Мхитар Спарапет

У одной из женщин невольно вырвался громкий возглас восторга; к счастью, его слышала только свекровь и ущипнула невестку за руку. Бедняжка поразилась: спарапет показался ей таким красивым и величественным, что вечно запертой в четырех стенах женщине почудилось, будто это вошел сказочный принц. А когда Мхитар еще приблизился, чтобы пожать у нее руку, она чуть не лишилась чувств. Руки он пожимал только женщинам, а дочери мелика, девушке, на сей раз лишь поклонился.

— Мои братья Паки и Мигран — самые счастливые мужчины, они имеют таких жен, — польстил спарапет женам сыновей Бархудара. — Если бы я ехал в ваш замок с миром — привез бы всем вам индийских бриллиантов.

— Твое пребывание в нашем доме уже само — божеская милость для нас, тэр спарапет, — поспешила заговорить жена мелика. — Мы довольны полководцем армянским: его наставления полезны душе и телу, как наставления доброго, но требовательного отца полезны его чадам.

Женщины сели по одну, мужчины — по другую сторону. Мхитара усадили во главе стола. Он, в свою очередь, пригласил Бархудара сесть справа от себя, а слева усадил сотника Товму, что очень удивило всех. Всегда прежде рядом с ним сидел Тэр-Аветис. Мелик Еган с недоумением взглянул на Тэр-Аветиса, но тот лишь подмигнул ему: мол, тут что-то кроется.

Слуги внесли карас и подошли с ним к спарапсту.

Мхитар погрузил в него ковш и зачерпнул вина. Бархудар взял у гостя ковш и выпил половину содержимого. Начался пир. Ели молча.

Спарапет исподлобья поглядывал на сидевшую перед ним, чуть наискосок, Гоар. Красавица была мрачна и печальна, — казалось, предчувствовала что-то дурное.

Спарапет разговаривал только с сотником Товмой, порою нашептывал ему что-то, чем привлек к сотнику всеобщее внимание. Два раза и Гоар взглядывала на Товму и оба раза невольно вздрагивала. Товма был удивительно похож на спарапета. Словно родные братья — один старше, другой младше. Бархудар видел, с какой любезностью разговаривает с простым сотником второй человек страны, и тяжелые думы одолевали его: «Мстит мне!» Паки тоже внимательно следил за беседой спарапета и Товмы и радовался в душе, что не исполнилась отцовская месть. Ведь это хорошо. Чем строже спарапет будет держать в узде меликов, тем благополучнее пойдут дела в стране. Это было твердым убеждением Паки. Каждый вечер он мечтал перед сном и видел перед глазами восстановленное армянское царство и удивлялся, почему мелики и князья не провозглашают Давид-Бека царем.

Обед закончился. Женщины, нетерпеливо ожидавшие этого, встали. Нелегко им было сидеть за одним столом со спарапетом и с меликами — такого еще в их доме никогда не бывало. Лишь из страха перед Мхитаром Бархудар позвал женщин к участию в обеде. Он знал, что спарапет гневается, когда армянские князья по привычке, оставшейся от персов, не допускают женщин на свои пиры.

Когда женщины удалились, Мхитар опустил руки на колени и попросил меликов задержаться еще минуту. Оставил он также Миграна и Товму, а всех других отпустил. Бархудар мучился в догадках: чего еще желает Мхитар и почему вместе с меликом он оставил и сына этого лжемелика Туринджа.

Заложив руки за спину, Мхитар нетерпеливо шагал по залу. Все видели, что он погружен в тяжелые думы. Временами Мхитар смотрел в упор на столпившихся у стены молчаливых меликов. Казалось, он был съедаем горем, которым хотел поделиться и боялся. Наконец спарапет тяжело опустился на тахту, перекинул ногу за ногу и уставился испытующим взором на мелика Бархудара.

— По делам твоим тебя следовало бы четвертовать, мелик Бархудар, — раздельно проговорил он. — Кто подымает оружие на своего брата, тот не должен наслаждаться солнечным светом. По-твоему поступали многие наши предки, и тем они погубили нашу страну. Дальше так не будет. Ценя твои заслуги, я простил тебя навеки. Но остерегись отныне моего гнева и не избегай моей воли.

Он умолк снова, помрачнел от роившихся в голове горьких дум и немного мягче, но не менее повелительно продолжал:

— Сегодня между твоим домом и домом мелика Туринджа должно воцариться вечное согласие, тэр Бархудар! Во имя этого согласия мы должны сотника Товму сделать твоим зятем.

У Бархудара так округлились глаза, что казалось, они вот-вот выскочат из орбит.

Зал пошел перед ним кругом. Все окуталось густым мраком, и только из небольшой освещенной точки сверлил устрашающий взгляд спарапета Мхитара. Бархудару хотелось рвать и метать, звать на помощь, но в отдаленном уголке сознания возникла настороженность, и он понял, что сопротивление воле Мхитара сейчас может обернуться гибелью. Замок переполнен войсками спарапета, а сам Бархудар — всего лишь жалкий пленник. И потому он покорно склонился и произнес:

— Не только дочь моя, но и жизнь и честь наша принадлежат тебе. Поступай, как велит твой светлый ум. Но не грех узнать и волю моей дочери. Моей единственной дочери…

Голос у него задрожал, когда он произносил последние слова. Мхитар взглянул на Миграна. И тот понял, что спарапет хочет узнать и его мнение. Он — старший брат и обладает немалыми правами над своей сестрой.

— Слово отца моего дороже моей чести, — сказал Мигран и тоже склонился.

На сотника Товму Мхитар не смотрел. И хорошо делал, потому что сотник был готов пасть к его ногам и целовать их. Бедный юноша, не ожидавший такого счастливого оборота, вначале побледнел, потом покраснел до ушей и остался стоять как вкопанный.

— Разреши, тэр спарапет, я хоть поговорю с дочерью? — попросил Бархудар.

— Лучше позвать ее сюда. Она не ребенок и сама может распорядиться своей судьбою.

Тем самым Мхитар пресек возможность отказа. Надо было поставить Гоар перед свершившимся фактом.

Она переступила порог зала, глянула на подавленного отца, затем посмотрела на спарапета и поняла, что наступил тот самый миг жертвоприношения, которого утром требовал у нее Мхитар. Гоар уже успела переодеться. На ней был короткий казакин из голубого бархата. Вставка в широком вырезе украшена золототкаными лентами, длинные рукава, заканчивающиеся остроконечными углами, также были обшиты тонким золотым кантом. На поясе золотая пряжка. В диадеме сверкал изысканный аграф. Под казакином было надето светло-лиловое платье, складки которого падали на синие, шитые серебром туфельки. В ушах горели напоминающие виноградные гроздья хризолитовые серьги. Прозрачная вуаль спадала по плечам.

Мхитар еле сдержался, чтобы не закричать. Подумать только! От эдакой красавицы он должен отказаться! И отказаться, безумно ее любя…

Сотник Товма лишь раз взглянул на свою предполагаемую невесту, и почудилось ему, что стоит он возле самого солнца и вот-вот будет испепелен им.

— Подойди ко мне, дочь моя, — прерывающимся голосом позвал Бархудар, и несколько крупных слезинок скатилось ему на бороду.

Гоар прошла вперед. Но отец не мог продолжать. Сжалось горло, оттуда вырвался лишь хрип. Гоар поняла, что Мхитар загнал отца в тупик, но она все еще не догадывалась, какая же от нее требуется жертва. Между тем молчание становилось тягостным и долгим.

Огромное душевное потрясение испытывал и спарапет Мхитар. Перед глазами вставали счастливые встречи на берегу реки Трту, родник, возле которого в первый раз трепетала в его объятиях Гоар. Чем он может оправдать свой поступок, что он скажет любимой, которая отдала ему первые сладкие плоды своей юной жизни, а он уже вторично своей же рукой подрубает последние корни этого волшебного дерева, вырывает его из привычной почвы и отдает заботе другого садовника?

Но отступать было поздно. Да и не привык менять решений Мхитар спарапет. Видя, что никто не осмеливается начать разговор, он собрался с силами и сказал:

— По воле господа, по моей воле и по воле твоего отца, Гоар, ты должна вступить в брак с сотником Товмой!

Сказал не своим, а совсем чужим, жестоким и тяжелым, голосом, похожим на глухой стук первого брошенного в могилу кома.

Гоар бледнела медленно, как бледнеет небо на рассвете. Румянец ее щек растаял, будто упавшая в воду капля вина, и остался один желтоватый налет.

— А почему моя судьба должна решаться в присутствии стольких людей? — это все, что сумела произнести она.