Межлуние

Потребовав тишины у бормочущей толпы, заждавшейся решительных действий со стороны инквизиторов, кардинал-епископ огласил помилование примеренным с Собором и Священными Ликами. Не надеясь узнать о неожиданном решении, Аэрин закономерно не услышала своего имени.

Обратного пути не было. Обреченных отделили от остальных, — а в случае с Аэрин, от нее отвели помилованных, и по одиночке повели к столбам. Где-то вдали послышались раскаты грома, впрочем, не замеченные из-за яростного крика только что клейменного еретика. Столь долго подготавливаемая карательная машина пришла в губительное движение, и никто и ничто уже не остановило бы ее массивные шестерни.

Не нашедший иного выхода, или испугавшийся нестерпимых мучений, приговоренный к казни еретик согласился исповедоваться, и после краткого признания священнику был задушен прямо у столба. Монахи подожгли дрова, и первый приговоренный скрылся в дымном языке огромного костра.

Поглотив очередную жизнь, монструозный механизм требовал следующую, и она была ему незамедлительно предоставлена. Еще один приговоренный к сожжению сдался, едва затеплился огонь и повторил участь предыдущего еретика, отступившегося от своих воззрений в последний момент.

Пламя вершило суд. Возможно, кто-то находил в поступках инквизиции логику, но Аэрин принимала аутодафе за бессмысленную и беспощадную бойню. И не существовало предела для тех, кто нес ответственность за происходящее. Занятые привязыванием к столбу монахи не придавали значения громовым раскатам. Лишь некоторые зрители, бросали озабоченные взгляды на потемневшее с севера небо, надвигающееся на город черной стеной, мерцающей всполохами ветвистых молний. Гроза неумолимо приближалась и в любой момент могла прервать казнь.

Не желающий попасть под ливень и шквалистый ветер Себастьян де Анкарри принял решение сжечь остальных еретиков одновременно, нарушив священный регламент. Без долгих раздумий, монахи схватили оставшихся еретиков. Мгновенно позабыв об аккуратности и соблюдении каких-либо правил, они рвали шнуровку одеяний, чтобы приложить клеймо к оголенной спине. Серия криков прокатилась по Заветной площади.

Грубые руки согнули Аэрин в дугу, и она почувствовала прикосновение раскаленного металла. Не крика, не стона, не бранного слова, не услышала ни одна живая душа. Даже палач, на секунду засомневавшийся в раскаленном металле, держал клеймо дольше положенного. Однако, не смотря на предполагаемую ошибку, на коже девушки все-таки остался нестираемый след.

Из толпы донесся удивленный возглас.

— Ведьма! — Крикнул уверенный в своей правоте, а монахи понесли девушку к предназначавшемуся для нее позорному столбу.

Кожаный ошейник перехватил ее горло, тут же натянувшись и удушая ее, вместо того, чтобы держать, не позволяя упасть. Заметив эту проблему, монахи пропустили еще один ремень под руки давы, прибив его гвоздем с противоположной стороны столба.

С неожиданной громкостью и мощь прогремел взрыв грома, сотрясший небеса и землю. Нависающая над Вилоном косматая тьма, размытая понизу косыми струями, простерлась над головой, и главный инквизитор приказал немедленно зажечь огонь. Растерянный священник, не успевший спросить осужденных в последний раз, не отказались ли они от ошибочных суждений, метался от одного костра к другому, выпрашивая раскаяние. Когда он добрался до места казни Аэрин, пламя охватило нижние поленья, и затушить костер уже не представлялось возможным, равно как и подойти к нему на близкое расстояние.

— Раскаиваешься ли ты? — Вопрошал он сквозь крики боли, треск гудящего костра и шум толпы.

Его второй вопрос потонул в новом раскате грома, оглушившем всех до единого. Спросить в третий раз он не успел, ибо мгновенно взметнувшись вверх, огненный всполох отрезал Аэрин от него. Заслонив лицо от жара, со слезящимися глазами и опаленными бровями, священник отступил, бормоча молитву. Ему почудилось, будто могучая стихия замерла, занеся над ними распростертую длань, отдавая должное стойкой девушке, ушедшей в молчании, заинтриговавшем притихшую толпу.

И разверзлись врата грозовые, оросив первыми крупными каплями горячую мостовую. Порыв ветра сорвал балдахин над креслом главного инквизитора, и, сокрушив сбитые между собой доски, опрокинул уже пустую трибуну. Огонь воспрянул, налившись новой силой, и прежде чем хлынул невиданный ливень, обрушился в самого себя, подняв к темному небу облако разбегающихся искр, и оголил пустой почерневший и треснувший столб с обугленными обрывками ремня.

Свет еще проникал под завесу дождя, шипящего на углях и покрывшего землю пенным слоем брызг, омывая священника, опустившегося на колени. Быть может, он рыдал. Это никому не было известно. Пожалуй, он сам не ведал ответ. Дотянувшись до солнца, туча поглотила свет и на Вилон пала тьма.

Разбегаясь во все стороны и ища укрытие от потоков воды, низвергающихся на город, толкающиеся люди топтали упавших. Началась давка. Вскоре запаниковавшая толпа покинула место казни, оставив после себя несколько неподвижных тел.

Священник, едва видевший очертания зданий через завесу дождя, продолжал молиться, уповая на милость Святых Ликов, когда в дымящемся кострище зашевелилось нечто живое. Остановившись на полуслове, клирик взирал на восстающий из мокрого пепла силуэт девушки. Выгнув спину и встав на четвереньки, она сбросила с себя потухшие угли и поднялась в полный рост, разведя руки в стороны и открыв себя дождю. Стекающие капли смыли грязь, очистив ее кожу. Будто нарисованное чернилами, клеймо еретика потеряло четкость, и без труда растворилось в сбегающих по волосам и спине извивающихся змеями ручейках.

Оглядев себя, Аэрин словно заставила ливень скрутить над ней струи, и, прижимая ладонями пересекающиеся спирали, скрыла наготу под соткавшимся и потемневшим в воздухе платьем, повторившим изгибы тела. Заметив безмолвного священника, поднявшегося ей навстречу, она грациозно подошла к нему и, положив руку на его плечо, встретилась с ним взглядом. Не сказав ни слова, она растворилась в блестящей завесе сумрачного дождя, оставив его в одиночестве.

Присутствовавший на всем протяжении аутодафе Диего вломился в свои покои с предельно ясным распоряжением:

— Вина! — Распорядился он и гром вторил его требованию.

Один из множества инквизитором, занявший место Гордиана, и чье имя никак не задерживалось в памяти генерального инквизитора, поднес наполненный графин.

— Ты, все никак не запомню… Поморщился Диего — Займись каким-нибудь делом!

Причмокнув губами, Диего загорелся новой злобной идеей.

— Стой! — Заорал он вдруг, — принеси мне бокал! Или кружку!

Молодой карьерист ретировался с удивительной быстротой. Впрочем, фигура генерального инквизитора, во всех смыслах значительная, могла раздавить любого, кто оказался в этом здании.

Он вздохнул.

— Всему их учить… — С неизмеримой тоской протянул Диего.

Новоиспеченный секретарь вернулся с большим хрустальным бокалом. Вырвав его из рук помощника, старший инквизитор наполнил его вином и немедленно осушил, влив себя все до последней капли.

— Ненавижу простуду, — проворчал он, поясняя причину своего недовольства, и сбросил намокший плащ. — Еретики смотрят на тебя и надеются, что ты сдохнешь раньше, чем они!

Опрокинув второй бокал, синьор наполнил его в третий раз, но не спешил подносить ко рту и выглянул в окно-бойницу, где шумел ливень.