Мхитар Спарапет

Нагаш осторожно поставил недопитую чашу на место и подозрительно взглянул на Хосрова. Тот вызывающе улыбнулся. Акоп ждал этого, но не хотелось верить, что когда-нибудь ему осмелятся предложить стать отступником. Кровь закипела в жилах.

— Я предпочел бы быть простым погонщиком мулов в войсках Давид-Бека, чем Шейх Уль Исламом всех мусульман, — с вызовом произнес Нагаш Акоп.

— Люблю упрямых и гордых людей, — сказал Хосров, разводя руками. — Удивляюсь только, как может человек добровольно подставлять голову под топор палача. Плевать я хотел на святую веру, если из-за нее в опасности пусть хоть один мой волос. Но я к тебе не за этим, брат мой. Оставим богов нашим муллам и вашим кешишам [33] . У меня другое дело…

33

Кешиши — священники.

«Начинается, — подумал Нагаш. — Ну что ж, доколе мне оставаться в неведении?» И хотя он понимал, что расставляются какие-то новые сети и что юзбаши заговорил о вероотступничестве неспроста, им овладело спокойствие. Нагаш выпил еще одну чашу вина и приготовился выслушать, что скажет юзбаши. Но тот вдруг предложил ему прогуляться.

«Коварством, что ли, хотят прикончить меня? — подумал Нагаш Акоп. — Может, храбрости не хватает сказать в лицо о смертном приговоре?..»

Вышли вместе. Стоявшие во дворе двое воинов отдали честь. Юзбаши шел медленно. Говорил о весне, сокрушался, что в этом году погибли все кусты роз в саду у хана.

— Страшно подумать, какую зиму перенесли! Все кусты повымерзли. А какие здесь были розы!.. Мы же вывезли их из Шираза.

— Привезли бы из нашей страны. У нас розы устойчивые, выдерживают даже холода, — сказал рассеянно Нагаш Акоп, и вдруг ему неудержимо захотелось поддеть юзбаши. — А есть и такие, что цветут до самого снега. От их аромата даже пчелы пьянеют. Но растут они в расщелинах, почти недоступны и обладают ужасно колючими шипами.

— Знаю, не окровавившись, не сорвешь, — вздохнул Хосров.

Странные желания рождались в душе Нагаш Акопа. Когда они проходили мимо покорно отдающих честь воинов, он еле удержался, чтобы не выхватить у них оружие и не размозжить кому-нибудь голову. В другом месте, проходя мимо коленопреклоненного, совершающего намаз муллы, Акопу захотелось пнуть его в горбатую спину. Затем появилось желание плюнуть юзбаши в лицо. Только чудо, казалось, удерживало его от этого.

— Ты захватил свои пожитки, тэр Нагаш? — спросил вдруг юзбаши.

— А что?

— Ничего. Просто больше не вернешься в свое жилище, — спокойно сказал Хосров.

— Понимаю.

— Не обвиняй никого, добрый человек. Бог наделил тебя даром провидения. Смыслишь ты и в художестве и в стихах. Все знаю. Жалко рубить твою созидающую руку, отрезать велеречивый язык. Да будет тебе известно, что, по воле нашего хана и по моей воле, желательно, чтобы ты жил на пользу нам. Чтобы служил нам и вере нашей…

— Довольно! — остановил его Нагаш Акоп. — Кончай свое дело!

Хосров удивленно пожал плечами и захохотал так, что вздрогнули даже следовавшие за ними секироносцы.

— Что ж, довольно так довольно! — буркнул юзбаши. — Условие, по которому ты сможешь пользоваться ясноликим светом, одно: сменить веру, совершить обрезание, и заживешь тогда под высоким покровительством самого хана. В противном случае тебя обезглавят.

— Я уже выбрал последнее.

— Неразумный человек! — упрекнул юзбаши. — Из любви к кресту лишиться полной мудрости головы?! Ай, вах!..

И тут же по его знаку воины заковали в цепи Нагаш Акопа. Несчастный не сопротивлялся.

— Прощай, родина, — шептал он, мысленно представляя себе Армению, затерявшиеся в ущельях деревни, дым, который вьется над кровлями, высящиеся на холмах и над бездной монастыри, родных, желанных. — Прощайте, любимые, прощай, мой дом, моя страна. Прощайте!

Скоро его ввели в небольшой квадратный двор. Запоздалый луч света играл на каменных плитах. «Кто знает, может быть, это последний луч, который я вижу», — подумал живописец.

Его встретил быкоподобный человек, одетый в красное. Это был главный палач хана. На расплывшейся физиономии еле намечены глазные прорези. Нагаш Акоп выхватил взглядом заткнутый за пояс палача широкий топор, лезвие которого сверкало как серебро.

— Я пришел услужить тебе, великий живописец Нагаш Акоп, — заговорил палач, смотря мутными глазами на пленника. — Ты меня понапрасну не вини. Каждый на этом свете творит свое дело. Оно конечно, верно, что мое дело не такое уж почетное. Всякий раз, глядя на человека, которому собираешься услужить, хочется, чтобы он был последним. Но… — Палач обернулся к стоящим невдалеке помощникам: — Подойдите, вы там, чего ждете, посмотрите, какой у нас товар…

Подручные палача подошли. Один из них держал под мышкой узелок. Главный палач взял его, кинул к ногам Нагаш Акопа и сказал ласково:

— Сними свое почтенное платье, надень вот это, жалко ведь, вымажется чистое в крови…

Разговаривая, он почему-то фыркал, подобно купающемуся в воде буйволу. Неподвижный взгляд Нагаш Акопа был прикован к топору. В душе он был доволен, что не теряет мужества. Порою на лицо набегала печальная улыбка и тут же исчезала.

Видя, что живописец не трогается с места, подручные главного палача сорвали с Нагаш Акопа дорогие одежды и обрядили его в рубище… А когда схватили за руки, он вырвался.

— Сам пойду, сам! Укажите, где ваша плаха? — Его голос прозвучал устрашающе и грозно. Даже главный палач посмотрел на него и удивленно покачал головой:

— Странное дело, отказаться от славы и сокровищ и во цвете лет подставить шею под топор… И все ради веры…

— Это непонятно лишь глупцам! — кинул Нагаш Акоп.

— Сказали бы мне, — дадим власть и богатство, только прими христианство, я бы не отказался, — засмеялся главный палач. — Какая разница? Вера у человека в кармане. У кого больше денег, тот и самый верующий.

Вошли под низкие своды какого-то здания. Главный палач шел рядом с пленником.

— Ну вот что, художник, сегодня казни не будет. Хан велел продержать тебя еще семь дней. Кто знает, может, дьявол выселится из твоего чрева, и ты пожалеешь себя. А через семь дней начнем игру в кошки-мышки. И она протянется дня этак три. Для меня лично это самые нудные дни. Злобы столько изводишь… Попадаются такие трусы, что визжат, будто поросята, когда сжимаешь клещами их мужские достоинства или же прижигаешь когти раскаленным шомпуром. Самое противное, конечно, когда выкалываешь глаза. Как ни изловчишься, а кровь поганого все равно хлещет тебе прямо в лицо…