятен; возраст его колебался между восемнадцатью и тридцатью пятью.

Возможно, вы удивитесь, но я не представлял Хелен моим друзьям, хоть очень ею гордился. Я ни с кем ее не знакомил. Похоже, она не нуждалась еще в чьем-либо обществе, и я не возражал, чтобы все так и оставалось. Зачем тащить ее в скучный круг зажиточного Лондона? Вдобавок она была весьма застенчива, поначалу даже со мной. Брайан не стал исключением. Не делая особого секрета из присутствия Хелен, я не позволял шоферу входить в комнату, если там была она. Когда я хотел куда-либо поехать вместе с ней, я давал Брайану выходной (он жил над гаражом) и сам садился за руль.

Все очень просто и ясно. Но затем что-то пошло не так, и я четко помню, когда все началось. Как-то в середине мая я вернулся домой после особенно утомительного, изматывающего дня. Тогда я еще не знал (хотя догадывался), что исключительно по собственной ошибке потерял едва ли не полмиллиона фунтов. Хелен праздно сидела в своем любимом кресле, но во взгляде ее проскользнул какой-то неуловимый холодок, и я притворился, будто ничего не заметил. После пары стаканчиков виски мне стало лучше. Я подсел к Хелен и начал рассказывать о своем дне, о том, как по моей вине произошла ошибка, но я сгоряча обвинил в ней другого и потом был вынужден извиниться и так далее… Обычные заботы тяжелого дня, которыми человек вправе поделиться с собственной супругой. Но я и тридцати пяти минут не говорил, как понял, что Хелен вовсе меня не слушает. Она тупо смотрела на свои руки, лежавшие на коленях. Она была далеко-далеко. Это явилось столь ужасным открытием, что секунду я не мог ничего предпринять (меня парализовало) и продолжал говорить. Но потом я уже не мог этого терпеть. Я замолчал посреди фразы, встал и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Хелен даже не подняла взгляда. Я был взбешен, слишком взбешен, чтобы с ней говорить. Усевшись в кухне, я прихлебывал виски из бутылки, которую не забыл с собой прихватить. Потом я принял душ.

Когда я вернулся в комнату, я чувствовал себя значительно лучше. Я расслабился, слегка опьянел и был готов забыть все происшествие. Похоже, Хелен тоже смягчилась. Я уж хотел спросить ее, в чем дело, но мы вновь заговорили о моем дне и тотчас стали прежними. Казалось бессмысленным возвращаться к недоразумению, когда мы так славно ладили. Однако через час после ужина в дверь позвонили, что по вечерам бывало крайне редко. Поднимаясь со стула, я случайно заметил испуганный взгляд Хелен — такой же, как в ту ночь, когда она впервые мне отдалась. За дверью стоял Брайан. Он принес бумагу на подпись. Что-то связанное с машиной, что вполне терпело до утра. Просматривая бумагу, краем глаза я заметил, что шофер украдкой заглядывает через мое плечо в прихожую. «Что — то ищете?» — резко спросил я. «Нет, сэр», — ответил он. Я поставил подпись и закрыл дверь. Вспомнилось, что Брайан весь день провел дома, поскольку машина стояла в гараже на профилактике. В контору я ездил на такси. Когда я связал сей факт со странностью Хелен… накатила такая дурнота, что меня чуть не вырвало, и я бросился в ванную.

Однако я не сблевал. Но взглянул в зеркало. И увидел в нем мужчину, которому менее чем через семь месяцев стукнет сорок пять, у которого под глазами следы трех супружеств и от бесконечных разговоров по телефону обвисли уголки рта. Я плеснул в лицо холодной водой и пошел к Хелен. «Брайан приходил», — сказал я. Она промолчала, не смея на меня взглянуть. Голос мой звучал гнусаво и бесцветно. «Обычно по вечерам он не приходит…» И вновь она ничего не сказала. А чего я ждал? Что она вдруг надумает признаться в интрижке с моим шофером? Хелен молчунья, она легко скрывала свои чувства. Я тоже не мог признаться в своих переживаниях. Было ужасно страшно, что я окажусь прав. Я бы не вынес подтверждения догадки, от которой меня вновь чуть не стошнило. Я просто замолчал, дабы укрепить ее притворство… Я невероятно хотел, чтобы она все отрицала, хотя знал, что услышу ложь. Короче, я понял, что я полностью в ее власти.

В ту ночь мы спали порознь. Я постелил себе в гостевой комнате. Я вовсе не хотел спать один, даже мысль о том меня угнетала. Полагаю, я затеял всю эту кутерьму для того, чтобы Хелен спросила, что происходит (вот до чего я смешался). Я ждал, что она удивится: мы были так счастливы, и вдруг я, ни слова не говоря, стелю себе в другой комнате. Я хотел, чтобы она попросила меня не глупить и вернуться в постель, нашу постель. Но она ничего, ничегошеньки не сказала. Приняла как должное… что в подобной ситуации мы больше не можем делить постель. Ее молчание убийственно подтверждало мои подозрения. Но еще оставалась крохотная возможность того, что она просто осерчала на мое взбрыкивание, размышлял я на своем новом бессонном ложе, бесконечно прокручивая в голове ситуацию. Теперь я пребывал в полном смятении. Может, она в глаза не видела Брайана? Может, я все напридумал? Сказался тяжелый день… Нет, ерунда, вот же она, реальность — каждый в своей постели… А что оставалось делать? Что я должен был сказать? Я продумывал все варианты, искал верные слова, держал многозначительные паузы, сочинял короткие меткие реплики, которые сорвут тонкую пелену наваждения. А что она — тоже не спит и думает обо всем этом? Или же дрыхнет без задних ног? Как узнать, не обнаружив своей бессонницы? Что, если она бросит меня? Я у нее в кабале.

Слаб язык человеческий, чтобы передать мое состояние в последующие дни. В нем царил ужас кошмара, меня словно поджаривали на вертеле, который медленно проворачивала Хелен. Было бы неверно задним числом утверждать, будто я надумал эту ситуацию, однако теперь я отлично понимаю, что мог бы раньше закончить свои страдания. Я окончательно перебрался в гостевую комнату. Гордость не позволяла мне вернуться в нашу брачную постель. Я хотел, чтобы инициатива исходила от Хелен. В конце концов, ведь это она задолжала мне объяснения. В данном пункте, единственно определенном во всей этой угнетающей неразберихе, я был непреклонен. Мне надо было за что-то ухватиться… и, как видите, я выжил. Мы почти не разговаривали. Были холодны и разобщены. Избегали взглядов друг друга. Я заблуждался, полагая, что мое упорное молчание как-нибудь сломит ее и подвигнет на разговор, на желание объясниться. Так я и жарился. Ночью я просыпался от собственного крика в страшном сне, днем куксился, пытаясь измыслить выход из ситуации. Надо было вести дела. Часто приходилось уезжать, порой за сотни миль от дома, и я был уверен, Хелен с Брайаном празднуют мою отлучку. Иногда из отелей и аэропортов я звонил домой. Ни разу никто не ответил, однако между пульсирующими гудками мне слышалось прерывистое дыхание Хелен, в спальне подбирающейся к пику наслаждения. Я обитал в черной долине на краю слез. Девочка, играющая с песиком, отражение в реке заходящего солнца, трогательная строчка в рекламном проспекте — этого было достаточно, чтобы меня напрочь расстроить. Когда я, несчастный, истосковавшийся по дружескому участию и любви, возвращался из деловой поездки, я с первого мгновенья чувствовал, что Брайан недавно был в доме. Ничего конкретного, но что-то витало в воздухе, не так была застелена кровать, иначе пахло в ванной, на подносе был чуть сдвинут графин с виски. Хелен делала вид, что не замечает моего тоскливого рысканья по комнатам, притворялась, что не слышит, как я рыдаю в ванной. Вы спросите, почему же я не уволил шофера. Ответ прост. Я боялся, что Хелен уйдет вслед за ним. Брайану я ничем не намекнул о своих переживаниях. Мои приказы он исполнял с обычной безликой угодливостью. В его поведении я не заметил никаких перемен, хоть я не особо присматривался. Думаю, он так и не понял, что мне все известно, и я хотя бы тешил себя иллюзией власти над ним.

Но все это смутные второстепенные мелочи. Главное же в том, что как человек я распадался, разваливался на куски. Я засыпал у телефона. У меня стали выпадать волосы. Изо рта, где образовались язвы, несло вонью разлагающегося трупа. Я заметил, что в разговоре со мной деловые партнеры делают шаг назад. В заднице вскочили жуткие фурункулы. Я терпел поражение. Я начал понимать тщетность моей игры в молчанку. По правде, мы были уже не в той ситуации, чтобы играть. Если я был дома, Хелен целый день сидела в кресле. Иногда оставалась в нем и на всю ночь. Часто я уходил из дома рано утром, и она сидела в кресле, уставившись на узор ковра; я возвращался поздним вечером и заставал ее в том же положении. Бог свидетель, я хотел ей помочь. Я любил ее. Но без ее помощи я не мог ничего сделать. Я был заперт в убогой темнице рассудка, и положение казалось совершенно безнадежным. Некогда я был торопливым прохожим, который походя бросает взгляд в витрину, а теперь я стал человеком, у которого дурно пахнет изо рта, фурункулы и язвы. Я распадался.

На третьей неделе этого кошмара, когда казалось, что уже ничего не поделаешь, я нарушил молчание. Вопрос стоял так: все или ничего.

Весь день я бродил в Гайд-парке, собирая в себе ошметки здравомыслия, воли и учтивости для противоборства, которое я решил учинить тем вечером. Я выпил почти треть бутылки виски и около семи часов на цыпочках направился в спальню, где Хелен провела последние два дня. Я постучал в дверь и, не получив ответа, вошел. Одетая в блеклую холщовую сорочку, она лежала на кровати, вытянув руки вдоль тела. Ноги ее были широко раздвинуты, голова откинута на подушку. Когда я встал перед ней, в глазах ее мелькнул огонек узнавания. Сердце мое бешено колотилось, зловоние моего дыхания заполнило комнату, точно ядовитый дым. «Хелен… — начал я и, поперхнувшись, откашлялся, — Больше так продолжаться не может. Надо поговорить». И тотчас, не дав ей возможности ответить, я высказал все. Я говорил, что мне известно о ее романе. Я говорил о своих фурункулах. Я встал перед ней на колени. «Хелен! — воскликнул я, — Для нас обоих наше чувство так много значило! Мы должны бороться, чтобы сохранить его!» Молчание. Глаза мои были закрыты; казалось, будто я вижу, как душа меня покидает и уносится в черную пустоту, превращаясь в красную светящуюся точку. Потом я взглянул на Хелен и увидел в ее глазах спокойное неприкрытое презрение. Все было кончено, и в тот безумный миг я ощутил два диких родственных желания. Овладеть и уничтожить. Внезапным резким движением я сорвал с нее сорочку. Под ней ничего не было. Хелен не успела и вздохнуть, как я очутился сверху и воткнул ей под корень. Правой рукой я сдавил ее нежное горло. Левой притиснул подушку к ее лицу.

Я кончил, когда она умерла. Только это и могу с гордостью сказать. Я знаю, что смерть стала для нее мигом высшего наслаждения. Сквозь подушку я слышал ее вскрики. Не стану утомлять вас описанием собственного восторга. Это было преображение. И вот теперь она лежала у меня на руках мертвая. Я не сразу осознал чудовищность своего поступка. Моя дорогая, любимая, нежная Хелен лежала у меня на руках, мертвая и постыдно голая. Я грохнулся в обморок. Казалось, прошла уйма времени, прежде чем я очнулся; я увидел труп и, не успев отвернуться, сблевал на него. Точно лунатик, я поплыл в кухню, где в лоскуты разодрал картину Утрилло. Роденовскую подделку швырнул в мусорное ведро. Точно голый безумец, я метался по комнатам и крушил все, до чего мог дотянуться. Я остановился лишь для того, чтобы прикончить виски. Вермеер, Блейк, Ричард Дадд, Пол Нэш, Ротко [9] — я их рвал, топтал, калечил, пинал, я плевал и мочился… на свои сокровища… о, мое сокровище… Я плясал, пел, смеялся… Я прорыдал всю ночь.

9

Ян Вермеер Дельфтский (1632–1675) — нидерландский художник, мастер бытовой живописи и жанрового портрета. Уильям Блейк (1757–1827) — английский поэт-мистик, художник, философ. Ричард Дадд (1817–1866) — английский живописец. Пол Нэш (1889–1946) — английский живописец, график, дизайнер. Марк Ротко (1903–1970) — американский художник родом из Латвии, ведущий представитель абстрактного экспрессионизма, один из создателей живописи цветового поля.

Меж сбитых простыней

Той ночью Стивен Кук кончил во сне, чего уже давно не бывало. Закинув руки за голову, он пялился во тьму, вспоминая последние кадры сна и чувствуя, как остывает его сперма, почему-то оказавшаяся на копчике. Когда темнота разбавилась в голубоватую серость, он перебрался в ванну, где снова долго лежал, сонно разглядывая свое белевшее под водой тело.

Накануне в кафе с красными пластиковыми столешницами, залитыми люминесцентным светом, Стивен встречался с женой. Разумеется, он пришел первым. Взгляд официантки, девочки — итальянки лет девяти-десяти, был тяжел и пасмурен от недетских забот. В блокноте она дважды старательно вывела слово «кофе», оторвала половину странички и лицом вниз аккуратно положила ее на стол. Затем, волоча ноги, пошла к огромной сверкающей кофеварке. Стивен был единственным посетителем.