Межлуние

— Дон Родригес, мне нужно ее доверие, — нашелся архиагент.

Собеседник кивнул и показал на экипаж, готовый сорваться с места по первому требованию.

— Пусть так. Видишь этот фиакр?

— Да, синьор.

— Я даю тебе десять минут. Она спустится с тобой, и ты проводишь ее в паноптикум. Возница выполнит мой приказ, даже если вы назовете иной адрес.

— Я понял, синьор.

— Пора закончить эту историю. Теперь иди за ней.

Торе отступил, повернулся, и вновь почувствовал жаркое солнце, обжигающее кожу. Неторопливо перейдя улицу, клирик поднялся по ступеням крыльца в прохладный холл гостиницы. Ему не надо было уточнять номер, где находилась Аэрин, поскольку он прекрасно его помнил.

Смятение и жалость наполняли его сердце, тяжелеющее с каждым шагом, уменьшающим расстояние между ним и Аэрин. Чтобы не произошло в ближайшие мгновения, он не сможет ей навредить.

Полностью опустошенный и разбитый неудачей, Торе аккуратно постучал в дверь номера. Совершенно здоровая и жизнерадостная Аэрин приветливо улыбнулась ему, но, увидев его лицо, мгновенно догадалась, почему он не выглядел приветливым.

— Что случилось?

— Прости, это моя ошибка. Тебя вычислили.

Девушка вздохнула.

— Я не виню тебя. Ты и так для меня многое сделал.

Она подошла к окну.

— Они среди тех мужчин внизу?

— Все, кого ты видишь, являются клириками.

Торе встал рядом с ней.

— Все? — Переспросила она. — Меня так боятся?

— Они здесь не из-за тебя.

Аэрин посмотрела не него.

— Тебя послали за мной? Почему?

Он не ответил, хотя ему было что сказать.

— Значит, они ждут твоего возвращения?

— Мне дали десять минут.

Не находя себе места, занервничавшая девушка заходила по комнате. Она остановилась лишь ради одного вопроса, мучившего ее в эти секунды.

— Ты убьешь меня? — Испуганно спросила она, стоя к нему спиной и боясь повернуться.

— Нет. Никогда.

Дава кивнула и что-то обдумала.

— Надо прощаться? Мы больше не увидимся?

— Я не знаю.

— Тогда не будем. Ты согласен?

— Да, конечно, — отозвался Торе, и они посмотрели друг на друга, не желая делать шаг навстречу или к выходу.

Им не хотелось нарушить баланс этого момента. Наоборот, они жаждали продлить его до бесконечности, но любое действие неминуемо уничтожит равновесие и неизбежно все испортит. Одновременно с этим они осознавали необходимость сделать этот проклятый шаг, пока бездействие не погубит их обоих.

Чувствуя, что Торе испытывает боль лишь от одной мысли о проявлении инициативы, она приблизилась к нему и обняла его предплечье.

— Что со мной будет?

— Паноптикум.

Аэрин пробрала дрожь.

— Я не хочу так умирать. Только не так.

Торе стиснул зубы, ощущая вину стократ сильнее, чем прежде.

— Что я могу сделать для тебя?

Переборов слабость, девушка успокоилась и четко произнесла:

— Возьмешь мой чемодан?

Он поднял ее багаж, и они неспешно направились вниз.

Никто из агентов их не окликнул и не остановил, когда они спустились и встали у них на виду.

— Садись в фиакр.

— Ты поедешь со мной? — Не сдвинувшись с места, спросила дава.

— Это мой долг и наказание, — отозвался Торе, галантно предложив ей руку.

— Куда? — С подчеркнутым равнодушием осведомился возница.

— К Святым Мученикам, — огрызнулся мрачный Торе.

Лошади потянули фиакр, увлекая пассажиров в короткое путешествие. Раздираемый противоречащими друг другу желаниями, Торе то сжимал в кулаке четки, будто боялся их потерять, то растягивал в пальцах, словно собираясь задушить ими возницу. Наблюдавшая за ним Аэрин хранила молчание, тем не менее, в глубине ее глаз угадывалась жалость. У стороннего зрителя, если бы такой появился, могло сложиться ложное впечатление, будто это ему, а не ей, предстоит познать незавидную участь еретика.

За очередным поворотом показалась печально известная тюрьма, внушающая ужас тем, кто хотя бы раз слышал о методах инквизиции. Даже если половина из того, что рассказывали побывавшие внутри была правдой, стоило держать рот на замке и тщательно выбирать свое окружение. Не ровен час, даже невинный сломается, признавшись в страшных преступлениях, которых никогда не совершал.

Фиакр остановился и Торе помог Аэрин выйти из экипажа. Неся ее чемодан, он вместе с ней ступил под арку раскрытых ворот и последовал к страже, не спускающей с них глаз.

Без всякого сомнения, Дон Родригес предупредил генерального инквизитора и их встретил клирик низкого сана.

— Архиагент Тараттус, передайте мне вещи подследственной.

— Тарлаттус, — поправил его Торе, отдавая чемодан.

— Вам сюда, — не обращая внимания на замечание, продолжил клирик.

В сопровождении этого прихвостня и явившихся на его зов солдат, Аэрин и Торе вошли в чертоги паноптикума. Архиагент страшился услышать крики, хотя знал, что они появятся, только если спуститься на два этажа ниже, где располагались пыточные.

— Вынужден разлучить вас с дамой, — будто бы неожиданно вспомнив, заметил инквизитор.

Аэрин и Торе посмотрели друг на друга, и ни единого слова не было сказано ими. Архиагент удержал в себе душевную боль, считая себя предателем, а дава смирилась с неизбежностью.

Она отвернулась, прервав прощание, и стража заключила ее в кандалы. Девушка спокойно восприняла ограничение свободы, гордо вскинув подбородок.

— Вам надлежит идти за мной, — с манерами хозяина приказал инквизитор.

Стукнули засовы и дава оказалась отрезана от Торе.

Получив разрешение старшего телохранителя, клирик провел ее в палаты генерального инквизитора, обставленные по моде Эспаонского барокко. В интерьере чувствовалось неумеренная любовь к роскошной жизни, выставленная напоказ, а сам глава паноптикума, с неохотой поднявшего взгляд на визитеров поверх стола, едва влезал в широкое кресло.

— Кто это?

— Она, — быстро ответил помощник генерального инквизитора, изучающего лицо Аэрин. — Да, это она!

— Ты, как там тебя… Иди и займись чем-нибудь.

Инквизитор сдержанно поклонился и покинул кабинет начальства.

Толстяк уже давно мечтал встретиться с настоящей ведьмой, истинной еретичкой, и вот он увидел ее перед собой и онемел от радости долгожданной встречи. Облизнув жирные губы, он приблизился к девушке, и ее красота лишь распалила порочное пламя в его глазах. Она отвернулась от него, презрительно усмехнувшись.

— О, мне доставит удовольствие тебя сломать. Я распоряжусь приготовить нечто особенное. Не сомневайся, эта пытка станет вершиной моего мастерства.