Меняется мир, как во сне,и все человечество – тоже.Ни совесть, ни честь не в цене,и смысл устремлений ничтожен.И нет никого на нелегком пути,к кому обратишься в печали любой…Но душу унынием не замути,останься собой.И клятвы мужские пусты,в делах – ни размаха, ни соли,а женщин, забывших про стыд,игла нетерпения колет.И власть прибирают лукавством умакрадущие, лгущие наперебой…Но совесть свою о соблазн не ломай,останься собой.В дорогу!.. Пройди перевал,отправься к далёкому морю,частицей всего, где бывал,себя ощути на просторе!Ведь прежнее солнце блестит с высоты,и так же широк небосвод голубой,деревья и птицы с тобою «на ты»!Останься собой.Природы апостолом став,миры для грядущей Вселеннойна чистом пространстве листатвори для себя вдохновенно.Но помни, что это не даст барыша,достойно мирись со скупою судьбой.Поэт зачастую живет без гроша.Останься собой…Ты слабости мира поймешь,но их не пускай на бумагу,а верным пером преумножьлюбовь, окрыленность, отвагу,и жизни, где
ценят духовности свет,отдай просветленного сердца любовь.Сверяйся с бессмертной душою, поэт!Останься собой!И если умрешь, одинок,печаль не увидев на лицах,и если с твоей сединойни род, ни народ не простится, —не сетуй на жизнь. Ведь она не былабесплодным трудом и чужою рабой.Рассеявшись прахом, сгорая дотла —останься собой.И память о сути твоейразделят с тобою по правудороги, просторы полей,пустыни, альпийские травы,и строки, которые, слив голоса,с листа прозвучали победной трубой,и Те, кто открыл для тебя небеса…Останься собой.
О поэте Шихнесире
Лезгинской мудрости урок гласит: «У старшего в родуспроси совета.А нет – у ранней седины, у друга, знавшего беду,спроси советаА не найдёшь – у валуна, который обточили льды,спроси совета,У первой влажной борозды, у горной пенистой водыспроси совета».А я стараюсь у того, кто сердце рифмой разбудил,просить совета,Пусть нет его среди живых – но у тропы, где он ходил,просить совета,У эха отзвучавших слов, которых помню ритм и слог,просить совета,У камня с именем его, который в изголовье лёг,просить совета.Но если трудно станет вдруг тебе, от мест родных вдали,просить совета —тогда найди и собери, как редкий дар своей земли,стихи Поэта.Там есть и камень, и ручей, и борозды весенней бег,в строфе чеканной,И в них живет уже навек седой и мудрый человекиз Лезгистана…И сам поэт в стихах живет. И жизни слышится напорв звенящих строках.Его тропа вплелась в узор таких же троп на склонах гор,в заветных строках,И слышен в них гортанный зов, позвонче многих голосовзвучать способный,И муж – и мальчик там босой… И плачет утренней росойчинар надгробный…У друга с белой головой, у старца, камня и рекиспроси совета,Спроси у дерева того, и у всегда живой строкиспроси совета —и дом не оскудеет твой, и дух, достойный этих книг,не станет сирым!Счастливец ты, нашедший их, открывший мудрости роднику Шихнесира…
Из Риммы Аванесян
Гора
1. «Кружевные утёсы, туманы лесов…»
Я – армянин. Я стар, как Арарат,
и башмаки мои от вод Потопа влажны.
Геворк Эмин
Кружевные утёсы, туманы лесов,безысходности давняя тема…Снеговым полотном закрывает лицовеликан – отчуждённо и немо.Тишина и безлюдье расщелин и скали отроги, поросшие синим…От зубчатой гряды наплывает тоска,как от ветки безлистной в пустыне.День прошёл. На горах – умирающий свет…Их томление неразрешимо.Но алмазно сияет в своём торжестве,доставая до солнца, Вершина!Охвативший полнеба, в венце облаков,на заре или в час полудённый —богоданное имя несёт высокоАрарат, Армянином рождённый.
2. «…Она, моя гора! И только армянин…»
А перед тем я всё-таки увидел
библейской скатертью богатый Арарат.
Геворк Эмин
…Она, моя гора! И только армянинтак мог сказать о ней…Сияющий коралл над дымкою равнин —её снега и льды. И первыми онивбирают краски дней.Чеканной кромки блеск тревожит и манит,чем дальше – тем сильней.Стремящаяся ввысь, далёкая, как рай,понятная, как друг —застенчиво тиха, когда скалистый крайвуаль накинет вдруг.Плывущая к тебе туманная горасмыкает мыслей круго том, что мы – бойцы, вершины – нам родня,а память – наш оплот.И мудрости отцов – священного огня —у нас не отберётвся боль сердечных ран, что каждому из нассудьбою суждена.И кровью запеклись – печаль армянских глаз,святые имена…Далёкая мечта, томящая всегда,настолько велика,что канувшие в грусть минувшие годауже равны векам.Но есть надежда в нас.Найдя у смерти брод,не сдался, не погас —творит себя народ.Он любит жизнь, и вот —живёт!
Версия
Когда захочет ушедший генийнайти дорогу из мира тенидля строк, которых не довершил,то некий автор, живущий ныне,наивно верит в своей гордыне,что это – перлы его души.Но в этот раз он простой спирит,пускай и послано это свыше,пустой тростник в камышовой крыше,и ветра прихотью он творит.Любимец муз и певец харит,он ловит шёпот, дыханья тише,и мысли тех, кто уже не дышит,но кто пером его говорит.
* * *
«Осенний крик ястреба»
И. Бродский
1. «…Наряду с другими – и нашего брата…»
…Наряду с другими – и нашего брата —поэта смущающий странностью голоса,он когда-то был persona non grata,но, возможно, был и посланцем Логоса.Из статьи о нём (для многих – кумире),написанной до того, как его похоронят:«Противостояние человека жёсткому мируосмыслено в духе романтической иронии».Уникальность этого эстетического фактаобусловлена неповторимостью автора.Уберём же предвзятости катарактуи оценим факт из ближайшего «завтра».Он звучит привычному вопреки,игнорируя нормы во многих случаях,и порезаться можно на сколе строки,и висят абордажные рифмы-крючья.Он внедряется в память – и раной саднит,он какой-то жестокий секрет постиг,оставаясь при этом только однимиз бесчисленных срезов реальности.
2. «…Далеко от Нью-Йорка и Сан-Диего…»
…Далеко от Нью-Йорка и Сан-Диего,и от прерий, затканных ковылём,где в избытке снега – но только снега,где скребёт о мели паковый лёд,где и летом не щедро солнце к природе,а зимой – лишь складчатые миражи,иногда отрешённым сознанием бродиттот, который с бродяжьей фамилией жил;той же нации, но не из тех людей,что опять покупают в Намибии копи:препаратор фразы, поэт-иудей,безразличный к попыткам офсетных копийсо стилистики нобелевского лауреата,равнодушный к всемирному «гран-мерси».…Голубой бриллиант
в девятьсот каратовна канадском чёрном небе висит.Льётся чёрная тьма из Большого Ковша,сыплет с Млечной Тропы молоко сухоев эту тьму, где неровно мерцает душа,не нашедшая в жизни себе покоя.И молчания песня – как долгий войнад волнистым пространством сухого снега,под луной, ледяным бессмертьем больной…И алмазный шип – безумная Вегаумножается в блеске сионских звёзд,в мириадах кристаллов, готовых вспыхнуть.Длятся тени, упавшие в полный рост,длятся скалы, лиственницы и пихты,из прорехи времени выпавший цент, —длится миг между «будет» и «только что спето»,и почти не заметен рашен-акценту равнин, облитых алмазным светом,но отсюда ближе к цепочке дюн.Там такой же снег с таким же альбедо,там он был – и был беззащитно-юн,там живет не забытая им обида —только память, без доли телесного брутто —неостывшим, давним, усталым горем…Ястребиный пух из Коннектикутапорошит из туч над Балтийским морем.
Предстояние
Как не призадуматься о слоге лаконичном.Сила краткой фразы умножается стократ,если с нею на устах умирает личность —Леонардо и Рабле, Гёте и Сократ.Вот, цикутой вскорости от тела исцелённый(к мудрости Сократов демократия глуха),вымолвил единственный на сотню миллионов:«Не забудь Асклепию в жертву петуха».А когда Вольтеру облегчить пытались бремя,призывали дьявола в душе не сберегать —бросил ядовито, что теперь не то, мол, время,чтобы наживать себе нового врага.Где, когда и что на посошок тебе подарят —тут уж как придётся, а со смертью не балуй,а впрочем…«Я готова, мальчики!» – сказала Мата Хари,отослав шеренге воздушный поцелуй.Может быть, конец пути и впрямь дела венчает.«Пульс пропал» – отметил Грин [7] , как следует врачу.И Антуанетта: «О, простите, я случайно…» —наступив неловко на ногу палачу.Вспоминается порой о них, уже не прежних.Там никак не передёрнешь, будь ты трижды плут.Эдвард Григ сказал: «Ну что же, если неизбежно…»а философ Кант сказал: «Das ist gut».
7
Джозеф Грин, знаменитый хирург.
Репетиция отплытия
Снилось – не снилось… В дремоте разума —прямо со сцены – спешим на пристань…Труппа сегодня проводы празднуетпровинциального – но артиста.Эта гастроль не дала ни рублика,пьеса, однако, стоила риска.Всех благ, добрая публика,я задержался, но здесь – близко.…Трап – убран, качается палуба.Лепту – стюарду, паспорт – в компостер.Тут ни присесть, ни поесть, и, стало быть,мы на борту недолгие гости.На руки – бирку с моей фамилией,медный квадратик, где даты выбиты.…Тёмную длань кладет на кормилонаш перевозчик, до блеска выбритый.Звон рынды… Лики и венчики…Кто-то платочком заплаканным машет.Пляшут у борта пёстрые веничкис чётным числом гвоздик и ромашек.Волны забвения… Мыслей пунктиры:– Не избалован был бенефисами…– В общем-то, вовремя…Только в квартирежмется в углу стишок недописанный.В тапки хозяйские тычется мордочкой,тихо скулит в передней под вешалкой.Ни поминальной лапши, ни водочкинет недоростку осиротевшему.Впрочем, для прочих много настряпано.Милости просим всех провожающих.Вот и пирог на чистенькой тряпочке,масляным боком свет отражающий,не именинный, но и не свадебный.(Ломтик оставят – вечер-то чей?)Сосредоточься – и вот он, на тебе —в ласковых бликах церковных свечей.…Мой капитан, похожий на Беринга,я по воде отпускаю пирог!Может, пока что – за ним, вдоль берега?..Что же ты держишь руль поперёк?..
Кукушка
Пахнет лето смородиной, сорванным яблоком,и соседским тельцом, и привядшим сенцом,и тоскует кукушка, каким-нибудь зябликампоручившая сдуру родное яйцо.И не стоило, может быть, рифмы подвёрстывать,по банальному поводу тратить строку —столько их извели на разбойницу пёструю,бередящую душу протяжным «ку-ку».Но душа, ускользая в зелёное, влажное,где кричит-не устанет беспутная мать,полагает такие резоны неважными:приказала – и ты начинаешь считать.…И попробуй не верить кукушкам и женщинам,если глупая птица от летних щедротдолистала остаток, цыганкой обещанный,и, секунду помедлив, добавила год!И молчит… обещает большие каникулы…Но потом, ради праздника, теша сердца,оглашает Вселенскую Тайну великую,и для всех загадавших – бессмертие кликает,и кукует, кукует… уже без конца…
Баллада о новом доме
Наталье Борисовне Апушкиной
На шумной улице в центре жила поэт.За окнами жил из стен и витрин коллаж.Хоть ноги служили плохо, но много летона взбиралась на свой четвертый этаж.Там книжным полкам мешал старомодный шкаф,и сложно бывало тем, кто широк в кости.Там даже стул старался исподтишкаизрядную долю площади обрести.А к ней ходили, писали в её альбом,был чай, стихи и беседа, сейчас и тут.Её любили многие. Этот домохотно вмещал гостей в свою тесноту.Он с ней говорил порою про тот свет.Ну, как же без этого, коли о Слове речь.Она сомневалась, мол, есть ли что или нет —а только вернее реальность стихом беречь.Она жила, ничего не копя впрок.Ей было не просто, но светом жила душа…Она ушла, потому что пришёл срок,и сердцу уже не по силам стало дышать.Звонок из больницы, краток и деловит.Сказали недоумённо, что так и так,что утром и приезжайте, что морг открытс такого-то часа.Квартира стала пуста.Был тяжкий вечер. Он кому-то звонил,и кто-то не мог поверить такой беде.Настало горькое «вдруг», не хватало силпринять философски обычный итог судеб.И не было легче от мысли про мир иной,и тело томил какой-то глухой гул,и он отзывался такой же глухой виной,но было поздно. И он, наконец, уснул.…Просторная комната солнцем была полна,и в нём, золотом, одиноко стоял диван.На этом диване опять сидела она,и он понимал, что на праздник радости зван.Что это начало, а не конец пути,что здесь промежуточный финиш, а не финал,и что вот теперь-то будет всегда везти!..И он, шутя, с облегчением ей пенял:– И где Ваш скепсис? Вот новой жизни ручей,вот новый мир, и он, похоже, на ять!Она отвечала весело в том ключе,что где уж заранее схему процесса знать.Лежал за окном зелёный и свежий луг,к окну и двери пологий всходил склон,и было тепло по-летнему. Только вдругдвух женщин, по лугу идущих, увидел он.И было ясно, куда они и к кому.Они подходили споро, пока поврозь,и первая улыбнулась мельком ему,открыла дверь – и разом всё пресеклось.…При жизни она умела делать дома,и этот новый, впустивший бабку и мать,за малое время успела создать сама,чтоб было удобно в нём гостей принимать.