Мичуринский проспект

Многим, в том числе и мне, выдали форму не по размеру. В моем случае проблема была колоссальной -- в штанах я утопал и приходилось очень сильно затягивать ремень, что вызывало ощутимый в такую жару дискомфорт. Этот дискомфорт усиливался еще и тем, что сделаны были штаны из какой-то непонятной, очень плохой ткани, которая всячески способствовала потоотделению и сопутствующим ему раздражениям на коже и прочим радостям. Когда мне выдавали эти брюки в сыром и темном складе, то испитый прапорщик в черепашьих очках с перемотанной пластырем дужкой мне сказал:

– - Да бери эти, на вырост.

Боже, как я его проклинал на строевой.

Естественно, многие мои сослуживцы обратили внимание на то, как сидит на мне форма. Помимо этого я постоянно выделялся из общей массы плохим строевым шагом, не получалось у меня то попасть в ногу, то вытянуть ее нормально. Тонко и лихо все это подметил качок Воронин, тот самый, который спрашивал в палатке сослуживцев о том, не обосрались ли они. Он видимо запомнил мой ответ, мой героический в определенном смысле поступок и не преминул объявить, громко и через весь строй:

– - Мягков обосрался!

О, этот емкий и образный выкрик вызвал неописуемый восторг во всей роте. Все кроме меня задорно смеялись. А мне не до смеху было. И без того неудобно, потно и неуютно, а тут еще и издевательства. Эта шутка повторялась ежечасно на протяжении четырех дней, всего срока подготовки к принятию присяги.

Как-то раз ко мне подошел маленький суворовец, из лимитчиков и сфотографировал меня на телефон.

– - Что ты делаешь?
– - спросил я его.

– - Да так, долбоебов фотографирую.

Тогда я понял, что от моих однокурсников мне не так просто, как от ребят из лазарета не уйти, и что унижения мои будут носить длительный и перманентный характер.

5.

Мы приняли торжественную присягу первого сентября, в день знаний. Родители и толстые генералы пускали слезы умиления, мы же дали пару кругов почета, остановились и стали выходить из строя по одному, подходили к партам, рядом с которыми стояли офицеры и читали с бумажки в твердом красном переплете бравурный, хоть и короткий текст.

Когда все присягнули на верность отечеству, родители разобрали своих детей, чтобы делать пошлые памятные фотографии. Я не были исключением и меня в полный рост запечатлели в этой убогой форме, фуражке и с автоматом, хоть у меня не было никакого желания. Фото получилось под стать моему настроению -- нелепый и осунувшийся первокурсник с глазами кастрированного котенка в обнимку с улыбающимся и довольным отцом в парадной генеральской форме.

Потом всех нас отправили на построение возле прикрепленных к каждой роте базовых аудиторий. Наш замполит, контуженный афганец Палыч, сразу же после "становись, равнясь, смирно" назначил нового командира взвода, им оказался Чача. Меня это обстоятельство сильно расстроило.

После этого он распределил нас по языковым подгруппам. И тут мне повезло -- мало того, что мне предстояло учить тот язык, который я хотел, так еще и в приятной компании, вместе с Сизым, веселым парнем, который чуть ли не единственный кто ко мне нормально относился.

С Сизым я познакомился еще на вступительных экзаменах, мы уже успели с ним пропустить по пивку. Вид он имел комичный -- сутулый, очень смуглый и чрезмерно худой, с залысинами в семнадцать, он каким-то удивительным образом располагал к себе. Его веселый нрав был под стать внешности. Казалось, что он вообще ничего не воспринимает серьезно, ведь абсолютно все он мог обратить в шутку. Да и сам постоянно смеялся.

А вот стены Академии угнетали. Угнетали её бесчисленные, путанные и длинные коридоры, вместе с чистыми линолеумными полами в учебных корпусах и убитой плиткой в общаге, вместе с широкой винтовой лестницей, ведущей прямиком к ней. Винтовая лестница образовывала собой шахту и на каждом пролете, по задумке, была уловительная сетка, то ли от пьяных и просто суицидальных слушаков, то ли в соответствии с инженерным планом. Ходили слухи, что народ туда действительно падал, от того эти сетки на некоторых этажах отсутствовали.

Также в общежитие вел лифт, который, как мне кажется, никогда не работал и не будет уже работать. Нашим лимитчикам каждый день, по несколько раз приходилось подниматься на восьмой этаж пешком.

Помимо плаца, общежития, нескольких учебных корпусов и бесчисленных складов, в эту убогую громадину вмещалось еще две столовых, два буфета и два военторга. В одной столовой всех желающих кормили бесплатно и плохо, в другой же, что логично, чуть получше и за деньги. Бесплатная жрачка сполна окупалась таким же бесплатным трудом курсантов в бесплатной столовой, в платной столовой, а также в буфетах.

Почетная повинность относилась только к первокурсникам, то ли потому, что им еще не доверяли оружие, и они не могли ходить в караулы, то ли из-за уголовного архетипа, томящего пустые головы руководства. И повинность эта исполнялась с регулярностью раз в шесть дней. Ты пропускал занятия, за которые государство платило большие деньги и занимался трудом чернорабочего под чутким руководством поварих.

И даже тут мне несказанно повезло! После первого-второго наряда заведующая столовой, мымра лет сорока, просекла, что простой уборщик из меня никакой и поставила меня на самый ответственный и тяжелый пост -- котломойку, самое худшее место в самом поганом наряде. Ты всю свою смену должен руками должен был мыть котлы, которые не кончались никогда.

Поступая в шарагу, я против своей воли солгал обо всем -- от состояния здоровья, до желания поступить. И если желание как поступать, так и учиться тут ни на что не влияло, то моя экзема сильно беспокоила. Мои руки после смены облезали до мяса. Но меня спасла полная некомпетентность. Я даже с котлами не мог справиться, потому после следующей пары нарядов меня направили подальше от столовой -- в буфет, где я и работал весь первый курс. Мне там даже нравилось.

Работая в буфете, мы мало и редко что мыли, но много таскали тяжестей. Каждое утро мы разгружали газель и разносили товар по буфетам. Это занимало почти всю смену. Вечером мы протирали полы и столы и шли домой. В какой-то степени это даже тешило мое самолюбие, ведь грузчик намного более мужская профессия, чем полотер. Плюс к этому я перестал мучиться экземой, так как кожа на ладонях перестала столько контактировать с водой и ядовитыми моющими средствами.

В довесок ко всему буфетчицы по неясным для меня причинам относились к наряду намного лучше, чем столовщицы, да и наряд по буфету состоял только из двух человек, и обычно напарники мне попадались отличные, потому что на это место ставили либо совсем уж беспомощных увальней вроде меня, либо хронических распиздяев. Распиздяев чаще.

Порой я заступал в этот наряд вместе с Сизым. Развод у нас был в шесть, часов до девяти мы прибирались по мелочи в буфете, а потом шли по до домам, до утра. До дома мы редко сразу доходили. Обычно перед поездкой домой мы успевали вдарить по ягуару, часто прямо в форме и на лавочке. Денег у меня никогда особо не было, а вот Сизый был парнем заряженным и совсем не жадным. Он постоянно ставил.