Между жизнью и смертью
Шрифт:
– Слушай, ты, – Банда одной рукой сгреб халат на груди врача и, приподняв немного этого тощего субъекта, легонько стукнул его спиной о косяк, – я задал вопрос и жду ответа. Времени у меня очень мало...
– Что вы себе позволяете? – испуганно взвизгнул Альпенгольц, снова поправляя очки.
– Тебе не ясно? – Банда повторил процедуру "постукивания" о косяк, и Альпенгольц с готовностью заговорил:
– Распоряжение было Рябкиной. По всем показателям Сергиенко пришло время рожать.
– У нее были схватки? Какие-нибудь там еще признаки подошедшего срока?
– Нет. Но ее осматривала накануне сама Рябкина совместно с доктором Кварцевым...
– Это заведующий родильным отделением,
– Да. Они очень обеспокоились после осмотра, их насторожило состояние и положение плода. По их словам, плод был мертв или, по крайней мере, не подавал признаков жизни...
– Это они сказали при Ольге?
– Ну что вы! – возмущенно сверкнул глазами за стеклами очков Альпенгольц. – Как можно – при больной говорить такие вещи! Эта информация предназначалась только для меня.
– А вы? Вы смотрели Ольгу?
– Нет. А почему я, собственно, не должен доверять своим коллегам, к тому же более опытным, чем я...
– Занимающим более высокие должности, лучше скажи!
– А почему бы и нет?! – сорвался на фальцет Альпенгольц. – Должности просто так не занимают, и, зная этих людей, я ни секунды не сомневаюсь, что они, особенно Нелли Кимовна, вполне...
– Ладно, не надо мне про Рябкину сказки рассказывать. Сам разберусь... А неужели вы или кто там еще... лечащий врач, например... не видели, что с плодом что-то не так? – Банда пытался разобраться в системе медицинского наблюдения больницы, чтобы как можно лучше понять механизм возможного преступления. А в том, что дело с Ольгой Сергиенко нечисто, он уже не сомневался.
– Нет. Мы ничего не замечали. Но, как вам сказать... Это дело такое – сегодня все хорошо, все нормально, а завтра... Или даже через минуту...
– Ладно, ясно! – Банда шагнул из палаты, но Альпенгольц вдруг схватил его за рукав:
– Но кто вы? И что вам надо? Почему вы все это у меня выспрашиваете?
– Руки убери! – грубо вырвался Банда. – Смазать бы тебе разок по роже...
– За что? – отшатнулся от него врач, испуганно сверкнув глазами.
– За все хорошее. За то, что так хорошо своих пациенток смотришь. Почему так долго держали здесь Сергиенко?
– Это было распоряжение Нелли Кимовны. Она вообще сама занималась этой больной.
– Так. Интересно, – Банда снова повернулся к врачу. – И что, это так принято – главврачу больницы становиться лечащим врачом какого-нибудь пациента?
– Нет, но вы же сами понимаете – может, это была ее родственница или подруга...
– А показания держать ее на стационарном сохранении были?
– Как вам сказать... Вообще-то нет.
– Я так и думал!
– Но все же сейчас мы любим перестраховываться, лишь бы все обошлось. У Сергиенко наблюдался высокий тонус матки, а это довольно опасная...
– Ладно, понятно, – у Банды больше не оставалось времени выслушивать разглагольствования доктора Альпенгольца.
Он бросился по лестнице наверх, на третий этаж. В родильное отделение...
Наташка Королькова сидела на посту у палаты новорожденных, грустно поклевывая носом над раскрытой страничкой какого-то иллюстрированного журнала.
Подходило время очередного кормления малышей, а желания развозить их по палатам Наташка не испытывала никакого. Ведь как-никак пошли уже вторые сутки ее бессменного дежурства, и сменять ее до шести вечера, до самого конца дежурства, никто не должен был.
Конечно, приятно сознавать, что в сумочке нежно похрустывают две стодолларовые бумажки, но сил ради них было потрачено все же слишком много...
Накануне Рябкина предупредила:
– Поменяйся дежурствами, мне надо, чтобы ты и эту ночь провела на посту.
И
несчастной Наташке ничего не оставалось делать, как попросить напарницу о замене – мол, надо уехать, так я сразу два дня, чтобы побольше потом времени было.А ночь во время их "мероприятия", о котором никто в больнице не знал, была тревожной. Наташка знала это по предыдущему опыту, поскольку во время ночного кесарева всегда оставалась одна и та же бригада медперсонала, личная команда Рябкиной, в которую входила и сама Наташка.
В общем-то, ее обязанности во время дежурства этой "спецбригады" нельзя было назвать особо сложными. Задача Корольковой состояла в обеспечении полного душевного комфорта Рябкиной и безопасности их общего дела – в коридоре отделения не должна была появиться в эту ночь ни одна роженица, ни кто-либо из непосвященного медперсонала, а самое главное – нужно было быстро и осторожно вынести в нужный момент "груз" по черной лестнице к поджидающей у подъезда машине.
За такие дежурства Наташка с чистой совестью получала свои двести долларов. Столько же ей заплатили и в эту ночь за "сверток", доставленный к стоявшему в условленном месте "Мерседесу" цвета "серый металлик" с баварскими номерами...
Банда ворвался на этаж так неожиданно, что Королькова даже вскрикнула, но все же сумела сразу взять себя в руки:
– Что ты здесь делаешь? Совсем упился что ли? А ну, марш отсюда!
– Заткнись!
Не обращая на нее ни малейшего внимания, Банда бросился к шкафчику с медкартами рожениц, судорожно перебирая стоявшие в нем журналы регистрации.
– Что это значит? – как можно строже воскликнула Наташка, чувствуя, что теряет самообладание Ей почему-то стало вдруг очень страшно. Она не знала еще, чего испугалась, но сердце подсказывало, что произошло нечто важное, что-то такое, что очень круто и бесповоротно изменит всю ее дальнейшую судьбу. И Наташка всеми силами цеплялась за свою привычную роль, будто надеясь, что в этом случае все останется по-прежнему, ничего не разрушится, а Банда вновь превратится в обыкновенного спившегося санитара-импотента, на которого, кстати, сейчас он почему-то был совершенно не похож:
– Что тебе. Банда, здесь надо?
– Где журнал регистрации новорожденных?
– Что ты имеешь в виду?
– Как ты узнаешь, где чей ребенок?
– У каждого есть бирочка...
– Сколько в палате детей?
– Какая тебе разница?
– Ты! – Банда яростно сверкнул глазами, решительно повернувшись к ней всем корпусом – Я спрашиваю, у тебя есть список детей с именами матерей... график кормления... или еще что-нибудь в этом роде?
– Есть. Так бы сразу и сказал... – все, сопротивление было бесполезным. Королькова поняла это и сдалась почти сразу:
– На, держи.
Банда схватил журнал, жадно пробегая глазами последнюю страницу записей.
– Так... Сколько рожениц в отделении?
– Я что тебе, отчитываться должна?
– Говори, бляха!
– Девятнадцать женщин.
– Сколько детей в палате?
– Дай посчитать...
– Где ребенок Сергиенко? Почему он не зарегистрирован у тебя? – он швырнул в нее журнал учета. – Где мальчик, которого родила сегодня ночью Ольга Сергиенко?
– Что тебе надо?
– Я тебя предупреждаю – ты будешь нести ответ за каждое свое слово. Если ты мне хоть разочек соврешь, я из тебя лично, не дожидаясь никакого правосудия, такую отбивную сделаю, что твои органы даже на донорство не сгодятся. Ты поняла, стерва? – тяжело дыша, не стесняясь в выражениях, Банда прижал ее к самой стенке и теперь заглядывал ей в глаза с такой ненавистью и с таким презрением, что в какой-то момент Корольковой показалось, будто сама смерть сверлит ее взглядом из глубины отливавших холодной сталью глаз парня.