Между нами, девочками

– Первое, что мы снимем, почувствовав морщинки, это украшение с шеи. Потому что шея стареет у женщины раньше всего. Зачем нам на этом акцентировать внимание? И кольца. Как только вы почувствуете, что руки стали не теми, которыми всю жизнь любовались мужчины, все кольца сразу же раздариваете племянницам. Сразу и без сожаления. Нам не нужно, чтобы видели наши старые руки. Руки должны быть ухоженными, с маникюром, но уже без колец. Колени не открываем никогда, если вам уже за сорок. Даже если они у вас идеальные. Даже если очень охота этим похвалиться. Сдержанность и еще раз сдержанность.

Из этих лирических отступлений мы узнали много более для себя полезного, чем из всего услышанного про технический перевод, вместе взятого.

Так что «хорошие манеры» – это была тема, специально созданная для Нинпаллны. И как правильно разговаривать, и с какими интонациями, и что чай только вечером пить надо, а после обеда только воду, или сок, или пепси. То есть чай на обед просить не надо. А на завтрак просить только кофе и обязательно с молоком. Но главная проблема, это как правильно съесть яйцо. Про это Нинпаллна говорила долго и подробно. Первое, это как его разбить. Нельзя яйца бить об стол, об яйцо соседа и тем более об его лоб. И вообще ни обо что нельзя его бить. Нужно аккуратно срезать верхушку ножом. И потом, вопрос второй и очень важный, куда девать скорлупу?! Не в тарелку, не на скатерть рядом с собой, а вот в эту самую подставку для яйца. Поскольку Нинпаллна рассказывала про эти яйца подробнее всего, мы поняли, что, наверное, это из этикета самое важное и есть. Или самое сложное.

До последнего момента я все-таки надеялась, что на завтрак дадут просто кусок ветчины. Нет, дали яйцо. И как я напряглась с самого начала, это яйцо увидев, так и расслабилась только уже под вечер, когда в парке аттракционов вдруг услышала истошный крик:

– Ленка!

Господи, неужели ж моя подруга Зверева? Нет, этого не может быть! Родное лицо! Родной голос. Мы кинулись друг другу, обнимались, целовались, как будто бы расстались не утром, а год назад, и не отдыхали целый день, а были на исправительных работах. Сопровождающие нас немцы еле успели в сторону отскочить, чтобы мы их с ног не сбили, ринувшись в объятия друг другу:

– Лен, ну ты как?

– Еле держусь. А ты?

– Тоже. Ну ничего. Осталось каких-нибудь два часа и нас опять в школу вернут.

– Наташка, я, наверное, не выдержу. Не могу больше улыбаться, не могу больше восхищаться!

– Ленка, не хнычь! Смотри, как они стараются. Ничего, дотерпим.

И мы понуро пошли каждая к своей семье, все время оглядываясь на подругу, оставшуюся позади.

Вечером все делились впечатлениями, что, где и как.

У меня, по впечатлениям, было – со многими не сравнить. Меня и на катере по Шпрее возили, и на даче я под Берлином пироги с ревенем ела, и на аттракционах каталась, и по Берлину пешей прогулкой ходила. И мне куртку подарили, которая Петре мала стала. И главное, про все это уже можно было рассказывать с удовольствием. Напряжение прошло, я была уже среди своих, бояться было нечего, и можно было со смехом вспоминать:

– Ну вы представляете, у них на этой даче все в клеточку. Все в цветочек. Веселенькое такое. А где, говорю, у вас тут туалет? А вот, говорят, иди. И на дверь мне деревянную указывают. А на двери окошко такое в форме сердечка. Ну да, думаю, туалет, через окошко как раз унитаз виднеется. Тоже весь в цветочек. И как, думаю, я туда пойду? Или их предупредить, вы сейчас в ту сторону не смотрите? Да нет, говорю, это я так спросила, вдруг, когда захочу. В общем, еле-еле до их квартиры берлинской дотерпела.

– Ну ты, Ленка, дурочка. Это же окошко с обратной стороны наверняка как-то закрываться должно было!

– Не додумалась! Все равно, а вдруг нет. И что тогда? Позор?

– Ой, девчонки, ну как же домой охота. Все-таки у нас гораздо лучше.

– И не говори. Яйца можно есть, как тебе только вздумается.

– Все, спим. Нужно еще завтра праздник советско-немецкой дружбы пережить. С утра встанем пораньше, еще слова надо выучить успеть. И все, и уже можно чемоданы собирать!

Праздник прошел весело. Мы плясали народные танцы, Андрюшка ходил между нами с балалайкой. В Кузю влюбилась немецкая девчонка.

– Ленка, иди сюда!

– Чего тебе?

– Ну-ка переведи, что она мне говорит?

– Немецкий язык надо было учить, а не с Барчевым в морской бой на уроках играть!

– Ну ладно тебе. Я все выучу. Но сейчас-то уж что? Надо же выяснить, что девушке надо. Может, у нее проблема какая?

Проводы были из Берлина в Москву, как и в предыдущий год, шумными и суматошными. Мы обменивались адресами, дописывали слова новых немецких песен. Плакали и смеялись одновременно, ведь неизвестно, как жизнь сложится. И увидимся ли? Кузина Марьон пыталась что-то объяснить Кузе знаками. Кузя глупо улыбался и разводил руками. Да, видать, это все-таки не любовь, иначе было бы понятно без слов.

И вот звучит гудок паровоза, и мы рассаживаемся по вагонам. Жалко ли нам уезжать? Конечно, где-то там екнуло. Ну вот и еще одна страничка перевернута. Но как же хочется домой. Как же хочется к маме с папой и моей беременной сестре. Как же я по ним соскучилась. И как же хочется им все-все скорее рассказать. И ничего не забыть.

До свидания, Берлин. И, думаю, это свидание обязательно когда-нибудь состоится. Рано или поздно. И мы все еще обязательно встретимся. Но сейчас домой. В родную Москву! В чемодане у меня лежал комбинезон для моего будущего племянника, Петрина куртка и берлинский мишка для Маринки Генераловой.

Проходной балл

– Наверное, я тебя расстрою. Вывесили проходной балл, – Тимур немного помолчал, – 20. Ты только подожди, не начинай переживать раньше времени. Это же только балл пока, списков-то нет. Может, и ничего еще.

В груди у меня все оборвалось. Я не набрала вступительный балл. У меня было 19,5. Я дышала в трубку и молчала.

– Ну что ты молчишь? Ты там меня слышишь? Ну же не конец света! Ну подумаешь. Может, на вечерний еще пройти сможешь.

У меня больше не было сил слушать эти успокоительные речи, и я горько разрыдалась:

– Не хочу я на вечерний. Ничего я вообще не хочу. Я студенткой хочу быть! Неужели ты не понимаешь?! Меня же просто из общества теперь выкинут. Со мной общаться никто не будет. Кто я теперь? Ну вот скажи, кто?!

– Ну, Лена Ронина, – нерешительно произнес Тимур.

– И что? Лена Ронина, это что, профессия?

– Ну и студентка тоже еще не профессия?! И потом больно ты сюда поступать хотела? Сама же говорила, что экономика – это не твое призвание, что хочешь языками заниматься. Вот и давай. Готовься на следующий год в Иняз!

– Чего?? – Я на другом конце провода аж заикаться начала. – На следующий год? То есть я уже всех старше буду. Такая мать-героиня? Кто со мной общаться-то будет? Да и через год, что я вспомню? И что, теперь мне на работу идти устраиваться? Кем? Швеей-мотористкой? – Я заплакала еще громче.

– Ну, перестань. Я тебя и мотористкой буду любить.

– Все ты врешь, мотористку любить никто не сможет. Вот ты сам же студент. Надеялся, что и я поступлю, а теперь тебе просто стыдно будет друзьям своим сказать, с кем ты общаешься!