МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева
Шрифт:
А когда на первой встрече Шульц осторожно завел разговор об отказниках, Шеварднадзе ему укоризненно сказал:
— А что же вы права человека ставите на третье место? Давайте каждую встречу начинать с обсуждения прав человека.
Шульц просто не верил своим ушам. А Шеварднадзе спокойно принимал списки отказников. Пустых обещаний не давал, но под каждую встречу с американцами выбивал из КГБ разрешения отпустить очередную группу. А ведь не выпускали по самым дурацким причинам — в основном чтобы статистику не портить. Скажем, директор института говорил: «Из моего института никто не уедет». Или местный партийный босс брал на себя обязательство: «У меня в области желающих уехать нет». И никто всерьез не принимал международные обязательства обеспечить человеку право
Министр обратился к мидовцам с предложением: давайте вместе думать над новой концепцией внешней политики. В посольства были отправлены телеграммы: ждем свежих идей. И многие очень быстро откликнулись, вспоминает посол Владимир Ступишин. МИД начал борьбу с другими ведомствами за приведение законодательства в соответствие с Заключительным актом, подписанным в Хельсинки. Дипломаты попросту надували ЦК КПСС, преподнося уступки Западу как победу, а потом внедряя обязательства гуманитарного свойства в советские законы.
Шеварднадзе первым решил, что дипломаты обязаны правдиво рассказывать стране о том, что происходит в мире. Он также полагал, что МИД должен привлекать в страну все хорошее, что есть в мире, использовать мировой опыт.
ЛУЧШИЙ ДРУГ — В ТЮРЬМЕ
Пока новый министр ездил по миру, встречался с президентами и главами правительств, утверждая новый стиль советской дипломатии, в Грузии разворачивались события, которые могли сломать его карьеру. Горбачев для порядка спросил у Шеварднадзе, кого он рекомендует на пост первого секретаря ЦК в своей родной республике. Шеварднадзе назвал Тенгиза Николаевича Ментешашвили, который работал у него вторым секретарем в ЦК комсомола, потом первым секретарем Тбилисского горкома, а последние годы в Москве секретарем Президиума Верховного Совета СССР. Но Горбачев поставил во главе республики более молодого секретаря ЦК компартии Грузии по сельскому хозяйству Джумбера Ильича Патиашвили. Наверное, это была ошибка. Другой человек на этом посту, возможно, уберег бы республику от губительных катаклизмов…
Патиашвили, выпускник Грузинского сельскохозяйственного института, тоже был выдвиженцем Шеварднадзе. Патиашвили на одиннадцать лет моложе Эдуарда Амвросиевича, но прошел по тем же ступенькам комсомольско-партийной карьеры: возглавлял республиканский комсомол, стал первым секретарем Горийского райкома партии — родины Сталина. В 1974 году Шеварднадзе сделал его секретарем ЦК компартии Грузии.
Первым делом Патиашвили избавился от другого секретаря ЦК — Солико Хабеишвили. Они давно конфликтовали, но в присутствии Шеварднадзе Патиашвили молчал. С отъездом Эдуарда Амвросиевича ситуация в Тбилиси изменилась. Один бывший первый секретарь райкома, обвиненный в получении взяток, дал показания и против Хабеишвили.
В том же июле 1985 года, когда Шеварднадзе осваивался в министерском кабинете, в Тбилиси собрали бюро ЦК компартии Грузии и сняли Хабеишвили с работы, назначили заместителем председателя республиканского комитета по газификации.
Солико Хабеишвили прилетел в Москву, звонил Шеварднадзе, просил о помощи. Они были не просто сослуживцами, но и близкими друзьями. Солико не сомневался, что Эдуард Амвросиевич спасет его — он член политбюро и так близок к Горбачеву. Но Шеварднадзе даже не захотел встречаться, ответил по телефону, что очень занят. Потом, когда на Хабеишвили в Грузии завели уголовное дело, он понял, что ему грозит арест, и вновь стал умолять Шеварднадзе о встрече — на сей раз через помощника министра. Тот доложил Эдуарду Амвросиевичу о просьбе Солико, от себя добавил, что надо помочь, иначе человек попадет в большую беду. Шеварднадзе промолчал, просто ничего не ответил.
Потом он говорил, что не имел права вмешиваться — это дело прокуратуры и суда. Но в реальности все было иначе. Шеварднадзе понимал, что «дело Хабеишвили» косвенно
направлено против него. Все знали, что они друзья. Если он вмешается, попросит Горбачева заняться этим делом, то тем самым подтвердит свою причастность. Недоброжелатели скажут: почему он вмешивается? Хочет спасти невинного человека или пытается закрыть дело, потому что сам запачкался? Встречаться с Солико он не захотел, понимая, что его охранники из 9-го управления КГБ доложат о встрече своему начальству на Лубянке. А госбезопасность и занималась делом Хабеишвили. С аппаратной точки зрения Шеварднадзе поступил правильно, с человеческой — отвратительно. Он спас себя, бросив друга в беде. И он это понимал.Солико Хабеишвили лег в Москве в больницу. Но сотрудники прокуратуры увезли его прямо из больницы, посадили в самолет, отправили в Тбилиси и там посадили в следственный изолятор местного КГБ. Следствие шло долго. Вероятно, ждали, что обвиняемый не выдержит и ради собственного спасения даст показания на Шеварднадзе. Солико держался, хотя понимал, что ему грозит расстрел. «Пуля для тебя уже отлита», — говорил ему начальник следственного управления МВД Грузии. В конце концов его приговорили к пятнадцати годам заключения.
Как ни странно, Хабеишвили спасли трагические события 9 апреля 1989 года, после которых Патиашвили лишился своего кресла. В августе следующего года Верховный суд Грузии пересмотрел его дело и сократил срок заключения с пятнадцати до восьми лет. Звиад Гамсахурдиа, став президентом Грузии, объявил амнистию. Солико вышел на свободу, но сидел без работы. Когда Шеварднадзе вернулся в Тбилиси, то создал для старого друга фонд «За демократию и возрождение». Шеварднадзе чувствовал себя виноватым перед Солико, хотел дать ему возможность пожить по-человечески.
Но какой-то злой рок тяготел над Солико. Он не долго наслаждался жизнью. В июне 1995 года его убили. Одни полагают, что это была расправа над другом Шеварднадзе. Другие объясняют убийство более прозаическими причинами — одна из бандитских группировок хотела прибрать к рукам гостиничный комплекс в Гудаури, построенный Хабеишвили.
Президент Грузии Шеварднадзе находился в тот день с визитом за границей. Возвращаясь на родину, он в самолете горько сказал:
— Ну, что мне теперь делать?
«Он и так много задолжал своему другу, а теперь его долг вырос до размеров жизни, — писал Теймураз Мамаладзе. — Солико умер с возгласом: «Они убивают меня!» Его мать слышала эти слова. Солико убивали на глазах матери, она стояла на балконе, провожая сына глазами, когда киллер в капюшоне начал стрелять в него».
«ЖАЛЬ, ЧТО МЫ РАССТАЕМСЯ ТАКИМ ОБРАЗОМ»
В мае 1986 года на совещании в Министерстве иностранных дел Шеварднадзе говорил о том, что надо отказаться от прежнего постулата: Советский Союз должен быть столь же силен, как и любая возможная коалиция противостоящих ему государств. Этот постулат заставлял бешено вооружаться, подорвал экономику и тем самым национальную безопасность страны. Весь мир завалили оружием, а своим гражданам не смогли обеспечить сносную жизнь. Продажа нефти принесла стране сто восемьдесят миллиардов долларов, а в магазинах пустовали полки, во всех городах вводили талоны и очереди стояли за самым необходимым.
Взгляды Шеварднадзе предопределили его столкновение с военными, которые видели, что им грозит: министр призывал к принципу разумной достаточности, что вело к ограничению военных расходов, чего его военные никак не могли допустить. Это было время, когда Европу именовали театром военных действий. Людей пугали возможностью войны и заставляли жить словно в осажденной крепости.
Горбачеву и Шеварднадзе выпала миссия закончить холодную войну. Надо было прекратить военное соперничество с Соединенными Штатами, освободить страну от гонки вооружений, которая была ей не под силу. Знающие, великолепно образованные, опытные советские дипломаты боялись мыслить по-крупному, были поглощены деталями. Шеварднадзе не был профессионалом, но парадоксальным образом непрофессионализм помогал ему принимать более смелые решения.