Между двух миров

Робби, впрочем, не сомневался, что все придет в норму, и очень скоро, так как в Штатах складывается благоприятная политическая обстановка — именно такая, какой он желал. Съезд республиканской партии наметил в президенты человека как раз того сорта, какой им нужен: сенатора Гардинга из Огайо, на которого может положиться деловой мир. Его-то они и собираются провести в президенты, и отныне Америка будет заниматься собственными делами, «просперити» вернется к ней надолго. И Ланни незачем ломать голову над финансовыми и другими подобными проблемами, пусть продолжает заниматься музыкой, а остальной мир предоставит отцу. Робби не знал, что два красных змия недавно заползли в эдем на Ривьере и еще раз соблазнили Ланни отведать запрещенного плода с древа познания.

Об одной вещи Ланни ни словом не обмолвился даже Курту Мейснеру. Дело в том, что все три раза, когда он встречался с Барбарой Пульезе, эти встречи вызывали смятение в его душе и тревожили его совесть: неужто и в самом деле нищета порождается системой, основанной на погоне за прибылью? Тем, что владельцы земли и капиталов гноят свою продукцию и воздерживаются от производства новых товаров, пока не установятся выгодные для собственников цены? Ланни знал, конечно, что ответил бы его отец на такой довод: «Взгляни на предпринимателей, сейчас они разорены, они вынуждены продавать ниже себестоимости. Раз они несут теперь такие убытки, не дает ли это им права на будущие прибыли?» Все это было очень сложно, и Ланни, запутавшись в лабиринте противоречий, не знал, куда повернуть. Имеет ли он моральное право верить в то, что внушает ему отец, а не в то, что ему самому кажется правдой?

II

Срывайте розы, пока не поздно, ловите миг быстрей! Мари де Брюин сообщила день своего приезда, и мысль о ней изгнала из головы Ланни все другие мысли. Она мерещилась ему днем и снилась ему ночью; он считал дни и часы. Его музыка танцевала с ней или спускалась по сельской дороге, одетая в синее летнее платье и шляпу с широкими полями. Он написал ей: «Надень это платье, когда приедешь».

Наступило долгожданное утро, и Ланни вместе со старой дамой поехал на вокзал. Поезд подошел и остановился, и на Мари было платье, которое она носила в их медовый месяц. Приличия ради он чинно пожал ей руку, а когда багаж был благополучно погружен в машину, он отвез мадам Селль к сиротам, о которых она пеклась; она сказала, что дела у нее много и она не будет дома к завтраку. Она тактично позаботилась о том, чтобы и слуг не было дома; а Ланни сказал матери, что вернется не скоро.

Таким образом, в этот день в истерзанной войной Франции было по крайней мере два счастливых существа. Они немного требовали от мира: только чтобы их оставили наедине. Между ними было то полное понимание, без которого немыслима любовь. Его любовь была воплощением нежности и мягкости, а ее — радостной покорности. Они делили и будут делить друг с другом все, что у них есть. Если ему приходила в голову какая-нибудь мысль, величайшим наслаждением для него было поделиться ею с Мари; если с ним что-нибудь случалось, первым его движением было побежать и рассказать ей. Они могли подолгу молчать; быть вместе было уже достаточно. Она была для него воплощением мечты поэта о той,

Кого бы я мог полюбить, Привычек почти не меняя, Чтоб разума форт сохранить, Фантазии стяг развевая.

И для влюбленной четы началась пора долгого безоблачного счастья. Все, даже самые обычные мелочи жизни озарялись ласкающим светом; любовь стала музыкой, она стала поэзией и искусством, танцами и плаванием, прогулкой и ездой в автомобиле, едой и сном и прежде всего — той легкой изящной беседой, которую Ланни, как житель Франции, научился высоко ценить. Все, что они делали, было вдвойне радостно потому, что они находили больше радости в счастье другого, чем в своем собственном.

Видя, что ее сын чувствует себя на седьмом небе, Бьюти принуждена была сдаться. В конце концов, Мари ведь была женщина из общества, она не эксплоатировала Ланни и не сорила его деньгами, не тратила их на драгоценности, меха и дорогие развлечения. Он привез Мари в Бьенвеню, и Бьюти, подвергнув ее осмотру, не могла не признать, что она красива — особенно сейчас, в золотом ореоле счастья. Обе женщины заключили перемирие; если они не могли быть матерью и дочерью или сестрами, то, по крайней мере, могли сотрудничать в сложном деле: удерживать мужчин дома. Кошачьи когти были спрятаны, осиное жало убрано, змеиные зубы не источали яда. Женщины не кололи друг друга намеками на взаимные слабости и недостатки, а помогали друг другу справляться с причудами и странностями этих опасных созданий — мужчин. Большего и нельзя было ожидать от женщин в этом мире ожесточенной конкуренции.

III

Выборы в Соединенных Штатах состоялись в ноябре и кончились избранием кандидата Робби — событие, столь важное, что он написал о нем специальное письмо сыну. Это был своего рода «танец диких» над телом поверженного «идеалиста» из Белого дома. Его личность и его идеи были окончательно скомпрометированы; больной Вудро Вильсон числился еще президентом, но никто уже не обращал на него ни малейшего внимания, если не считать того, что сенат с особым удовольствием отменял вое, что было сделано им, отклоняя всякое требование, исходящее из «детской», как выразился кто-то. Четвертого марта, писал Робби сыну, у кормила правления станут представители делового мира Соединенных Штатов, и уж они покажут, как править современной нацией, идущей в ногу со своей эпохой. Знай наших!

Робби не спрашивал сына, какого он мнения об этих делах; он считал, что сын, естественно, должен соглашаться с ним, и большей частью Ланни соглашался, так как не очень хорошо был осведомлен о положении в стране своих отцов. Робби посылал ему «Литерэри дайджест» — скучнейший еженедельник, заполненный рассуждениями о происходящих событиях. Но Ланни предпочитал раскрыть ноты и сыграть с Куртом какую-нибудь новую вещь.

Мнения о мировых событиях он черпал, главным образом, из английских еженедельников, где печатался Рик и которые тот никогда не забывал посылать в Бьенвеню своему другу.

Рик в ту зиму не приехал на Ривьеру по многим причинам. Во-первых, Ланни не считал себя вправе приглашать гостей в «трудное время»; во-вторых, Нина, согласно плану, родила второго ребенка и нуждалась в уходе, который она получала в семье мужа; в-третьих, здоровье Рика улучшилось, может быть, потому, что дела его пошли на лад. Работа подвигалась успешно, мужество восторжествовало над телесным недугом.

Рик все еще тяготел к театру. Он ездил в Лондон смотреть новую пьесу, а затем возвращался домой, писал о ней статью и посылал ее в какой-нибудь журнал. Найти туда доступ было нелегко. Рик писал Ланни: «Есть сотни людей не менее талантливых, чем я, и они торгуют спичками на Риджент-стрит». Такие замечания придавали письмам баронета ярко-розовую окраску. Все друзья Ланни, по видимому, тянули влево. Или весь мир левел? Если так, то одиноко будет в этом мире сыну коннектикутского оружейного фабриканта!

Пришло письмо от Ганси и Фредди Робинов. Они рассказывали о своих занятиях. Старший брат писал:

«Один из моих учителей дал мне прочесть статью из социалистической газеты об успехах рабочего движения в Италии, и там упоминается имя Барбары Пульезе, как одного из руководителей движения. Учитель дал мне также книгу о кооперации; это очень интересное движение, и я с увлечением читал эту книгу. Я всегда буду вам благодарен за то, что вы дали мне возможность приобщиться к новому для меня миру».

Итак, «красная чума» проникла и в Роттердам! Ланни любопытно было, как отнесется к этому мистер Робин и поднимет ли он такую же бучу, как Робби. И что скажет его любящий сын Ганси, если прочтет в одной из красных газет статью с изобличением нажившихся на войне спекулянтов?

IV

Кризис охватил весь мир, и государственные деятели ничего не в состоянии были придумать. Правительства стран-победительниц, уверявшие свои народы, что скоро настанут хорошие времена, так как немцы заплатят за все, теперь, когда настали плохие времена, объясняли это тем, что немцы не хотят платить. Объяснение очень легкое, и стоило оно недорого.