Между двух гроз

— Анна, — при имени дочери Иварс почувствовал, как что-то укололо в левом плече и сразу отпустило, — Приезжай, случилось страшное.

— Что такое? — Иварс вскочил, прижав плечом к уху телефонную трубку. Телефонный аппарат с грохотом упал с тумбочки на паркет.

— Айта, ты слышишь меня? Я должен знать, что произошло с Анной. Ты слышишь?

— Слышу, Иварс, слышу. Она убита. Понимаешь?

— Что? Что ты сказала?

— Иварс, пожалуйста, приезжай, мы дома, — Айта тяжело задышала и повесила трубку.

«Убита, убита» — вертелось в голове Иварса, но представить себе такое — это означало бы признать, что всё действительно так. Дочь, его дочь — убита. «Нет, нет, она ошиблась, с ней самой что-то не в порядке, я сейчас приеду и выяснится именно это, точно», — Иварс с трудом натягивал брюки, открыл шкаф, взял первую попавшуюся рубашку и надел её, даже не задумываясь о том, что фланелевая в крупную клетку посредине лета — не самая лучшая идея.

— Где же ключи? — спросил сам у себя Иварс и сунул руки в карманы. В одном он нащупал связку ключей, из другого к своему удивлению достал ловко сплетённые между собой ромашку и дубовый лист. Он с яростью бросил смятый и увядший букетик на тумбочку.

Путь в Олайне занял десять минут. Иварс мчал под сто километров в час и про себя повторял только одно: «Убита». На одном из перекрёстков он притормозил для того, чтобы отыскать в бумажнике её фотокарточку, едва взглянуть на неё и снова спрятать.

— Анн, моя Анн, — странно, но будучи абсолютно уверенным, что Айта не в себе и с Анной всё в порядке, Иварс чувствовал неладное. Тревога подкрадывалась, как будто охотилась. Вот она затаилась, для того, чтобы выждать пару минут, пока Иварс припаркует машину, пройдёт мимо двух цветочных горок к большому кирпичному дому, где сам когда-то жил. Подойдёт к подъезду, рванёт на себя дверь, затем вторую, побежит по лестнице на третий этаж, не дожидаясь лифта. И настал момент: тревога и ужас нападают, хватают, и совладать с ними теперь уже невозможно. Они взяли верх.

— Иварс Петерс? — спросил Иварса стоявший в дверях квартиры молодой полицейский.

— Да, — Иварс остановился, пытаясь справиться с тревогой и сердцебиением. Но слов полицейского он не слышал. Закачался на месте и рухнул бы на пол, если бы его вовремя не подхватили.

— Мне очень жаль, но, судя по всему, ваша дочь убита, — произнес полицейский, когда Иварс пришёл в себя, сидя в низком кресле в квартире соседей — немолодой пары, его старых друзей. Иварс пил маленькими глотками воду из стакана, наконец, оставил стакан, сообразив, что должен всё увидеть своими глазами.

— Нет, туда нельзя, — остановил его полицейский, и, слегка подтолкнув, заставил снова погрузиться в кресло, — пока что нельзя. Мы снимаем отпечатки пальцев, пытаемся понять, как это случилось. Там сейчас ваша жена.

Иварс кивнул головой, хотя Айта не была ему женой, и в других обстоятельствах он не позволил бы так с собой обращаться. Но в данный момент он был во власти тревоги, которая командовала им. И вот, наконец, пришёл страх. А за ним и отчаяние. Иварс заревел, нагнувшись, обхватил голову руками. Слёзы, низкое кресло, боль, невозможность что-либо предпринять — не это ли делает человека абсолютно беспомощным и показывает его ничтожность? Это, бесспорно. А ещё — Иварс не понял, сколько прошло времени — послышался невдалеке чей-то громкий голос и тот самый молодой полицейский тихо произнёс: «Идёмте».

Снова перед глазами проплыла дверь, часть коридора, опять дверь. Вот и знакомая квартира, бесконечные книжные полки, обои с красными цветками.

На полу в гостиной, на самой середине, на спине лежала Анна. На ней был серый спортивный костюм. Её босые ноги выделялись даже на фоне серого линолеума: они были синеватые, неподвижные, источающие холод. Через мгновение Иварс обратил внимание на ее руки — они были такого же оттенка, может быть даже чуть более жуткого. Ещё мгновение — и он заметил ручку какого-то инструмента, торчавшую из левого бока. И здесь — нет, этого не может быть. Просто не может быть — он сделал шаг вперёд, закачался, нагнулся поближе к ней и, стоя в полутора метрах, вдруг вскрикнул и сделал ещё один шаг.

На лбу Анны чем-то красным была нарисована свастика.

— Кровь, — подумал Иварс, — но откуда?

Действительно, крови нигде не было. Нигде. Только сейчас Иварс услышал, как рядом плачет Айта. Она сидела в углу комнаты на стуле, нагнувшись и положив голову на руки.

— Так, объясните мне, наконец, что здесь случилось, — Иварс начал постепенно осознавать необратимость произошедшего. В ушах звенел пульс, к горлу подкатывались слезы. Но надо было сдержаться. Ради Анны.

— Я была у родителей. Мне утром, совсем рано, позвонила одноклассница Анны и сказала, сказала, — Айта собралась было с мыслями, но снова не смогла совладать с собой, обхватила голову руками и тяжело задышала.

— Что дальше? — Иварс подошел и обнял Айту за плечи.

— Она сказала, что Анна не выходит, а они её ждут, на звонки она не отвечает и как будто бы забыла, что они договаривались, или спит и не слышит. Я пришла, хорошо, здесь недалеко. Открыла и увидела…

— Боже…

— Иварс, скажи, за что нам это всё? Что мы такого сделали, чтобы нам довелось увидеть смерть нашей дочери? Скажи…

Иварс молчал. Молчали и полицейские — молодой так и стоял в дверях комнаты с того момента, как вошел в неё вместе с Иварсом. В углу комнаты стояли и молчали ещё двое, на минуту оторвавшиеся от осмотра вещей и окружающей обстановки. Скрипнула дверь в квартиру — на пороге молча стояли соседи.

— Я попрошу вас внимательно посмотреть, все ли вещи на месте, не замечаете ли вы чего-то странного, — молодой полицейский решил взять инициативу в свои руки. Обстановка была тяжелой и нужно было что-то предпринять для того, чтобы не дать этой ситуации пойти по самому худшему из путей — пути слёз, причитаний и проклятий.

— Скажите, — Иварс глубоко вдохнул и начал говорить, его голос звучал подавленно, временами хрипло, — скажите, а откуда свастика?

— Подростки сейчас увлекаются неофашизмом, — начал было молодой полицейский.

— Но наша дочь никогда ни к чему такому даже не была причастна, — оборвал его Иварс.

— Как бы то ни было, постарайтесь вспомнить, с кем общалась и дружила ваша дочь. Не было ли среди её окружения кого-то с явными фашистскими или сатанинскими наклонностями?

— Что вы себе позволяете?

— Послушайте, я всего лишь делаю свою работу, а в данный момент делаю выводы из увиденного и услышанного мной. Эксперты осмотрели вашу дочь… её тело. Свастика нарисована кровью, мы предполагаем, что это её кровь. А убита она обычным конторским шилом.

— Ааа, — застонала Айта, снова зарыдала, облокотившись на спинку стула, с которого не вставала уже пару часов, с того момента, как поняла, что всё кончено и у неё больше нет дочери, любимой дочери, Анны, её надежды. Той, в которой она видела себя, все свои лучшие качества — по крайней мере, так казалось Айте, и в это она свято верила.

— И всё же я настаиваю, что наша дочь не фашистка. Фашистка — девочка в пятнадцать лет — с ума сойти, как вам могло такое прийти в голову?

— Я ничего не утверждаю, я только делаю выводы, — начал полицейский, — прошу меня извинить.