Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

Только на такой основе можно завершить мировую социалистическую революцию, в образе «окончательной империи», которая — если заимствовать идеи Эрнста Юнгера — была бы «“тотально” мобилизованным [192] , предоставляющим пространство только “рабочим”, “социалистическим общественным устройством”», «“технократической” всемирной федерацией всех республик рабочих, организованной на основе планового хозяйства» ^{1116} .

192

О «тотальной мобилизации» речь идет в одноименной статье Эрнста Юнгера (1930). — Прим. пер.

Троцкисты национал-социализма

Биографы национал-революционера Никиша, как более старые^{1117}, так и новые^{1118}, квалифицировали его как фёлькишского экстремиста собственного извода — и во всяком случае как псевдооппонента Гитлера, которого он незадолго до захвата власти нацистами назвал «немецким фатумом», поскольку тот как католик несет «в своей крови… контрреформаторские инстинкты» и является не пруссаком, не революционером, а легалистическим и «социал-пацифистским» бюргером, в погоне за голосами и деньгами исповедующим «плоский антибольшевизм»^{1119}.

Конечно, мечты Никиша о германо-российском «конечном рейхе» всегда питались превозношением германо-фёлькишских колонизаторов и гордостью за них. Но Россия выступала здесь на первый план все же как непобедимая, доминирующая сила мировой истории. И эта Россия была к тому же наполовину «азиатской», что Никиш констатировал с одобрением, но и несколько нервозно. Согласно Никиту, Германии, чтобы жить и выжить, нужно перетянуть на свою сторону эту полуазиатскую империю, ассимилироваться в ней и ассимилировать ее в себе.

В этом смысле можно видеть в Никите прямого антагониста Гитлера. Однако в противоположность футуристическим видениям Никита о «едином рейхе от Владивостока до Флиссингена» «поход германцев» (Germanenzug) — это чисто «реальная политика». Гитлер отказался в своем движении и от концепции «восточной ориентации», и от навязчивой мысли о примате внешней политики, которую отстаивали Никиш и все национал-революционеры и национал-большевики. Подобно тому, как вождь НСДАП с самого начала избавился от фёлькишского апостола «с жестяным мечом и медвежьей шкурой», теперь он освободился от стаи национал-радикальных литераторов, заполонивших всю сцену.

Колоссальная по объему литература, производимая ими, красноречиво подтверждает это — она свидетельствует о политическом бессилии, заключавшемся не столько в отдельных личностях, сколько в самом их деле. Вот почему «Справочник консервативной революции» Армина Молера действительно можно читать как путеводитель по «тайной Германии», отождествляя себя с которой эти круги стремились закутаться в туман Кифхойзера [193] и сделаться довольно «опасными». Их было много, они были весьма значительны, весьма «глубоки». Кругом кишели выдающиеся «личности», и действительно в этой широкой радикализированной прослойке политического Веймара собралась солидная масса интеллектуального и художественного потенциала. Да и в деньгах, военном и конспиративном опыте, как и в «связях», недостатка не было. В этом, надо сказать, только в этом смысле можно согласиться с формулой Молера о «троцкистах национал-социализма» ^{1120} .

193

Гора в горном массиве Гарц в Тюрингии. В недрах Кифхойзера, по романтической легенде, спит легендарный кайзер Фридрих Барбаросса. Пробудиться и явиться людям он должен был после объединения немцев… — Прим. пер.

В конечном счете, однако, все занимались главным образом собой. Этим группам, лицам и органам не удалось утвердиться как влиятельному течению в поле официальной парламентской политики, как не удалось поднять за собой боеспособные массы; во всяком случае, они и в подметки не годились маршировавшим уверенным шагом гитлеровским штурмовикам СА. Короче, речь шла о вирулентном «подводном течении» веймарской политики и культуры, которое накаляло обстановку, не будучи способным реализовать свои устремления в чем-то кроме бумажных словоизвержений.

Пока такие люди, как Никиш, вообще занимались политикой, они задавали тон в побочных отраслях политики, связанных с рейхсвером, а частично и с промышленниками и другими кликами. Рейхсвер, который, согласно формуле фон Зекта, находился по отношению к республике в состоянии «перезимования», в особенности был частью «тайной Германии» в «режиме ожидания»: ожидания кризиса, вождя, изменения соотношения сил. Здесь все же, казалось, речь шла о реальных вопросах и настоящих делах: о проектах вооружения, о разработке новых видов оружия, о контактах Генерального штаба, о подготовке войск и обсуждении международного положения. Но как бы часто, и порой в весьма задушевной обстановке, ни говорилось об этом при встречах высших немецких и советских военачальников, обе страны никогда не подходили к созданию реального союза. Возникали разнообразные неформальные связи, личные симпатии, своего рода виртуальное братство по оружию, но ничего похожего на то, что выдержало бы изменение политики после 1933 г. и мировую войну.

Виртуальный союзник

Вместо этого неформальный альянс с Советской Россией консервировал политику Веймарской республики в ее бесплодном ревизионизме. Сам факт существования СССР как автаркической державы с государственной организацией хозяйства, не входящей в мировой рынок, все еще временной, переживающей постоянные метаморфозы, казалось, сигнализировал об абстрактной возможности обширного изменения в ситуации рейха. И правые и левые в своих фантазиях на все лады твердили, что разгромленная Германия с ее техникой, высоким уровнем образованности населения, организационной культурой и преображенная в революции Россия с ее запасами сырья, охочими до просвещения массами, полными нерастраченной энергии, представляют собой потенциальную комбинацию, о которой можно только мечтать.

Без устали говорили о великолепных «духовных возможностях», трагико-патетических «судьбоносной общности» и «родстве душ» и, как и прежде, о масштабных державных мечтах о власти в Срединной Европе с германским доминированием, — власти, которая могла бы монопольно присоединить ждущий освоения гигантский советский комплекс и благодаря своим возможностям в отношении труда, техники, организации и науки снова возвыситься до мирового уровня. Увлекшись этой химерой, веймарская политика упустила возможность обрести более твердую почву под ногами там, где она находилась.

Главным препятствием для продуктивного поворота в особых отношениях между Германией и Советской Россией, завязавшихся в Рапалло, служила политика сталинского руководства, определявшаяся навязчивыми идеями и боязнью контактов. Разумеется, в бесконечных беседах, консультациях и банкетах не было недостатка. Кредиты предоставлялись и получались, товарообмен развивался. Немецкая техника и технологии из Германии, наряду с американскими, неотъемлемой частью входили в советские программы индустриализации, кроме того, «российские заказы» частично помогали немецкой промышленности преодолевать моменты экономического спада и самые тяжелые кризисы. Так, по крайней мере, казалось.

Однако при ближайшем рассмотрении об этом и речи быть не могло. В период насильственно форсируемого промышленного и военного строительства в СССР, которое наметилось уже в 1926–1927 гг., внешняя торговля страдала от тех же запретов, что и все прочие виды сотрудничества в области экономики, в общественной сфере и в области искусства. Создание в 1928 г. «Российского комитета германской экономики» было попыткой противопоставить закрытому советскому государственному картелю контркартель, чтобы вообще поддерживать дела на плаву. Эйфория прежних планов концессий давно улетучилась, уступив место всеобщему разочарованию^{1121}.